15. РАЗГОВОРЫ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
- Во Франции очень распространены инфекционные болезни, - многозначительно подмигнул Дебоширин.
- В колчане Амура попадаются отравленные стрелы, - добавил Трюмо.
Затем спросил:
- А как с этим делом в России?
- Венерические болезни изжиты, - отчеканил Красноперов, - нравственность повышается ежегодно.
- Нашел чем хвастать, - проворчал Трюмо.
- Здравоохранение в нашей стране достигло…
- Пропаганда? - насторожился француз.
- Господа, - вмешался Дебоширин, - не будем касаться политики. Вернемся к литературе.
- Вы читали мои произведения? - спросил Трюмо.
- Читал ли я ваши произведения? - замешкался Красноперов.
- Напрасно, - вымолвил эссеист, - смею думать, они гениальны. В последние годы я занимаюсь фольклором… Фольклор, фольклор, как бы это перевести?
- Фольклор так и будет - фольклор, - сказал Дебоширин.
- В центре моей диссертации, - продолжил Трюмо, - лежит окулистический разбор сказки "Красная шапочка".
- Чуть подробнее? - заинтересовался наш герой.
- Не выпить ли? - сказал Дебоширин.
- Я выдвинул, - продолжал мсье Трюмо, - оригинальную идею. Я сумел доказать, что у внучки не могло быть красной шапочки. Известно, что красный цвет отпугивает волков. Недаром охотники пользуются заграждениями, увешанными красными флажками. Волк не решился бы съесть обладательницу красной шапочки. Отсюда - вывод. Либо там фигурирует не волк, а бык. Но это противоречит фабуле Перро. Либо волк был дальтоником.
- Меня чрезвычайно заинтересовало ваше открытие, - произнес Красноперов.
- В дальнейшем я намерен подвергнуть окулистическому разбору "Красное и черное" Стендаля. А потом и "Зеленые цепочки" Матвеева.
- За ваш успех! - произнес Красноперов.
Дебоширин позвал официанта и заказал три бифштекса.
Бармен, выдвинув антенну транзисторного приемника, слушал джаз. Парни в замшевых куртках столпились у телевизора. На экране сборная Дижона проигрывала тайм. Наиболее темпераментные болельщики кричали и жестикулировали.
Официант принес металлические тарелки с бифштексами. Дебоширин ковырнул мясо вилкой и сказал:
- Из-за такой говядины вспыхнул мятеж на броненосце "Потемкин".
- Пропаганда? - насторожился эссеист.
- А мне нравится, - произнес Краснопёрое. - Вы давно из Союза?
- Пятнадцать лет на чужбине, - ответил Дебоширин.
- Тогда все ясно, - улыбнулся наш герой.
Сборная Дижона уверенно проиграла. Парни в замшевых куртках окружили электрический бильярд "Цин-цин".
Разговор между Красноперовым и Трюмо принял строго научный характер.
- Кафка! - восклицал Трюмо.
- Федин, - с улыбкой парировал Красноперов.
- Феллини! - не унимался эссеист.
- Эльдар Рязанов, - звучало в ответ.
- Сальвадор Дали!
- Налбандян!
- Иегуди Менухин!
- Пожлаков!
- Бунин! - выкрикнули они хором.
- Ах, да, - произнес Красноперов, - Бунин! Конечно же Бунин! Ведь меня, собственно, интересуют архивы Бунина.
16. РЕЧЬ О БУНИНЕ
- Бунин? - переспросил Трюмо. - Знавал я этого Бунина в Грассе. Все писал чего-то.
- Он самый.
- Бывало, пишет, пишет… И чего, думаю, пишет? Раз не удержался, заглянул через плечо, а там - "Жизнь Арсеньева".
- Если можно, чуть подробнее, - сказал Красноперов.
- Этот Бунин все на родину стремился. Зимою глянет из окна, вздохнет и скажет: "А на Орловщине сейчас, поди, июнь. Малиновки поют, цветы благоухают…"
Красноперов прослезился. Дебоширин всхлипнул.
- Однажды, - продолжал Трюмо, - Ивану Алексеевичу было сновидение. Как будто Успенский собор покрасили целиком зеленой гуашью. Проснулся Бунин, ногами затопал, едва успокоили.
Красноперов записал все это. Потом сказал:
- Меня, собственно, интересуют архивы Бунина. Переписка с Муромцевой, черновики "Темных аллей", фотоснимки.
- Что может быть проще?! - сказал Трюмо. - Архивы находятся в Грассе. Там письма, черновики, фотографии, личные вещи, обувь… Завтра садимся в машину и едем.
- Чудесно, - сказал Красноперов, - замечательно. В своей диссертации я использую термин "духовная репатриация Бунина". Я хочу доказать, что нотки архаизма в творчестве Бунина заведомо обусловили судьбу эмигранта. Но, хотя физически Бунин скончался в Грассе, морально он принадлежит России.
- Пропаганда? - встрепенулся Трюмо. - Отказываюсь ехать!
- То есть?
- Не покажу дороги.
- Господа, - вмешался Дебоширин, - что я слышу? Опять политика? Давайте лучше выпьем и рванем к "Максиму". Там новое ревю.
- Я не поеду, - испуганно сказал Красноперов, - у меня дела.
- Какие?
- Баня, стирка.
- Вы не романтик, - сказал Дебоширин, - это грустно. Быть в Париже и не заглянуть к "Максиму"! Это все равно что посетить Союз и не увидеть мавзолея…
17. ПОЙДУ К "МАКСИМУ" Я…
Был ли Красноперов романтиком? Не был. Когда-то студенты-филологи праздновали Новый год в общежитии. Спать легли под утро. Красноперов разделся, снял носки. Затем аккуратно повесил их на елку. Днем возмущенные сокурсники чуть его не побили…
- Едем, - твердил Дебоширин, - реализуем гарантированное Конституцией право на отдых!
- Не могу, - отвечал Красноперов.
- Француз подумает, что мы не умеем культурно отдыхать. Только вкалываем целыми днями, голосуем и сдаем бутылки.
- Виноват, - сказал Красноперов, - не могу. Совесть не позволяет. У меня жесткий график. Вы должны понять. Приношу свои извинения, господа.
"Однако, - задумался филолог, - уеду я из Парижа навсегда. И едва ли когда-нибудь вернусь. Вдруг что-то самое главное проносится мимо: автомашины, женщины, иллюзии? Может быть, реальная жизнь именно там? В джазовом омуте? В сверкающей путанице неоновых огней? В элегантной сутолоке фраков и обнаженных плеч? Может быть, там настоящая жизнь? А все остальное - миф и химера?..
Ну, хорошо, съем я еще две тысячи голубцов. Выпью две тысячи бутылок кефира. Изношу пятнадцать темно-серых костюмов. А счастья так и не увижу… Сон, телевизор, работа, цветные фотографии в "Огоньке"… Казалось бы, во Францию случайно занесло. А что я видел? Да ничего хорошего. Может, поехать? Нет! Ни в коем случае! Нельзя! И не о чем тут говорить! Все, не еду! А может быть, рискнуть?"
18. ЧРЕВО ПАРИЖА
Стройный паренек в мундире отворил дверцу фисташкового "Рено". Красноперов и его спутники, подхваченные джазовым вихрем, шагнули на тротуар.
- Бонжур, месье, - приветливо сказал швейцар у входа.
- Здравствуй, товарищ, - ответил филолог.
И тут же подарил швейцару золотые часы с монограммой.
Француз улыбнулся и не без колебаний преподнес в ответ зеленый талончик метрополитена.
Красноперов прослезился.
Окунувшись в холодную пучину зеркал, друзья направились к широкой мраморной лестнице. Ковровая дорожка вывела их под своды центрального зала.
В полумраке белели столы. Тени прятались в изгибах лепных карнизов. Плечи женщин, манжеты кавалеров, глаза негритянских джазистов сверкали в темноте, утвердив ее и опровергнув. Кларнетист Ред Барни напряженно сверлил тишину. У контрабаса вибрировал Оден Рафф. Над барабанами парил Джо Морелло. Сам Чик Ланкастер падал на клавиши рояля. Инструмент был чем-то похож на хозяина.
Лакеи скользили по залу, огибая танцующих.
Друзья заняли столик под вечнозеленым растением из хлорвинила. Сразу же, как тайный помысел, возник гарсон.
Друзья заказали филе Россини, сыр Шарье и потроха а-ля Канн.
- Сейчас бы молока парного и харьковских галушек, - неуверенно выговорил Дебоширин.
Оркестр исполнял "Сентябрь в Париже". Песенку о любви, разлуке и умытых дождем тротуарах. О том, как двое полюбили. Только не знают - кого…
Друзья подняли фужеры. Коктейль-сюрприз напоминал об идеалах. Сенсационной вестью озарял глубины. Окрашивал действительность в локальные и нежные тона.
- Кого только не встретишь у "Максима", - сказал Дебоширин, - любую знаменитость. Весь цвет Парижа. Как-то раз повстречал Владимира Максимова. Сидит, выпивает…
19. БОЛЬШИЕ ЛЮДИ
Красноперов избегал знаменитостей. Когда-то, еще будучи аспирантом филфака, он напечатал статью. Это была рецензия на книгу молодого талантливого писателя. Рецензия получилась восторженная. И вот раздается телефонный звонок.
- Да, - говорит Красноперов, - слушаю.
- Извините, вас автор беспокоит. Хочу поблагодарить от всей души. Тонко вы о моей последней книге написали. А я, признаться, и фамилии вашей раньше не слыхал. Рад познакомиться.
- И мне чрезвычайно приятно.
- Не согласитесь ли вместе поужинать? Запросто, без церемоний. Да бросьте, Красноперов, я ведь от чистого сердца. Конечно! Ну вот и прекрасно!
Потом они сидели в "Метрополе". Писатель разливал коньяк. Благодарил. Знакомил Красноперова с друзьями. Даже поцеловал украдкой. Но ближе к закрытию вдруг опьянел. Стал мрачнеть. Сунул очки в боковой карман. Взглянул на филолога побелевшими глазами и тихим шепотом молвил:
- Ты зачем это, сволочь, донос написал?
- Вы перепутали, - сказал Красноперов, - я наоборот…
- Убью! - замахиваясь, крикнул писатель.
Красноперов охнул. Ноги его царапнули скатерть. Огромная люстра косо рванулась вбок. Дюралевый стульчик выпорхнул, как гусь из-под телеги.
Через секунду появился милиционер. Филолог прижимал к губам салфетку. Писатель размахивал удостоверением члена союза. Посетители испуганно молчали.
Красноперов положил салфетку и вышел. Она разворачивалась, шурша и вздрагивая.
20. БОГИНЯ СЛЕВА
- Взгляните налево, - сказал Дебоширин.
Красноперов рассеянно огляделся.
Рядом, почти напротив, буквально в десяти шагах… (И как это сразу он мог не заметить!..) Над скатертью и над хрустальным блеском… Над шорохом танцующих, над их дыханием, над последним, высоким, мучительным звуком рояля… Даже выше мечты и надежды - увидал Красноперов артистку Лорен!
Поблекли феи на сводах зала. Потускнели алебастровые кущи. Все посетители неожиданно оказались статистами. Китайские фаянсовые вазы по углам держались скромнее мусорных баков. Изысканная роспись стен превратилась в аляповатый фон. Отхлынуло великолепие салона, уступив место единственной и главной красоте.
"Что есть жизнь? - подумал Красноперов. - Что есть жизнь без любви?! Что стоят все мои обиды? Все былые муки и нечаянные радости? Все горькие прозрения, улыбки женщин, мятые трамвайные билеты? Все ливни и снега, которые тащил я на плечах? Вся эта жизнь - ничто! Есть лишь тропинка, вьющаяся между запыленных кустов и хижин. Есть лишь тропинка, устремленная в гору. А там, в конце пути, не монумент, не знамя и не орден. Там - мраморные плечи, диковатые глаза, невыносимый рот Софи…"
- Кто я такой? - вскричал филолог. - Захламленный пустырь? Обломок граммофонного диска? Ржавый велосипедный насос с помойки? Бутылочка из-под микстуры? Окаменевший башмак, который зиму пролежал во рву? Березовый лист, прилипший к ягодице инвалида? Инвентарный жетон на спинке кресла в партере Мариинского театра? Бывший в употреблении пластырь?.. Я - безработный крысовед. А кто она? Богиня!
Красноперов поднялся, едва не опрокинув фужеры. Вышел из-за стола, оставляя позади тревожный шепот Дебоширина. И далее - огромными шагами пересек безмолвный зал.
Софи держала косточку в руке. Жан Маре что-то, наклонившись, говорил ей. Бельмондо задумался, опустив палец в суп. Кардинале стригла ногти. Анук Эме катала хлебный шарик. Ив Монтан кормил под столом ангорского кота.
Софи подняла глаза. И в этих двух заброшенных колодцах увидел наш филолог многое. Далекие огни матриархата! Стыдливый зов! Покорное могущество! Короче говоря, все то, что преображает самого последнего лентяя и неряху. Ожиревшего смолоду чиновника. Жалкого лакея и медбрата собственной нездоровой печени. Чемпиона кроссвордов. Коллекционера изношенных шлепанцев. Сидячего витязя, порожденного телевизионным рабством. Делает его - воином, охотником, мужчиной!
Все посмотрели на Красноперова.
- Агм… чха… бп… тсс, - простонал Красноперов, - ртха… сть… удств… лямб… нг…
- Красив, злодей, - шепнула Софи Лорен.
- Не робей, старик, - произнес Маре, - зови меня Жаном, усаживайся и глуши шампозу.
- Я хочу пойти с этим человеком на травку, - заявила Кардинале.
Красноперов присел с горящим лицом. Глаза Софи, два миномета, держали его на прицеле.
21. НАСТОЛЬНЫЙ ТЕННИС
Красноперов знал, что его не любят женщины. Он к этому привык. Когда-то, еще в школьные годы, он жил на даче с братом Левушкой. Родители сняли им комнату в запущенном поселке. Поселок лежал около безымянной горы, на вершине которой темнели руины старинного замка. Центр поселка был ознаменован новым трехэтажным зданием универмага. Живописные, бесформенные развалины и пена сирени над косыми заборами дружно оспаривали его убогое, модное величие.
Братья часто ходили в семью Мешкевицер, где три загорелые насмешливые дочки явно радовались их приходу. Дочки звали пить чай, купаться, играть в настольный теннис. До заката стучал по фанерному листу маленький, гулкий, неуловимый шарик.
Левушка нравился дочкам. Он становился в красивые позы. Много курил и разгуливал по берегу в синтетических трусиках. А Красноперова девицы почти не замечали. Потому что Лева был на три года старше.
Если начиналась гроза, дождь стучал по фанере, они бросали ракетки и мчались к веранде. Там они причесывали мокрые волосы. Играли в домино. И Красноперова опять не замечали дочки. Хотя играл он лучше всех. Ему везло. И он умел курить не хуже Левы. Более того - догадывался, что побеждает в жизни не самый ловкий, умный, храбрый. Скорее - наоборот. Кто выиграл, тот и ловок. Кто победил, тот и храбр…
Брат начал исчезать, возвращался поздно. А Красноперов тосковал и ездил по шоссе на велосипеде. А затем, примерно на год, возненавидел брата. Чего брат Лева даже не заметил…
22. СТИХИ И ПРОЗА
Красноперов встал, поднял чужой фужер и глухо заговорил.
КРАСНОПЕРОВ:
От всех невзгод мне остается имя,
От раны - вздох. И угли - от костра.
Софи Лорен! Позволь мне до утра
Бродить с дождем под окнами твоими.
А на заре, прелестная Софи…
ЛОРЕН (перебивая Красноперова):
Не искушай! Не мучай! Не зови!
Красноперов усаживается с нею рядом. Софи прыгает ему на колени.
КАРДИНАЛЕ (в отчаянии):
Я хочу пойти на травку!
КРАСНОПЕРОВ (демонстративно поворачиваясь к ней спиной):
Прочитай сначала Кафку!
Кардинале непритворно рыдает. Заметим, что искренние слезы не украшают актрису.
ЛОРЕН (с глубоким волнением):
Боюсь, я для тебя стара!
КАРДИНАЛЕ И АНУК ЭМЕ (хором, вполголоса):
Давно в утиль тебе пора!
КРАСНОПЕРОВ (невозмутимо):
Ты обольстительна, Софи!
КАРДИНАЛЕ И АНУК ЭМЕ (хором, не тая своих чувств):
Фи!
ЛОРЕН (с грустью):
Ах, сколько лет ты дал бы мне?
МОНТАН (раздраженно встает):
Кончайте, вы тут не одне!
КАРДИНАЛЕ (указывая на Софи Лорен):
Так сколько лет ей можно дать?
КРАСНОПЕРОВ (твердо):
Ну, тридцать шесть… От силы - двадцать пять.
Бельмондо и Маре, поскучнев, удаляются к стойке.
Монтан бросает на Красноперова ревнивые взгляды.
Оркестр заиграл "Памяти Джанго".
- Пойдем отсюда, - шепнула Софи.
- Куда? - спросил филолог.
- Куда угодно. Лишь бы вместе.
Она взглянула на Красноперова. Повернулась, добивая уже не глядя. Сошла по лестнице вниз. И если не ступени, так устои рушились под ее каблучками.
Красноперов, тихо напевая, полузакрыв глаза, отправился следом.