Правда, по весьма скептической оценке Лемке, Вильно-Молодеченская операция, хотя и была выиграна благодаря "мелочному руководству со стороны Алексеева", но в то же время стала для Михаила Васильевича "лебединой песней как стратега". "Дальше его так поглотила сложность положения политического, военного, экономического и т.п., что он был уже не в состоянии оставаться только начальником штаба русской армии". Возможно, это и справедливо, если считать, что стратегия - это только планирование красивых военных операций в стиле красивой шахматной партии. Но нужно помнить, что для времени Великой войны стратегия строится не только с учетом силы и расположения тех или иных воинских подразделений, но основывается на планировании операций, с учетом всех факторов, оказывающих прямое или косвенное воздействие на положение фронта, и именно "положения политического, военного, экономического и т.п.".
Нужно было учитывать также усложнившийся порядок военного управления. Как отмечал позднее Сергеевский (письмо к В.М. Алексеевой-Борель от 19 августа 1966 г.), "…при принятии крупного боевого решения (в особенности наступательного) решающими являются мнения трех лиц: 1) Генерала, командующего всей вступающей в бой массой войск (в данном случае - Верховного Главнокомандующего), 2) его Начальника Штаба (в данном случае - генерала Алексеева) и 3) Генерала, исполняющего боевой приказ (в данном случае того Главнокомандующего армиями фронта, до которого относится боевое решение). Итак, Генерал, Начальник Штаба, Исполнитель. Право и долг решения принадлежит исключительно Генералу (то есть Государю Императору Николаю П. - В.Ц.). Начальнику Штаба принадлежит только право совета и разработка принятого Генералом решения. Исполнитель может быть спрошен о его мнении, а затем обязан беспрекословно повиноваться. Это основы современного управления боем".
Поэтому отношения Главковерх (Верховный Главнокомандующий) - Наштаверх (Начальник штаба Верховного Главнокомандующего) не могут строиться иначе как на полном обоюдном доверии. Иначе успеха не будет. Первоначальные опасения Алексеева в том, что на новой должности его ждут весьма напряженные отношения с Государем Императором, на деле не оправдались. Напротив, следовало бы отметить не только практически полное совпадение взглядов Николая II и Алексеева на проблемы фронта, но и примечательное совпадение их характеров. Дежурный генерал при Ставке П.К. Кондзеровский писал: "Что же касается отношения Государя к Алексееву во внеслужебной обстановке, то оно было исключительно хорошее. Его Величество называл его по имени и отчеству и всегда был к нему внимателен. Мне казалось, что и генерал Алексеев платил Его Величеству тем же". Правда, подобное доверие возникло не сразу, но довольно скоро. Исправление нескольких ошибок в составлении казенных бумаг и телеграмм, допущенных Главковерхом, неоспоримый опыт организации делопроизводственной практики и боевой работы, имевшийся у начальника штаба, привели к тому, что Николай II полностью "передоверил" Алексееву ("моему косоглазому другу") не только всю "бумажную" часть деятельности, но и всю стратегическую и оперативно-тактическую работу. Оба чуждались суеты "высшего света" и стремились к сосредоточенной, слаженной работе. Оба были чужды интригам, не верили слухам и домыслам, распространяемым столичными придворными и политиками. Обоих объединяли военное дело и любовь к военному искусству. По воспоминаниям Бубнова, "Государь всецело вверил сие руководство (военное. - В.Ц.) генералу Алексееву, никогда не оспаривая его решений и не настаивая на своих идеях, даже тогда, когда эти идеи - как, например, в босфорском вопросе - были правильнее идей Алексеева".
Проявилась и еще одна черта, сближавшая Главкома и его начальника штаба, - это глубокая православная вера, искренняя, не показная набожность. О. Георгий Шавельский вспоминал, что Алексеев всегда отличался "аккуратным посещением воскресных и праздничных всенощных и литургий. В штабной церкви, за передней правой колонной у стены, в уютном, незаметном для богомольцев уголку был поставлен аналой с иконой, а перед ним положен ковер, на котором все время на коленях, отбивая поклоны, отстаивал церковные службы, являясь к началу их, генерал Алексеев. Он незаметно приходил и уходил из церкви, незаметно и простаивал в ней. Молитва церковная была потребностью и пищей для этого редкого труженика, поддерживавшей его в его сверхчеловеческой работе".
В этой связи важно отметить, что за время войны Михаилу Васильевичу неоднократно преподавались благословения иконами со стороны иерархов Русской православной церкви. Так, но воспоминаниям митрополита (в те годы архиепископа Волынского) Евлогия (Георгиевского), летом 1914 г., в первые же дни после начала военных действий в Житомир прибыли генералы Иванов и Алексеев. Перед чудотворным образом Пресвятой Богородицы Почаевской был отслужен молебен. Архиепископ Евлогий благословил "воина Николая" и "воина Михаила" иконами. Весьма примечательно и то, что молебны проходили в дни особого молитвенного почитания почаевских святынь: 23 июля, в праздник Почаевской иконы Божией Матери, и 15 августа, в праздник Успения Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодсвы Марии. По воспоминаниям митрополита Евлогия, в эти дни австро-венгерские войска пытались захватить г. Владимир-Волынский, который оборонялся всего лишь одним 68-м Лейб-пехотным Бородинским полком. До подхода резервов полк удерживал город против вчетверо превосходящих сил противника. Так, с Божией помощью началась победоносная Галицийская битва.
Затем, в ноябре 1915 г., в Ставке Михаилу Васильевичу в день именин была передана икона архистратига Божия Михаила. Летом 1916 г. от архиепископа Тобольского и Сибирского Варнавы (Некропина), известного монархиста, члена Русского собрания, Михаилу Васильевичу было преподано благословение "древней иконой" Пресвятой Богородицы Знамение (возможно, список с Абалакского чудотворного образа Божией Матери). Важным событием в начале Брусиловского прорыва стал молебен и крестный ход, связанные с принесением в Могилев и благословением Ставки иконой Пресвятой Богородицы Владимирской (28-29 мая 1916 г.): "Накануне праздника Святой Троицы в Царскую Ставку доставлена по Высочайшему Его Императорского Величества повелению из Московского Успенского собора Чудотворная икона Владимирской Божией Матери". Государь Император и Наследник Цесаревич встречали крестный ход, идущий от городского вокзала к зданию Ставки и вместе с участниками крестного хода (среди которых был и Алексеев) прошли в церковь штаба Верховного Главнокомандующего. Здесь для поклонения был поставлен чудотворный образ. А 30 мая, в день Святого Духа, по окончании Божественной литургии, совершенной в церкви штаба, перед чудотворной иконой был отслужен благодарственный молебен "за ниспосланные российскому воинству победы". О. Георгий Шавельский, "обратившись к воинским частям, произнес слово, затем в Высочайшем присутствии был отслужен перед иконой молебен с провозглашением многолетия Царствующему Дому, всероссийскому воинству и воинству союзных стран и вечной памяти павшим воинам". Все чины штаба Ставки участвовали в торжественных богослужениях.
В душевной жизни Михаил Васильевич, как уже отмечалось выше, часто стремился к поддержке, искал сочувствия в сложных жизненных проблемах, в моменты смятения, когда было "тяжело на душе". Эта черта характера проявлялась и в переписке с супругой, и в совместной работе с генералом Ивановым, и с Государем. Грешные "срывы" в критические минуты хотя и были редкими и короткими, но все же не показывали наличия у Михаила Васильевича "стальных нервов" (а многие ли мирские люди могли ими гордиться?). Весьма характерные эпизоды отмечал в своих воспоминаниях помощник московского градоначальника, полковник В.И. Назанский: "Генерал Алексеев пользовался полным Его (Николая II) доверием, и они дружно работали все время; Государь давал указания, и начальник штаба Алексеев исполнял их с полным вниманием и не раз говорил близким лицам, что очень не любит, когда Его Величество покидает Ставку и оставляет его одного. "С Государем гораздо спокойнее. Его Величество дает указания, столь соответствующие боевым стратегическим задачам, что разрабатываешь эти директивы с полным убеждением в их целесообразности. Государь не волнуется. Он прекрасно знает фронт и обладает редкой памятью. С ним спелись. А когда уезжает Царь, не с кем и посоветоваться - нельзя же посылать телеграммы о всех явлениях войны за каждый час. Посылаешь только о главнейших событиях. Личный доклад - великое дело…""
Эта психологическая поддержка со стороны Государя проявилась с первых же дней совместной работы в Ставке, уже во время Вильно-Молодеченской операции. По воспоминаниям Казанского, "…в Ставке волновались. Ходили слухи, что Могилев небезопасен от налета. К ночи 2 сентября слухи стали особенно напряжены. 3 сентября, в девятом часу утра, еще до обычного доклада генерала Алексеева Его Величеству, я пришел в штаб выяснить положение на фронтах. Генерал Алексеев сидел в своем кабинете за огромным столом, окруженный картами, бумагами. Вид у него был расстроенный, тревожный.
На мой вопрос: "Справедлива ли тревога, охватившая Ставку?" - Алексеев схватил себя за голову и голосом, полным отчаяния, ответил:
- Какие у нас армии? Войска наши погибли на полях Галиции и Польши. Все лучшее перебито. У нас в полках остались теперь сотни, а в ротах - десятки людей. У нас иногда нет патронов, снарядов. Я не знаю, что мы будем, как сдержим напор и где остановимся? Я нахожу, что наше положение никогда не было так плохо. Вот сейчас все это доложу Его Величеству…
Видимо, человек находился в полном ужасе от событий и не владел собой. Я ушел от Алексеева смущенный и с большой тревогой в душе.
Половина первого, в тот же день, я снова видел генерала Алексеева на Высочайшем завтраке. Он совершенно переменился, смотрел бодро, говорил оживленно, и пропала та тревога, которую я видел несколько часов назад. Я спросил:
- Вероятно, с фронта получены лучшие вести и стали бодрее смотреть на будущее?
- Нет, известий новых не получено, но после доклада Его Величеству о положении на фронте, я получил от Государя определенные указания. Он повелел дать телеграмму по всему фронту, что теперь ни шагу назад. Надо задержаться и укрепиться. А прорыв Вильно-Молодечно приказано ликвидировать войскам генерала Эверта. Я теперь уже привожу в исполнение приказ Государя, и, Бог даст, справимся!
Итак, передо мной стоял другой человек. Вместо первого, растерявшегося генерала Алексеева находился спокойный, уверенный Начальник штаба Верховного, приводящий в исполнение волю Государя Императора. Это классический пример отдачи приказания и его исполнения со всеми благодетельными результатами совместной дружной работы и Главнокомандующего, и начальника Его штаба".
Говоря о роли генерала Алексеева как безусловно одаренного полководца, нельзя не отметить и заслуг самого Государя, как Главковерха, поскольку нередким еще является заблуждение о том, что лишь одному Алексееву принадлежит честь фактического военного командования в Ставке. Согласно воспоминаниям офицера Ставки Н. Тихменева, противники принятия Императором Верховного командования отмечали, что "Государь не подготовлен к водительству войск. Но ведь Он и не брал на себя личной разработки стратегических операций. Для этого выбрал Себе Начальника штаба - генерала Алексеева, с именем которого были связаны победы в Галиции, человека широко подготовленного, огромной работоспособности, заслугами и дарованием поднявшегося из армейской толщи на высший пост главнокомандующего - и, при том, наиболее трудного в то время фронта, и уже проявившего себя и на этом посту. Государь не являлся, однако, человеком, лишь безучастно утверждавшим предположения Своего начальника Штаба. Все мы, служившие в Могилевской Ставке, знали, как ежедневно изучал Он обстановку но совместным докладам Начальника штаба и генерал-квартирмейстера в особом помещении со стенами, увешенными картами. Человек быстро схватывающего ума и огромной памяти, Государь ясно отдавал Себе отчет в задачах русского фронта и союзной кампании. И Своей Державной властью решения этих задач Он превращал в подлежащие исполнению директивы на военных советах в Ставке. Он давал свободу всем мнениям и лично утверждал окончательное решение.
Наконец, как это ни казалось странным со стороны, оба они - и Николай II и Алексеев - несмотря на разницу в возрасте, в воспитании, в своей военной биографии, своих привычках, сходились в одном. Свою службу, свое служение на высших должностях военной власти оба они понимали как "Священный долг перед Родиной". Слова Высочайшего Манифеста по поводу вступления России в войну ("Не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей") отнюдь не были для Государя пустой декларацией. Оба не ждали от службы никаких наград и привилегий. И обоих отличала, казавшаяся многим неуместной и странной, убежденность в "Божием предопределении" судьбы России в текущей войне. То, что ход войны и даже ее результаты могут, к сожалению, оказаться не такими, на которые возлагались надежды в 1914 г., представлялось весьма вероятным. И у Николая II, и у Алексеева не возникало сомнений в сознании необходимости и неизбежности продолжения борьбы. Любой, даже самой дорогой, ценой нужно было добиваться победы для России в этой войне…".
В Могилеве, где до окончания войны находилась Ставка, Главковерх Государь Император занимал дом губернатора. Там же размещались придворные: гофмейстер, дворцовый комендант В.Н. Воейков, министр Императорского двора граф Б.В. Фредерике (тесть Воейкова) и дежурный флигель-адъютант. Вместе с отцом в Ставке жил Наследник Цесаревич Алексей Николаевич. В отдельном здании, через площадь, располагались "структуры правительственные": квартира директора дипломатической канцелярии, управления начальника военных сообщений, морское и дежурного генерала. А Михаил Васильевич Алексеев жил и работал в здании бывшего Губернского правления, примыкавшего вплотную к губернаторскому дому. Полковник Л.И. Верховский (назначен военным министром осенью 1917 г., а до того служивший на Черноморском флоте) вспоминал, что Алексеев "занимал во втором этаже бывшего губернаторского дома маленький и тесный кабинетик". В "красном углу" была небольшая "божница": иконы и лампадка. Рядом располагалась "святая святых всей русской армии" - генерал-квартирмейстерская часть. Здесь же располагался кабинет, в котором Алексеев делал доклады Николаю II, начинавшиеся регулярно после 10 часов утра, причем в своих дневниках Государь писал, что доклады были нередко "длинные", "продолжительные".
Лемке в своих воспоминаниях пишет: "На доклад начальника штаба Царь ходит к нам из своего подъезда мимо нашего дома в наш подъезд. Его сопровождают дворцовый комендант, дежурный флигель-адъютант и казак конвоя… наш дежурный штаб-офицер встречает его снаружи у нашего подъезда, рапортует и провожает наверх. Алексеев и Пустовойтенко при оружии, встречают его на верхней площадке". Собственно Ставка, по мнению Лемке, ее "душа", - это генерал-квартирмейстерская часть: генералы Алексеев, Пустовойтенко, Борисов. "Царь очень внимательно относится к делу; Алексеев - человек очень прямой, глубоко честный, одаренный необыкновенной памятью… Новый штаб хочет отдалить себя от дел невоенных и стоит совершенно в стороне от придворных интриг; Алексеев и Пустовойтенко ничего не добиваются, ведут дело честно, не шумят, пыль в глаза никому не пускают, живут очень скромно".
На первом этаже размещалась мощная телеграфная станция, связывавшая Ставку с фронтами и Петроградом. Примечательный факт: "Алексеев приходил в аппаратную для разговора, несмотря на то что у него в кабинете же можно сделать переключение и разговаривать, никуда не выходя. Но он не хочет создавать хлопот для других из-за маленького своего удобства на десять минут".
К 10 часам утра Михаил Васильевич лично просматривал все донесения, полученные с фронтов за предыдущий день. По его мнению, доклад Главкому должен был быть максимально информативным (хотя бы и продолжительным), чтобы Николай II имел полное представление о положении на фронте, а также "чтобы у Государя не было даже мысли о том, что от него что-то скрывают". В первой, "информационной", "военно-стратегической" части доклада, содержавшей чтение донесений о положении всех 14 русских армий и 4 фронтов и указаний на крупномасштабной карте фронта, участвовали дежурный штаб-офицер Генерального штаба и (обязательно) генерал-квартирмейстер М.С. Пустовойтенко, занимавший при Алексееве аналогичные должности на Юго-Западном и Северо-Западном фронтах и переведенный в Могилев также по его инициативе. Во время второй части доклада, содержавшей "обсуждение произошедшего, принятие решений, назначения, рассмотрение важнейших государственных вопросов", анализа общего состояния внутренней и внешней политики, Алексеев оставался наедине с Государем, и содержание этих бесед не знал никто. Правда, иногда это удавалось сделать Лемке, который попросту подслушивал доклады Алексеева Государю через дверь и непрочную комнатную перегородку. По его оценке, Михаил Васильевич "очень ясно и громко читает по заранее заготовленному конспекту; Царь переспрашивает и интересуется не делом, а мелочами, фамилиями близких и т.п. Доклад делается Алексеевым в присутствии Пустовойтенко только в первой, оперативной части, а потом тот выходит и ждет конца, чтобы вместе с начальником штаба проводить Царя вниз". В половину первого пополудни начинался завтрак, после которого наступало время приема Государем прибывших из Петрограда министров, высокопоставленных чиновников. Прием продолжался до трех часов, после чего Николай II отправлялся на прогулку и возвращался к штабным делам после шести часов вечера.
На основании подготовленных Алексеевым материалов составлялся, при необходимости, обобщенный доклад, с которым Государь выступал уже от своего имени. Борисов, также переведенный в Ставку Главковерха (хотя и на малозначимую должность "генерала для поручений"), отмечал, что Алексеев "в области оперативной работы отлично знал, что Государь привык в торжественные минуты воспроизводить заранее установленную и обсужденную тему, а не действовать по импровизации, по вдохновению. Так, на совещаниях собираемых в Ставке Главнокомандующих фронтов Алексеев всегда просил меня подрабатывать заранее, по мере хода совещаний, материал для того резюме-заключения, которое Государь как Верховный Главнокомандующий произносил в последнем совещании". По воспоминаниям Брусилова, во время совещания 1 апреля 1916 г., на котором обсуждались перспективы наступлений фронтов, в том числе будущего Брусиловского прорыва, Николай II "прениями не руководил, а обязанности эти исполнял Алексеев. Царь же все время сидел молча, не высказывал никаких мнений, а, по предложению Алексеева, своим авторитетом утверждал то, что решалось прениями Военного Совета и выводы, которые делал Алексеев".