Девятнадцать строк из передовой
После семи лет работы в Китае и семи в Японии я вернулся в Москву. Тогдашний главный редактор "Правды" Михаил Зимянин решил назначить меня заведующим отделом Азии и Африки. Я упирался руками и ногами: мол, не лежит душа к административной работе. Но партизанский вожак белорусских комсомольцев был неумолим. По его словам, тех, кто любит быть начальником, как раз и не следует выдвигать на руководящие посты.
И вот я, уже как член редколлегии, остаюсь вечером "на хозяйстве", веду очередной номер "Правды". Через меня идет вся правка, я же должен решать, куда втискивать поступающие под занавес обязательные материалы.
- Указ на первую полосу поставили, но из передовой вылез "хвост" девятнадцать строк, - сигнализирует из типографии выпускающий.
- Так попросите автора срочно сократить!
- Дело в том, что автор - первый зам главного. Может быть, вы сами сходите к нему?
Дмитрий Горюнов (переведенный в "Правду" из - "Комсомолки", чтобы освободить там место главного редактора для Алексея Аджубея - зятя Хрущева) на мое появление прореагировал раздраженно:
- Что вы ходите по пустякам! Сами знаете, у нас горячий набор и при срочном сокращении надо избегать перелива строк. Тут всего и делов-то: найти абзац нужного размера и убрать. Сколько вам надо? Девятнадцать строк? Пожалуйста!
Горюнов чиркнул синим карандашом, расписался и отдал мне полосу, которую я, не глядя, послал в типографию. Назавтра после редколлегии мне доложили, что некий пенсионер из Тюмени просигнализировал "об очень неприятной нестыковочке".
В передовой говорилось: "Американская военщина пытается поставить на колени народы Азии, Африки, Латинской Америки". И далее с абзаца: "Именно такую политику последовательно и настойчиво проводит Советский Союз".
- Похоже, мы влипли! - вздохнул Горюнов, узнав, что данный текст прошел не только на периферию, но и на Москву. - Слава богу, пока еще никто не позвонил. Скоро двенадцать. Нам надо продержаться до часа. Тогда все в ЦК и МИДе пойдут обедать, а во второй половине дня до газет уже никому нет дела…
Из сейфа появилась бутылка коньяка. Мы заперлись и благополучно просидели до половины второго.
Девять миллионов подписчиков - и ни одного звонка. А стоило ли удивляться? Ведь наши тогдашние передовицы состояли из настолько выверенных формулировок, что глаз невольно пробегал их по диагонали.
Тухлые яйца как ключ к карьере
Мое первое знакомство с восточной, а точнее сказать с китайской кулинарией, было внезапным, но судьбоносным. В том смысле, что данный эпизод открыл мне путь к работе за рубежом.
Дело было в конце 1952 года. Я уже больше года трудился в редакции "Правды" и как первый в коллективе профессиональный китаист имел перспективу работать в Пекине. Но в 26 лет об этом, разумеется, нечего было и мечтать. На постоянную работу за рубеж посылали только людей со стажем и именем, как минимум сорокалетних.
В первые годы существования КНР китайская тема была приоритетной. Поэтому, когда автор книги "Сражающийся Китай" Константин Симонов вернулся из очередной поездки в эту страну и привез нам свои новые очерки, его лично приветствовал главный и все члены редколлегии.
Симонов рассказал о своих впечатлениях и в качестве экзотического сувенира передал коробку с какими-то глиняными комками. Он, мол, получил их от китайских друзей во время проводов в пекинском аэропорту.
- У нас ведь есть молодой китаист. Этот, как его, Овчинников, - сказал главный редактор. - Позовите его сюда!
Увидеть сразу все руководство "Правды" да еще живого Константина Симонова было для меня полной неожиданностью.
- Вы ведь специалист по Китаю, товарищ Овчинников, - обратился ко мне Ильичев. - Может быть, вы знаете, что это такое?
- Конечно, знаю, - самоуверенно ответил я. - Это императорские яйца. Их обмазывают глиной и хранят полгода. Поэтому среди иностранцев они известны как "тухлые яйца".
- А вы можете съесть такое яйцо?
- Конечно, могу, - нахально подтвердил я, хотя о китайской кухне знал только понаслышке.
- Тогда покажите нам, как это делается!
Я взял одно из яиц, дважды ударил им об стол. Сначала обсыпалась глина, смешанная с кунжутным семенем. Потом лопнула бурая скорлупа. Стал виден черный желеобразный белок, позеленевший желток. Зрелище было кошмарное, а запах - еще хуже. Собрав волю в кулак, я отколупнул скорлупу, засунул перетухшее яйцо в рот и съел его.
Все были поражены, а именитый гость - особенно. По словам Симонова, маршал Лю Бочэн - "китайский Чапаев" - угощал его императорскими яйцами в Чэнду, но писатель при всем уважении к хозяевам отведать их так и не решился.
- Теперь я убедился, что среди правдистов действительно есть специалист по Китаю! - сказал Константин Михайлович.
Хочу отдать должное Ильичеву. Он тут же вызвал заведующего отделом кадров и сказал ему:
- Оформляйте Овчинникову загранпаспорт. Он достаточно подготовлен, чтобы ехать на постоянную работу в Китай!
Так я стал самым молодым зарубежным собкором не только в "Правде", но и вообще в стране. А "суньхуа дань" - императорские яйца - стали для меня ключом к журналистской карьере.
Часть 2. Русский с китайцем…
Поезд Москва - Пекин
В конце марта 1953 года я впервые уезжал на постоянную работу за рубеж. Страна еще находилась под впечатлением похорон Сталина. В поезде Москва - Пекин циркулировали слухи, будто на Транссибирской магистрали неспокойно: Берия, мол, выпустил из тюрем уголовников, которые шастают по вагонам. Поэтому лучше питаться в купе, а на остановках выходить по очереди.
Путь предстоял долгий: до пограничной станции Отпор (ныне Дружба) - семь дней. Да еще два с лишним дня на китайском поезде от станции Маньчжурия до Пекина. Мы с женой ехали в довоенном "СВ" с отдельным санузлом. Родственники принесли на Ярославский вокзал столько еды, что хватило бы на кругосветное путешествие. У нас были кастрюля пирожков, жареная курица, трехлитровая банка огурцов, большая жестянка черной икры, копченая колбаса, варенье. Из-за отсутствия холодильника требовалось использовать все это ускоренными темпами. И все же было интересно охотиться на остановках за местными деликатесами - от горячей картошки до копченого омуля.
Путешествие по Транссибирской магистрали в целом оказалось более приятным, чем мы ожидали. Потом многократно повторяли его, добавляя к отпуску лишние две недели. Главное было подобрать хорошую компанию с гитарой. А поскольку данным поездом также ездили в отпуск коллеги из Пхеньяна и Ханоя, найти попутчиков было легко.
В Отпоре из состава всех высадили. После таможенного и пограничного контроля пассажиров доставили в китайскую гостиницу на станции Маньчжурия. Там мы с наслаждением приняли душ. Но еще больше порадовал ресторан. К жареной индейке подали салат из помидоров и огурцов. А свежие овощи в марте тогда москвичам и не снились.
Северо-Восточный Китай в 1931–1945 годах был японской колонией. В марионеточном государстве Маньчжоу-го дислоцировалась Квантунская армия, для которой модернизировали транспортную сеть. После обшарпанной Сибири нас удивили щегольские вокзалы с крытыми перронами. Пугали только люди - каждый прикрывал рот и нос марлевой повязкой. Рядом, в Корее, шла война, в ней участвовали китайские добровольцы. И были опасения, что американцы применят бактериологическое оружие.
И вот наконец Пекин. Старое здание вокзала находилось напротив городских ворот, за которыми расположена площадь Тяньаньмэнь перед императорским дворцом. Не меньше, чем древние постройки, удивляли потоки рикш и велосипедистов при полном отсутствии других видов транспорта.
Корпункт "Правды" помещался возле главной торговой улицы Ванфуцзин, в переулке с поэтическим названием Колодец сладкой воды. Это был типичный пекинский "сыхэюань", то есть четыре одноэтажных флигеля, обрамлявших квадратный дворик. Красные переплеты окон, оклеенных папиросной бумагой. Земляные полы, застланные циновками, из-под них выползали скорпионы. Буржуйки, чтобы греть воду для ванной и отапливать помещение зимой. Даже в сравнении с московской коммуналкой бытовые условия, мягко говоря, не впечатляли.
Зато за завтраком мы были восхищены тем, что китаец-повар поставил на стол большое блюдо фруктов, где кроме груш, винограда и бананов, были неведомые нам манго, папайя и личжи. А про жареных голубей или экзотические китайские кушанья и говорить нечего.
Расположенный в пяти минутах ходьбы от корпункта Центральный универмаг наповал сразил обилием товаров по вполне доступным для нас ценам. Жена не устояла перед соблазном купить первые в ее жизни часики, а также шерстяные нитки синего цвета, которые вот уже пятьдесят лет так и лежат у нас на антресолях.
Сами китайцы жили тогда очень скромно. На ставку водителя мы могли содержать и шофера, и уборщика, и повара. А наша переводчица Наташа - из харбинской семьи русских эмигрантов - имела более высокую зарплату, чем главный редактор "Жэньминь жибао". Однако при своей бедности пекинцы отличались поразительной честностью. Деревянные двери жилищ не запирались. На ночь их просто закрывали на щеколду.
Я часто посылал нашего уборщика (бывшего рикшу) с чеком в банк. И он возвращался через весь город с пачками денег, привязанными к багажнику велосипеда. Советским людям запрещалось ездить на рикшах, от чего страдали наши женщины при поездках за покупками. Одна соотечественница украдкой сошла за два квартала до посольства, щедро заплатив вознице. Но тот преследовал ее до самой проходной, пытаясь вручить сдачу. В 50-х годах любого иностранца уважительно приветствовали словом "сулянь" (советский) и обращались к нему не иначе как к "старшему брату". Когда романтический дух солидарности и самопожертвования, присущий первой пятилетке, сменился меркантилизмом рыночных отношений, китайцы сильно изменились. Причем не всегда в лучшую сторону. Попав в Пекин в 90-х годах, я был поражен обилием металлических дверей и решеток на окнах. В городе, который не знал замков, участились кражи. И даже уличные торговцы теперь норовят обмануть покупателя трижды: на цене, на весе и на сдаче.
Иероглиф на женской груди
Как я уже отмечал, моим творческим кредо в журналистике можно назвать попытку создать психологический портрет зарубежного народа, как бы путеводитель по его душе. Но ведь не зря говорят: "Чужая душа - потемки". Это как бы иероглиф, смысл которого доступен лишь посвященным.
Вся система образов в восточном искусстве - некая иероглифика. К примеру, пион символизирует у народов Дальнего Востока весну и юность, лотос - лето и молодость, хризантема - осень и пожилой возраст, а слива, расцветающая под снегом, - зиму и необходимую в старости жизнерадостность среди невзгод.
Когда-то в Пекине я объяснял все это одному нашему дипломату и его супруге - пышной даме бальзаковского возраста. Мы сидели под платаном в уличной харчевне, а с ветвей свешивались бумажные ленты с надписями, восхвалявшими здешнюю лапшу.
- Как я завидую вам, Всеволод, что вы освоили эту китайскую грамоту, - говорила мне дородная соотечественница оперным контральто. - Я порой глаз не могу оторвать от иероглифов. В них столько гармонии, столько эстетизма! Кстати, попросите, пожалуйста, хозяина отрезать мне на память вот этот иероглиф и, пожалуй, еще вот этот…
Несколько удивленный, владелец харчевни выполнил просьбу иностранки. Та убрала куски бумажной ленты в сумочку, а потом отнесла их портному и попросила вышить иероглифы золотом на вечернем бархатном платье. В нем она и отправилась с мужем на прием по случаю национального праздника Китая.
Премьер Госсовета Чжоу Эньлай чуть не упал от изумления. Ведь на одной груди супруги дипломата было написано "вкусно", а на другой - "дешево".
Этот эпизод я рассказываю как назидатальную притчу своим внукам, которые любят носить майки со всякими непонятными надписями.
Каюсь, недавно сам купил в Токио майку с объявлением из японизированных английских слов: "Секс-инструктор. Первый урок бесплатно". Надевал ее в Ялте, но никакого отклика надпись не вызвала. Хочу верить, что не из-за моего возраста, а просто из-за того, что у нас еще плоховато знают восточные языки.
Боль на западной стороне живота
Когда в 50-х годах я приехал на постоянную работу в Пекин, жители китайской столицы поразили меня тем, что им как бы генетически присуще безупречное чувство направления. Спросишь первого встречного: "Как пройти на центральный телеграф?" И вместо привычных слов - прямо, направо, налево - слышишь: "Пройдите три квартала на восток и сверните на север. Третье здание за углом".
Можно подумать, каждый пекинец - штурман дальнего плавания! Шанхайцы придумали про своих извечных соперников такой анекдот. Житель Пекина потерял сознание на улице. "Скорая помощь" доставила его в больницу. Там его на каталке долго возили по коридорам, наконец, положили на операционный стол. Хирург спросил пришедшего в себя пациента: "Где болит?" И тот, не задумываясь, ответил: "На западной стороне живота…"
Чувство направления не случайно присуще уроженцам таких древних азиатских столиц, как Пекин и Сиань в Китае, Киото и Нара в Японии. Если на Западе люди привыкли связывать свою судьбу с астрологией, то есть с расположением небесных тел в момент их рождения, то на Востоке аналогичную роль играет геомантия - зависимость от окружающих элементов ландшафта. Китайцы называют это "фэн-шуй", буквально - "ветры и воды".
Именно в соответствии с правилами "фэншуй" и был некогда спланирован Пекин. Все его улицы идут или с севера на юг, или с запада на восток и пересекаются только под прямыми углами. Поэтому план китайской столицы напоминает лист тетради в клеточку.
"Мишень, пронзенная стрелой" - таков прототип китайского иероглифа "чжун" - середина. (Нечто вроде русской буквы "ф".) Чжунго - Срединное государство. Так именуют китайцы свою страну с тех пор, как император Цинь Шихуан в 221 году до нашей эры объединил семь враждовавших княжеств в бассейне Хуанхэ и построил Великую стену для защиты от набегов кочевых племен.
Китайцы с глубокой древности привыкли считать свою страну центром Поднебесной, а на другие народы взирать как на варваров или своих вассалов. Этот наивный эгоцентризм наложил глубокий отпечаток на национальный характер. Под его воздействием в сознании китайских правителей укоренилось пренебрежение к остальному миру - изоляционизм и консерватизм. Это привело к роковым последствиям: с середины девятнадцатого века Китай стал объектом колониальной экспансии западных держав и Японии.
Если Китай - центр Поднебесной, а Пекин - столица Срединного государства, то центром столицы должен быть императорский дворец. Мало найдется в мире городов, являющих собой столь безупречное воплощение единого архитектурного замысла. Запретный город, то есть ансамбль из 9999 дворцовых помещений, симметрично расположен относительно линии, которая проходит от южных городских ворот до северных. Она служит осью планировки исторической части города. На этой восьмикилометровой прямой расположены все архитектурные доминанты старого Пекина.
Своей расчерченностью и симметрией город отражает присущий китайскому характеру рационализм, склонность к субординации и порядку. Именно такую столицу должен был построить себе народ, который возвел в ранг религии то, что мы привыкли называть "китайскими церемониями".
О том, как сложились эти черты, помогут понять три ключа к китайской душе. Это "три великих учения" - конфуцианство, даосизм и буддизм, Их зарождение совпадает по времени с расцветом древнегреческой цивилизации. Но в отличие от Древней Греции философия в Китае существовала не сама по себе, а была непосредственно подчинена политической практике.
В наибольшей степени это относится к конфуцианству. Строго говоря, оно не религия, а морально-этический кодекс, ибо его главная цель - нравственное совершенствование человека. На вопрос учеников, почему он никогда не говорит им о загробной жизни, Конфуций ответил: "Пока люди не научились правильно относиться друг к другу в этом мире, какой смысл рассуждать о мире потустороннем".
Конфуций появился на исторической сцене 25 веков назад, в эпоху Сражающихся царств, в смутное время нескончаемых междоусобиц, когда главным стремлением людей была жажда мира и порядка. Проблемы управления государством, отношений верхов и низов общества, нормы нравственности и морали-вот стержень конфуцианства.
"Государь должен быть государем, а подданный - подданным. Отец должен быть отцом, а сын - сыном". Эта ключевая фраза из книги Конфуция "Размышления и слова" имела в эпоху раннего феодализма прогрессивное звучание. Ведь она означала, что на преданность подданных вправе рассчитывать лишь справедливый государь, на сыновнюю почтительность - лишь хороший отец.
Неудивительно, что гуманистическая сущность этого учения вступила в противоречие с феодальным деспотизмом Цинь Шихуана. В 213 году до нашей эры он приказал сжечь сочинения Конфуция и живьем похоронил 420 его последователей. Однако потом в течение двух тысяч лет конфуцианство почиталось властями как официальная идеология. Главным критерием при конкурсе на государственную должность было знание классических конфуцианских текстов. А склонность к иерархии, гармонии и порядку, проще говоря, к тому, что мы называем "китайскими церемониями", стала ключевой чертой китайского характера.