- Довольно! Степные воины не терпят унижений. Мы покинем это место, но пусть динлины пеняют на себя! А кто попробует задержать здесь князя и его людей, пусть знает, что орде дан приказ действовать независимо от того, вернемся мы или нет. Воины князя сдали при входе оружие и доспехи, но никто не потребовал у них снять броню, скрытую под халатами, и сдать оружие, спрятанное в складках одежды.
При последних словах на лице сановника мелькнула тревога:
- Я передам правителю ваши слова, - проговорил он, отступая к двери.
Оставшиеся в зале хунны с опаской посматривали по сторонам. Сам Узун-Дугай, несмотря на горячий нрав, понимал, что любой неосторожный шаг может погубить и его и тех, кто пришел с ним в землю динлинов.
- Улачжайту, - проговорил он вполголоса, - я думаю, что нам все же придется принять то, что предложат нам эти дети волка.
- Ты мудр, повелитель, как и подобает будущему кагану, - отозвался Улачжайту, - следует пожертвовать кое-чем в настоящем ради блистательного будущего.
Сановник снова появился в дверях. Лицо его выражало непреклонность. Гордо подняв голову, он заговорил, чеканя каждое слово:
- Почтенный правитель земли и народа Динлин западный чжуки-князь в неизреченной мудрости своей дает ответ: "Князь Дугай прибыл к нам гостем и союзником, поэтому я согласен встретиться с ним стоя посреди приемного зала. Но приветствовать меня князь должен первым. Такое решение не может унизить ни динлинов, ни хуннов. Если же хунны будут и далее упорствовать, пусть скрестятся мечи и великий дух неба решит, на чьей стороне справедливость!".
Улачжайту взглянул на князя. Князь кивнул. Улачжайту важно произнес:
- Достойный князь Дугай согласен с почтенным наместником, так как такое решение не угрожает достоинству ни одной из сторон.
Распахнулись тяжелые двери с изображениями рогатых духов, и при раскатистом уханье бубнов и звуках труб взорам хуннов предстал обширный квадратный зал, стены и потолок которого были украшены разноцветными изображениями фантастических растений и животных. У дверей и вдоль стен замерли похожие на статуи воины с длинными копьями и круглыми щитами, в железных шлемах, украшенных перьями и лошадиными хвостами. Между ними на глинобитном возвышении на роскошных коврах и подушках восседали динлинские князья и старейшины в богатых одеждах. Посредине зала под балдахином сидел средних лет полный человек в роскошном халате, шитом золотом и серебром. Черные с проседью вислые усы обрамляли плотно сжатые губы. Живые глаза выражали проницательность и недюжинный ум. За его спиной стояли двое слуг, один из которых держал в руке опахало, другой - церемониальный зонт.
Это был Эллей - военачальник одного из степных родов, покоренных хуннами, позднее поставленный наместником кагана в земле Динлин. При виде хуннов он быстро поднялся с места и направился навстречу Узун-Дугаю. Они встретились посредине зала и одновременно склонились друг перед другом.
Затем заговорил Дугай:
- Мир дому наместника! Здоров ли он и его семья? Счастливы ли его подданные? Множатся ли его стада? Хорош ли урожай на его полях?
- Мир князю Дугаю, - ответил Эллей. - Благодарение богам, я здоров, как и моя семья. Подданные мои счастливы. Воины крепки. Страна благоденствует и процветает! Но здоров ли князь? Благополучен ли его путь через горы? - При последних словах на губах наместника промелькнула едва заметная усмешка.
Дугай поморщился. Благополучен ли был его путь? Нет, определенно здесь все знают о его поспешном бегстве и потерях и вежливо дают это почувствовать! Между тем, пока проходил взаимный обмен приветствиями, старейшина рода Оленя проговорил вполголоса, обращаясь к князю племени Огненного Кольца:
- Думаю, почтенный, что динлинам не стоит уподобляться неразумным черепахам, панцири которых стали прочным основанием для трона степняка Эллея. Еще недавно он был верным пастухом хуннов, гнавшим наши стада в ставку кагана. А ныне он сам призвал хуннского князя с его ордой в сердце нашей земли!
- Поверь мне, старейшина, - ответил седобородый князь, - что ты глубоко заблуждаешься. Сытый зверь не выходит из логова. Почему набеги хуннов на нашу землю почти прекратились в последние годы? Потому что каганы вовремя получали дань.
Но вся ли дань попадала в ставку каганов? Видел ли ты прекрасное вооружение воинов Эллея? Знаешь ли ты, как оно попало сюда из страны массагетов, из земли исседонов и Хорезма? Подумай и сообрази! Разве ты забыл, что два набега наших племен на хуннов были предприняты по совету правителя? Сейчас хунны грызутся между собой за власть, и Узун-Дугай будет нашей стрелой, направленной в сердце державы Хунну!
На второй день пребывания Узун-Дугая во дворце наместника над котловиной низко нависли свинцовые тучи. Несмотря на холод, и Эллей и хунны торопились принести клятву "о мире и родстве". В этот день жители ставки Эллея могли видеть массивную колесницу с крытым верхом, запряженную четверкой лошадей, в которой за спиной возницы сидел наместник, закутанный в огромную медвежью шубу. Рядом с колесницей гарцевал одетый в овчинный полушубок и теплый, украшенный лисьими хвостами треух Узун-Дугай. Сзади отдельными конными группами двигались знатные хунны, динлины и воины охраны.
Выехав за город, процессия стала подниматься по склону горы. Ветер бросал пригоршни снега, тут же сдувая его с горы. Под ногами шуршали прибитые к земле тонкие желтые травы. У подножия проносились серые ветвистые комки перекати-поля. Эллей плотнее кутал лицо в косматый воротник, Узун-Дугай отворачивался от ветра, загораживаясь шеей коня.
Наконец достигли вершины. Эллей сошел с колесницы. Узун-Дугай легко спрыгнул с седла. Оба встали рядом. За ними полукругом расположилась знать. Перед ними встали два шамана - хунн и динлин. Один из воинов подвел к Узун-Дугаю белого жертвенного коня. Эллей подал знак начинать. Динлинский шаман поднял лицо и воскликнул:
- О, владыка неба, внемли почтительнейшим слугам своим. Услышьте нас, духи воздуха и земли, вод и гор, диких зверей и стад!
- Не лишайте нас милостей своих, великое небо и земля, солнце и луна! - откликнулся хунн.
Далее заговорили Эллей и Дугай:
- Перед лицом всех перечисленных богов стран Динлин и Хунну! Отныне дом Динлин и дом Хунну будут составлять один дом. Зла друг против друга иметь не будут. Преступников и изменников, из дружественной страны бежавших, принимать не будут. Я, правитель земли Динлин, западный чжуки-князь, обязуюсь помочь князю Дугаю вступить на престол хуннской державы.
- Я, князь Дугай, помня об оказанных мне динлинами услугах, обязуюсь, став каганом: поднимать оружие против врагов страны Динлин, не точить стрел против ее друзей, купцов, едущих в землю Динлин и обратно, пошлинами не облагать, заботиться о безопасности их караванов, ежегодно присылать ко двору правителя в знак дружбы и родства коней и коров, верблюдов и овец, шкуры и ткани, золото и оружие. Кто нарушит эту клятву, да будет наказан свыше и потомство его из рода в род!
- Да будет так! - воскликнул динлинский шаман. - Договор этот, записанный на языке динлинов, будет вручен князю Дугаю; записанный на языке хуннов будет вручен правителю земли Динлин, сверх того, он будет выбит на каменном обнажении этой горы!
Узун-Дугай взмахнул мечом, и через минуту жертвенный конь упал бездыханно. Один из воинов подошел к Дугаю с чашей вина. Эллей знал, что эта чаша сделана из отпиленной верхней части черепа славнейшего воина исседонов, убитого в бою дедом Узун-Дугая. Снаружи она была украшена пластинками листового золота.
Князь опустил в чашу конец меча, еще дымящегося от крови. Затем отпил глоток и с поклоном передал чашу Эллею. Тот, слегка коснувшись влаги губами, вручил ее одному из динлинских старейшин. Чаша пошла по кругу. Вино, смешанное с кровью жертвенного коня, скрепляло произнесенную клятву.
Когда процессия двигалась обратно в город, хуннский старейшина Тудаменгу, приблизив лицо к Улачжайту, спросил его тихим прерывающимся голосом:
- Неужели Узун-Дугай решится бросить державу хуннов к ногам северных варваров? Я отказываюсь быть пособником такому позору!
Улачжайту презрительно усмехнулся:
- Не стоит тревожиться. Едва князь Дугай займет престол отцов, как будет принесена жертва небу о разрешении от клятвы.
Прибыв во дворец, Эллей не спеша направился в свои покои. Приятно было после долгого пребывания на морозе прилечь на теплую глинобитную лежанку и маленькими глотками пить кумыс из глиняной чашечки, заедая сластями.
- Тундэ!
Раб из северного таежного племени замер на пороге покоя.
- Позови Тымака.
Через несколько минут в комнату с поклоном вошел высокий молодой динлин.
- Что нового? - спросил Эллей.
Лицо Тымака выражало тревогу.
- Прибыл гонец кагана. Привез письмо. - Тымак протянул наместнику свиток.
Эллей нахмурился:
- Видел ли гонец кагана орду князя Узуна?
- Нет. Он приехал с юга, а орда, согласно твоему приказу, стоит в горах, к северу от ставки.
- Не встретил ли гонец во дворце кого-нибудь из людей Дугая?
- Нет. Во дворце лишь князь и трое вельмож. Стража внимательно следит за отведенным им покоем, а гонца поселили в противоположной части здания.
- Так… - Эллей развернул письмо. Черные значки замелькали перед глазами: "Рожденный небом и землею, поставленный солнцем и луною, великий хуннский каган милостиво вопрошает младшего брата и верного слугу своего Эллея о здравии. Мы сообщаем, что злонамеренный мятежник и разбойник, именующий себя князем Узун-Дугаем, разбит нами и с малочисленной шайкой таких же, как и он, негодяев бежал через землю кыргызов к северным горам. Мы имеем точные сведения, что названный мятежник нашел убежище в земле Динлин. Надлежит тебе найти мятежника, захватить и доставить живого или мертвого в нашу ставку. Если до весны ты не справишься, силы хуннов придут тебе на помощь".
Эллей отшвырнул письмо. "Так! Каган почувствовал опасность. Теперь он прибегает к угрозам! Весной в землю Динлин придут "помощники", которых мы не видели почти тридцать лет!".
- Хорошо, - стараясь быть спокойным, проговорил Эллей, - завтра я вручу тебе письмо Ойхан-кагану, и ты передашь его гонцу. Пускай Ойхан также верит в мою преданность, как прежние каганы. До поры, до времени, конечно. Что еще?
- Преступление Кайгета, начальника караула, пропустившего во дворец хуннов с оружием под одеждой.
- Знаешь ли ты, как следует наказывать за такие проступки?
Тымак в волнении опустил голову, но, справившись с собой, ответил:
- Отсечением головы.
- Так. А сколько лет служит Кайгет нашему дому?
- Двадцать лет.
- Сколько совершил он за это время скверных поступков?
- Ни одного.
- Сколько совершил достойных дел?
- Их не счесть.
- Так… Каган из дома Хунну не посчитался бы с прошлыми заслугами. Там за единую неудачу достойного человека лишают жизни. Мы поступим не так. Кайгет должен искупить вину. Завтра ты объявишь всем о его казни через отсечение головы, а между тем…
Он вплотную подошел к Тымаку и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот кивнул.
- Теперь все? - спросил Эллей. Тымак в нерешительности переминался у двери с ноги на ногу.
- Ты хочешь еще что-то сказать? Говори смелее.
- Неужели правитель верит в искренность клятвы хуннов?
- Так вот ты о чем!? - Эллей рассмеялся. - Наши войска, которые отправятся с Узун-Дугаем, останутся там и после его вступления на престол, а в каждом из хуннских родов будут взяты заложники.
Глава VI
Нашествие войск хуннского кагана на землю динлинов
Еще вчера Великая река была скована льдом, долина утопала в снегах, морозный ветер обжигал лицо. А сегодня ледяные поля, раскалываясь и обгоняя друг друга, с грохотом мчатся по реке, пожелтевший снег стекает ручьями по логам, в долинах поднимаются первые травы, и можно сбросить с плеч тяжелую овчину.
Вместе с реками, ручьями и весенними ветрами зашумело, загудело ожившее селение рода Быка. Предстоял отгон скота на весенние пастбища. Блеяли овцы, ржали беспокойно жеребцы, перекликаясь с кобылицами, надрывно мычали коровы. Люди выкатывали из-за домов легкие, на четырех колесах повозки. На них ставили войлочные палатки.
У первого дома стоял обнаженный по пояс Гелон, старший сын Хориана, и громко распоряжался. После смерти старого Хориана он, по обычаю, стал хозяином дома, главой семьи и мужем младшей молоденькой жены отца, которую тот взял в дом после смерти матери Гелона.
Даны последние наставления, и новая волна скота влилась в широкий поток голов и спин, движущийся по долине. Большие, похожие на волков, псы рысцой трусят за стадом. Впереди покачиваются в седлах братья Гелона - Хангэй и Дунгу. Сзади едут два сына Гелона - Канзыр и Бергун и шестнадцатилетний племянник Алакет. На поясах юношей кинжалы, к седлам приторочены луки со стрелами и клевцы. Еще дальше стучит запряженная четверкой лошадей повозка с палаткой. На одной из лошадей упряжки едет Фаран. Рядом с кибиткой гарцует на гнедом коне сероглазая красавица, жена Дунгу.
Ярко светит весеннее солнце. Вдалеке видны горы. У их подножия пять курганов. Еще дальше возвышается суровое изваяние каменной матери. Дышится легко, на душе радостно. Из сердца Алакета сами собой рвутся слова песни. Что за песня? Ее певали деды во времена славных боевых походов. В ней - любовь к родной земле, мечта юности о ратном подвиге…
О, как прекрасна ты, наша великая степь!
Э-ге-гей!
Весною мягкие травы твои закрывают
коня выше холки!
Э-ге-гей!
В зелени буйных трав спрячешь ты, степь,
грозных динлинских воинов,
когда идут они походом на полдень
в сторону черных пустынь!
- Э-ге-гей, э-ге-гей! - подхватывают песню братья Алакета. Им вторят голоса остальных молодых всадников.
Кажется, будто кони и скот движутся в такт песне. Даже собаки умолкли. У порога крайнего жилища стоит девушка с длинными черными косами и смотрит из-под ладони на вереницу животных, всадников, кибиток. Глаза ее живые, черные и раскосые. Верхняя губа чуть приподнята, и от этого выражение лица кажется трогательным и слегка удивленным, словно весенний шум, тепло, яркое солнце неожиданны для нее.
Она не похожа на своего отца - динлина. В ней течет южная кровь матери, кровь скотоводов кыргызов. У нее динлинское имя, но все знают, что мать дала ей второе имя на языке кыргызов - Мингюль.
Вот до ее слуха долетела песня юношей, губы тронула задумчивая улыбка.
И когда предутренний туман оденет землю,
обрушатся храбрые динлины на большое кочевье хуннов!
Э-ге-гей!
Ворвутся туда динлины,
где полощутся на ветру лошадиные хвосты
на длинной пике над золотой кибиткой кагана!
Вот когда задрожат хуннские баатуры,
вот когда побегут они, словно испуганное
баранье стадо!
Э-ге-гей! Э-ге-гей!
Дальше поворот. За склоном горы исчезли курганы, каменная мать, селение, девушка с черными глазами.
Кто-то теплыми нежными руками обнял Мингюль за плечи. Вздрогнув, девушка легко, как белка, выскользнула из объятий и отскочила в сторону.
- Испугалась, суслик? - сзади улыбалась невысокая полная женщина. Смуглое лицо ее изрезали мелкие морщины, но живой и по-молодому задорный блеск черных глаз не уступал блеску круглых медных бляшек, украшавших головную повязку. Кажется, лучи маленькими солнышками сияли на бляхах и в глазах…
- А вот и нет, не испугалась, матушка! - пропела Мингюль, припав щекой к плечу женщины. - Мне нельзя бояться! Мой отец - динлин!
- Ну, запрыгал мой кузнечик! - засмеялась мать. - А скоро в поле. Вчера на камнях у нас сломались две мотыги. Возьми-ка рукоятки для мотыг да сбегай к отцу.
Тут лицо женщины стало сумрачным и тревожным, и она добавила полушепотом:
- Видно, великий хозяин гор немилостив к нам.
- Будет ли он милостив, если и без того узкая тропа от дома вашего к дому Могущественной совсем заросла дикими травами!
Женщины быстро обернулись. Мингюль побледнела. Губы матери задрожали. Обе женщины, сложив руки на груди, низко склонились. Перед ними на спокойном буланом коне гордо восседала высокая старуха в кожаном халате и лисьей шапке - прислужница Байгет.
- О, достойная служительница! - начала мать Мингюль дрожащим голосом. - Не гневись на нас! Сегодня муж мой к дому защитницы рода нашего пошлет сына, а с ним - лучшего барана из стада для Могущественной и две мотыги из бронзы для тебя, солнцеподобная.
- Пять мотыг, дабы умилостивить хозяина гор, - отрезала служительница, - и четырех баранов в дар владыке неба!
И, тронув поводья, она неторопливой рысцой направила коня к следующему дому.
Мингюль с матерью, опасливо оглядываясь, вошли в дом.
Здесь, сидя перед обложенным серыми обугленными камнями очагом, худощавая пожилая динлинка с грустными глазами похлопывала ладонями широкую ленту мокрой глины, распластанную на доске.
Взглянув на вошедших, она свернула глину в широкое кольцо, пальцы ее быстро и привычно забегали по стенке почти вылепленного глиняного горшка. Затем она по очереди стала брать отточенные палочки из дерева и лопатки из кости. Она ловко проводила палочкой по сырой глине, и на ней появлялись то ровные, словно степь, полосы, то острые, как вершины гор, зубцы, то плавные изгибы, подобные колышущимся волнам.
Три горшка стояли на огне очага, чтобы обожженная глина стала твердой и звонкой.
Это была вдова дяди Мингюль, погибшего недавно в горах во время снежной бури. По обычаю отец Мингюль взял жену брата в свой дом, став вторым отцом ее пятерых маленьких детей.
Вот и сейчас мальчик и девочка постарше размачивали глину в деревянном корыте, а трое малышей играли на шкурах в углу жилища.
Мать Мингюль прошла в другой угол, где стояла бочка с водой, перетянутая деревянными обручами.
В воде мокли длинные и толстые палки. Три такие палки, согнутые под углом и стянутые ремнями, сохли на стене жилища. Конец каждой палки был коротким, а другой - длинным. Это и были рукояти для мотыг.
Мать Мингюль сняла со стены рукоять, сощурила глаза, которые стали теперь похожи на щелки, и стала ее внимательно осматривать и ощупывать. Затем подала две рукояти дочери:
- Эти готовы, дочка. Беги к отцу.
Мингюль ласточкой выпорхнула из дома и побежала с холма. Весенний ветер вскидывал, словно крылья, полы короткого халата из синей шерстяной ткани. Шаровары из кожи дикой козы не стесняли движений, а босые пятки давно привыкли к острым камешкам, жесткой прошлогодней траве и колючей хвое горных лесов. Звенящая песенка Мингюль сливалась с голосами степных птиц: