Все знают, что в каждом доме живет домовой. Бывают домовые хорошие и заботливые. А бывают – жутко вредные.Но Кузька не таков, он очень добрый и еще маленький, поэтому – домовенок. Кузька прибыл только что из леса и не знает, как вести себя в современной квартире. Поэтому с ним и с девочкой Наташей случаются всякие забавные приключения. Они быстро подружились.
Содержание:
ПОД ВЕНИКОМ КТО-ТО БЫЛ 1
БАНЬКА 1
ОЛЕЛЮШЕЧКИ 1
ЖЕРДЯЯ ЗВАТЬ НЕ НАДО 2
ОБИЖЕННЫЙ САМОЛЕТИК 2
ВОРОБЬИНЫЙ ЯЗЫК 3
ТО ТЕПЛО. ТО ХОЛОДНО 3
ВОТ БЕДА, БЕДА, ОГОРЧЕНИЕ! 4
КТО ТАКОЙ КУЗЬКА? 4
Татьяна Александрова
Кузька в новом доме
ПОД ВЕНИКОМ КТО-ТО БЫЛ
Девочка взяла веник да так и села на пол – до того испугалась. Под веником кто-то был! Небольшой, лохматый, в краснной рубахе, блестит глазами и молчит. Девочка тоже молчит и думает: "Может, это ёжик? А почему он одет и обут, как мальчик? Может, ёжик игрушечный? Завели его ключом и ушли. Но ведь заводные игрушки не умеют кашлять и так громко чихать".
– Будьте здоровы! – вежливо сказала девочка.
– Ага, – басом ответили из-под веника. – Ладно. А-апчхи!
Девочка так испугалась, что все мысли сразу выскочили у неё из головы, ни одной не осталось.
Звали девочку Наташей. Только что вместе с папой и мамой они переехали на новую квартиру. Взрослые укатили на грузовике за оставшимися вещами, а Наташа занялась уборкой. Веник отыскался не сразу. Он был за шкафами, стульями, чемоданами, в самом дальнем углу самой дальней комнаты.
И вот сидит Наташа на полу, В комнате тихо-тихо. Только веник шуршит, когда под ним возятся, кашляют и чихают.
– Знаешь что? – вдруг сказали из-под веника – Я тебя боюсь.
– И я вас, – шёпотом ответила Наташа.
– Я боюсь гораздо больше. Знаешь что? Ты отойди куда-нибудь подальше, а я пока убегу и спрячусь.
Наташа давно бы сама убежала и спряталась, да у неё от страха руки и ноги перестали шевелиться.
– Знаешь что? – немного погодя спросили из-под веника. – А может, ты меня не тронешь?
– Нет, – сказала Наташа.
– Не поколотишь? Не жваркнешь?
– А что такое "жваркнешь"? – спросила девочка.
– Ну, наподдашь, отлупишь, отдубасишь, выдерешь – всё равно больно, – сообщили из-под веника.
Наташа сказала, что никогда не… Ну в общем, никогда не стукнет и не поколотит.
– И за уши не оттаскаешь? А то я не люблю, когда меня за уши дёргают или за волосы.
Девочка объяснила, что тоже этого не любит и что волосы и уши растут совсем не для того, чтобы за них дёргать.
– Так-то оно так… – помолчав, вздохнуло лохматое существо. – Да видно, не все про это знают… – И спросило: – Дряпать тоже не будешь?
– А что такое "дряпать"?
Незнакомец засмеялся, запрыгал, веник заходил ходуном. Наташа кое-как разобрала сквозь шуршание и смех, что "дряпать" и "царапать" – примерно одно и то же, и твердо пообещала не царапаться, ведь она – человек, а не кошка. Прутья у веника раздвинулись, на девочку посмотрели блестящие чёрные глаза, и она услышала:
– Может, и свориться не будешь? Что такое "свориться", Наташа опять не знала. Вот уж лохматик обрадовался, заплясал, запрыгал, руки-ноги болтались и высовывались за веником во все стороны.
– Ах, беда-беда-огорчение! Что ни скажешь – не по разуму, что ни молвишь – всё попусту, что ни спросишь – всё без толку!
Незнакомец вывалился из-за веника на пол, лаптями в воздухе машет:
– Охти мне, батюшки! Охти мне, матушки! Вот тетёха, недотёпа, невразумиха непонятливая! И в кого такая уродилась? Ну, да ладно. А я-то на что? Ум хорошо, а два лучше того!
Тут Наташа потихоньку стала смеяться. Уж очень потешный оказался человечек.
В красной рубахе с поясом, на ногах лапти, нос курносый, а рот до ушей, особенно когда смеётся.
Лохматик заметил, что его разглядывают, убежал за веник и оттуда объяснил:
– "Свориться" – значит ссориться, ругаться, позорить, дразниться – всё едино обидно.
И Наташа поскорее сказала, что ни разу, никогда, нипочём его не обидит.
Услышав это, лохматик выглянул из-за веника и решительно произнёс:
– Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь. Я ведь храбрый!
БАНЬКА
– Ты кто? – спросила девочка.
– Кузька, – ответил незнакомец.
– Это тебя звать Кузька. А кто ты?
– Сказки знаешь? Так вот. Сперва добра молодца в баньке попарь, накорми, напои, а потом и спрашивай.
– Нет у нас баньки, – огорчённо сказала девочка.
Кузька презрительно фыркнул, расстался наконец с веником и побежал, держась на всякий случай подальше от девочки, добежал до ванной комнаты и обернулся:
– Не хозяин, кто своего хозяйства не знает!
– Так ведь это ванна, а не банька, – уточнила Наташа.
– Что в лоб, что по лбу! – отозвался Кузька.
– Чего, чего? – не поняла девочка.
– Что об печь головой, что головою об печь – всё равно, всё едино! – крикнул Кузька и скрылся за дверью ванной комнаты.
А чуть погодя оттуда послышался обиженный вопль:
– Ну, что же ты меня не паришь?
Девочка вошла в ванную. Кузька прыгал под раковиной умывальника.
В ванну он лезть не захотел, сказал, что слишком велика, водяному впору.
Наташа купала его прямо в раковине под краном с горячей водой. Такой горячей, что руки едва терпели, а Кузька знай себе покрикивал:
– А ну, горячей, хозяюшка! Наддай парку! Попарим молодые косточки!
Раздеваться он не стал.
– Или мне делать нечего? – рассуждал он, кувыркаясь и прыгая в раковине так, что брызги летели к самому потолку. – Снимай кафтан, надевай кафтан, а на нём пуговиц столько, и все застёгнуты. Снимай рубаху, надевай рубаху, а на ней завязки, и все завязаны. Эдак всю жизнь раздевайся – одевайся, расстёгивайся – застёгивайся. У меня поважнее дела есть. А так сразу и сам отмоюсь, и одёжа отстирается.
Наташа уговорила Кузьку хоть лапти снять и вымыла их мылом чисто-начисто.
Кузька, сидя в раковине, наблюдал, что из этого выйдет. Отмытые лапти оказались очень красивыми – жёлтые, блестящие, совсем как новые.
Лохматик восхитился и сунул под кран голову.
– Пожалуйста, закрой глаза покрепче, – попросила Наташа. – А то мыло тебя укусит.
– Пусть попробует! – проворчал Кузька и открыл глаза как можно шире.
Тут он заорал истошным голосом и напробовался мыла.
Наташа долго споласкивала его чистой водой, утешала и успокаивала.
Зато отмытые Кузькины волосы сверкали, как золото.
– Ну-ка, – сказала девочка, – полюбуйся на себя! – и протёрла зеркало чад раковиной.
Кузька полюбовался, утешился, одёрнул мокрую рубаху, поиграл кистями на мокром поясе, подбоченился и важно заявил:
– Ну что я за добрый молодец. Чудо! Загляденье, да и только! Настоящий молодец!
– Кто же ты, молодец или молодец? – не поняла Наташа.
Мокрый Кузька очень серьёзно объяснил девочке, что он сразу и добрый молодец и настоящий молодец.
– Значит, ты – добрый? – обрадовалась девочка.
– Очень добрый, – заявил Кузька. – Среди нас всякие бывают: и злые. и жадные. А я – добрый, все говорят.
– Кто все? Кто говорит?
В ответ Кузька начал загибать пальцы:
– В баньке я паренный? Паренный. Поенный? Поенный. Воды досыта нахлебался.
Кормленный? Нет. Так что ж ты меня спрашиваешь? Ты молодец, и я молодец, возьмём по ковриге за конец!
– Что, что? – переспросила девочка.
– Опять не понимаешь, – вздохнул Кузька. – Ну, ясно, сытый голодного не разумеет. Я, например, ужасно голодный. А ты?
Наташа без лишних разговоров завернула добра молодца в полотенце и быстро понесла на кухню.
По дороге Кузька шепнул ей на ухо:
– Я таки наподдал ему как следует, этому мылу твоему. Как жваркну его, как дряпну – больше не будет свориться.
ОЛЕЛЮШЕЧКИ
Наташа усадила мокрого Кузьку на батарею. Рядом лапти положила, пускай тоже сохнут. Если у человека мокрая обувь, он простудится.
Кузька совсем перестал бояться. Сидит себе, придерживая каждый лапоть за верёвочку, и поёт:
Истопили баньку, вымыли Ваваньку, Посадили в уголок, дали кашечки комок!
Наташа придвинула к батарее стул и сказала:
– Закрой глаза!
Кузька тут же зажмурился и не подумал подглядывать, пока не услышал:
– Пора! Открывай!
На стуле перед Кузькой стояла коробка с пирожными, большими, прекрасными, с зелёными листиками, с белыми, жёлтыми, розовыми цветами из сладкого крема.
Мама купила их для новоселья, а Наташе разрешила съесть одно или два, если уж она очень соскучится.
– Выбирай какое хочешь! – торжественно сказала девочка.
Кузька заглянул в коробку, наморщил нос и отвернулся:
– Это я не ем. Я – не козёл. Девочка растерялась. Она очень любила пирожные При чём тут козёл?
– Ты только попробуй, – нерешительно предложила она.
– И не проси! – твердо отказался Кузька и опять отвернулся. Да как отвернулся! Наташа сразу поняла, что значит слово "отвращение". – Поросята пусть пробуют, лошади, коровы. Цыплята поклюют, утята-гусята пощиплют. Ну, зайцы пусть побалуются, леший пообкусывает. А мне… – Кузька похлопал себя по животу, – мне эта пища не по сердцу, нет, не по сердцу!
– Ты только понюхай, как пахнут, – жалобно попросила Наташа.
– Чего-чего, а это они умеют, – согласился Кузька. – А на вкус трава травой.
Видно, Кузька решил, что его угощают настоящими цветами: розами, ромашками, колокольчиками.
Наташа засмеялась.
А надо сказать, что Кузька больше всего на свете не любил, когда над ним смеются Если над кем-нибудь ещё, то пожалуйста. Можно иногда и самому над собой посмеяться. Но чтоб другие смеялись над ним без спроса, этого Кузька терпеть не мог.
Он тут же схватил первое попавшееся пирожное и отважно сунул его в рот. И сейчас же спросил;
– Фафа фефёф или фто фофофаеф? Девочка не поняла, но лохматик, мигом расправившись с пирожным и запустив руку в коробку, повторил:
– Сама печёшь или кто помогает? – И давай пихать в рот одно пирожное за другим.
Наташа задумалась, что она скажет маме, если Кузька нечаянно съест все пирожные.
Но он съел примерно штук десять, не больше.
И, на прощание заглянув в коробку, вздохнул:
– Хватит. Хорошенького понемножку. Эдак нельзя: всё себе да себе. Надо и о других подумать. – И начал считать пирожные: – Тут ещё осталось Сюра угостить, Афоньку, Адоньку, Вуколочку. И Сосипатрику хватит, и Лутонюшке, и бедненькому Кувыке. Я их тоже сначала обману: ешьте, мол, ешьте, угощайтесь! Пусть тоже думают, что цветами потчую. И угостим, и насмешим, то-то все будут рады-радёхоньки!
Нахохотавшись всласть, Кузька обернулся к Наташе и заявил, что олелюшечек никак не хватит.
– Чего не хватит? – рассеянно спросила девочка. Она всё думала, что сказать маме о пирожных, а ещё думала про Адоньку, Афоньку, Вуколочку.
– Олелюшечек, говорю, на всех не хватит. Не красна изба углами, а красна пирогами. Эдаких вот, с цветами! – Кузька даже рассердился и, видя, что девочка не понимает, о чём речь, ткнул пальцем в пирожные: – Вот они, олелюшечки, эти самые пироги цветочные! Я ж говорю, невразумиха ты непонятливая, а ещё смеёшься!
ЖЕРДЯЯ ЗВАТЬ НЕ НАДО
– Дом без хозяина – сирота, – поёрзав на батарее, сказал Кузька и начал озираться, будто что-то потерял. – И хозяин без дома тоже сирота. Дома и стены помогают.
Наташа оглядела стены.
Интересно, как это они будут помогать? Руки у них вырастут, что ли? Или стены станут говорящими? Кто-нибудь начнёт мыть посуду, а стены скажут:
"Эй, ты! Марш отсюда! Сами вымоем!"
Или нет. Кто ж станет строить такие грубые стены? Это будут очень милые, приветливые стеночки: "Будьте добры, займитесь какими-нибудь другими, более интересными делами, а мы, с вашего позволения, перемоем всю посуду. И пожалуйста, не беспокойтесь: ни одной чашечки, ни одной тарелочки не разобьём".
Тут, конечно, стены раздвинутся, выйдут роботы, всё сделают – опять в стены.
Кузька между тем очень внимательно оглядывал кухню и заодно объяснял, для чего нужно праздновать новоселье:
– У вас, у людей, день рождения раз в году. А у дома он бывает раз в жизни – его новосельем зовут. Где новоселье – там гости. Где гости – там угощение. Мало угощения – гости подерутся. Пеки олелюшечки, да побольше, чтобы на всех хватило!
– Афонька, Адонька, Вуколочка – это твои гости? – спросила девочка.
– Сюра забыла, – ответил Кузька. – А ещё жди Пармешу, Куковяку, Лутонюшку.
Так. Ещё кого? Пафнутий придёт, Фармуфий, Сосипатр, Пудя, Ховря, Дидим, Теря, Беря, Фортунат, Пигасий, Молчан, Нафаня. Авундий… Феодул с Феодулаем прибудут, Пантя, Славуся, Веденей… Буяна и Себяку звать не буду, разве что сами придут незваными гостями. А вот Поньку, так и быть, кликну. И Бутеню, и бедненького Кувыку.
– Что это, всё твои товарищи?! – изумилась девочка. – Так много?
– А как же! – важно ответил Кузька. – Без товарищей один Жердяй живёт.
– Кто живет?
– Жердяй. Сухой, длинный, на крыше у трубы дымом греется. Завистник, ненавистник и пакостник, лучше сюда его не звать – всех перессорит. Пусть себе торчит на крыше, как сухая ветка.
Девочка скорей посмотрела в окно: не видно ли Жердяя. Не только Жердяя, но и труб, и дыма на крышах не было, одни антенны поднимались вверх.
– Нет, – продолжал Кузька. – Жердяя звать не буду. Вот деда Кукобу позову.
Да не соберётся он, дед Кукоба, скажет: "Дорога не близкая, за семь верст киселя хлебать – лаптей не напасёшься". А может, и навестит, соскучился, поди. Сверюк с Пахмурой не придут, зови не зови, эти веселья не любят.
Лыгашку глаза б мои не видели! И Скалдыра пусть не показывается. Зато Белебеня сей же час прибежит. Услышит от Сороки – и здравствуйте-пожалуйста, давно не видались!
– От Сороки? – удивилась Наташа. – Разве птицы знают про новоселье?
– Сорока знает, – твердо сказал Кузька. – Она везде поспевает. Да толком ничего не понимает. До того занята, что и подумать некогда, что надо, чего не надо – про всё трещит, на хвосте тащит. Сорока скажет вороне, ворона – борову, а боров – всему городу. Не любим мы Сороку, – вздохнул Кузька. – Один Белебеня с ней в ладу живёт. Чуть услышит, у кого какая беда или радость, – ему всё равно, лишь бы народу побольше и угощения, – он и прискачет. И Лататуй с ним, они всегда вместе.
Девочка во все глаза смотрела на Кузьку. Он по-прежнему сидел на батарее, рядом сохли лапти. Кузька придерживал их за верёвочки и болтал ногами.
"Интересно, – думала девочка, – почему у Кузьки ножки маленькие, а лапти такие, что в каждый он может сесть, как в корзину?"
А ещё она думала о Кузькиных друзьях. Какие они? Тоже маленькие, лохматые и в лаптях? Или некоторые в ботинках? Или же большие, лохматые, в пиджаках, с галстуками, но в лаптях? Или же маленькие, причёсанные, в рубахах и в ботинках?
А Кузька в это время продолжал:
– Белун придёт, и пускай. Всегда ему рады. Тихий старичок, смирный, ласковый. Вот только носовой платок для него не забыть припасти, если попросит нос вытереть. Банник непременно пожалует, то-то ему здесь светло покажется после тёмной бани. Ещё Петряй и Агапчик навестят, Поплеша с Амфилашей, Сдобыш, Луп, Олеля… Лишь бы Тухляшка не навязался, ну его!
– Ой, Кузенька! – изумилась Наташа. – Сколько же у тебя друзей!
– Сколько друзей-то? Скажу, да погожу, – ответил Кузька, ёрзая на горячей батарее, и добавил: – Кабы я блином был, мне бы в самый раз на этой печурке доспеть, подрумяниться.
Он поглядел вниз и вздохнул:
– Давно бы отсюда ушёл, да шесток больно высок, до полу лететь далеко, а ухватиться не за что.
Наташа скорей пересадила бедняжку на подоконник.
"Эка благодать – весь белый свет видать!" – обрадовался Кузька и прижался носом к стеклу. Девочка тоже посмотрела в окно.
ОБИЖЕННЫЙ САМОЛЕТИК
По небу неслись облака. Тоненькие, с виду совсем игрушечные подъёмные краники двигались между светло-жёлтыми, розовыми, голубыми коробочками домов, поднимали и опускали стрелы. Дальше был виден синий лес, до того синий, будто в нём и деревья растут синие с голубыми листьями и лиловыми стволами.
Над синим лесом летел самолётик. Кузька показал ему язык, потом обернулся к девочке:
– Много всякого народу пожалует на новоселье. Придут и скажут: "Вот спасибо тому, кто хозяин в дому!" Будет что рассказать, будет что вспомнить. Друзья к нам придут, и знакомые, и друзья друзей, и знакомые друзей, и друзья знакомых, и знакомые знакомых. С некоторыми водиться – лучше в крапиву садиться Пусть и они приходят. Друзей всё равно больше.
– А где они живут, твои друзья? – спросила девочка.
– Как где? – удивился лохматик. – Везде, по всему миру, каждый у себя дома.
И в нашем доме тоже. Мы высоко живём? На восьмом этаже? А на двенадцатом уже раньше нас Тарах поселился, на первом Митрошка – тонкие ножки живёт понемножку.
Наташа недоверчиво спросила, откуда Кузька про это знает. Оказалось, от знакомого воробья по имени Летун. Сегодня, когда машина остановилась и стали выгружать вещи, воробей как раз купался в луже около подъезда.
Митрошка и Тарах, которые приехали сюда раньше, просили его кланяться всем, кто ещё приедет в этот дом.
– Помнишь, – спросил Кузька, – он нам из лужи кланялся, мокренький такой, встрёпанный? Слушай, ему же там до самого вечера сидеть и кланяться!
Посиди-ка весь день в луже, не пивши, не евши. Думаешь, хорошо?
– Ну, попить-то он может, – нерешительно сказала Наташа.
– Угу, – согласился Кузька. – А поесть мы ему олелюшку бросим в окошко.
Ладно? Только аккуратно, а то попадёшь в голову, а он маленький, эдак и ушибить можно.
Они долго возились с задвижками, открывали окно, потом высунулись, увидели лужу, рядом с ней серую точку (видно, Летун не всё время купался, иногда и загорал) и очень удачно бросили из окна пирожное наполеон: оно упало прямо в лужу. Только успели закрыть окно, Кузька как закричит:
– Ура! Едут! Уже едут! Гляди! Внизу по широкому новому шоссе мчался грузовик с узлами, столами, шкафами.
– Ну-ка, ну-ка, что у нас за соседи? – радовался Кузька. – Друзья или просто знакомые? А не знакомы, долго ль познакомиться – приходи сосед к соседу на весёлую беседу. Эй, ты! Куда уезжаешь? Куда! Вот они мы, не видишь, что ли? Остановись сей же час, кому говорят!
Но грузовик проехал мимо и увёз людей с их добром в другой дом к другим соседям.
Кузька чуть не плакал: