Озеро состояло из нескольких курпаг. От сосен начиналась первая из них – круглая и мелководная, заросшая у берегов осокой и хвощом. Вторая была самой глубокой, с темной, не просвечиваемой водой. В ней жили крупные зубастые щуки, язи и караси. За второй курпагой, чуть подальше, озеро поворачивало влево. Дальше шла полоса воды – протока. Она вела к самой большой и длинной курпаге озера, его первой половине. Курпага эта почти сплошь заросла зелеными кувшинками. Сюда из глубины второй курпаги приплывала на кормежку рыба. Небольшая перемычка, заросшая кустами ивняка и ольшаником, с полувысохшей летом канавой, в которой жили лягушки, отделяла первую часть озера от второй. Она заболачивалась, зарастала осокой и другими болотными травами. Весной канаву захлестывало талой водой, паводком. Летом же только в нескольких местах можно было увидеть зеркальце открытой воды.
Весна на озере для меня начиналась в апреле, когда на безлистных вербах, подступавших к самому берегу, появлялись желтые барашки, от которых веяло душистым, сладостным ароматом меда. В ту пору особенно будоражил чистый, по-весеннему прозрачный воздух с нежным ароматом тронувшихся в рост почек, смолистым запахом хвои, озона, талой воды-снеговицы.
Сами собой возникали в памяти строки стихотворения Вероники Тушновой:
Воздух пьяный, нет спасенья,
С ног сшибают два глотка.
Облака уже весенние.
Кучевые облака…
А откуда название "апрель"? Оказывается, по латыни он означает "все открывается". И разве не так?
Вскрываются реки, оживает лес, сходит снег с полей и лугов, зацветают подснежники, начинается весенний сев, просыпаются медведи-топтыги, барсуки и ежи.
С весны-водополицы озеро становилось особенно привлекательным. Проходила неделя-другая после зацветания вербы, и в поднебесье шли птичьи караваны. Летели гуси и белоснежные лебеди, журавли, длинноклювые кулики и множество других перелетных птиц. Из густых зарослей кустарников лесных рощиц и перелесков, приречных лугов доносились веселые птичьи голоса. Раным-рано, ни свет ни заря, просыпалась маленькая, с оранжевой грудкой, птичка зарянка. Она усаживалась на самую маковку ели, где-нибудь на опушке, и сыпала, и сыпала свои звенящие, "серебристые" песенки. Не умолкала зарянка вечером и пела всех дольше, до темноты, до самой ночи.
Громко и звучно, с росчерком на конце, распевали зяблики. Только перед дождем их песенки становились отрывистыми. Зяблики, как говорят, "рюмили".
Каждое утро включались в веселый птичий концерт варакушки, болотные камышевки, речные сверчки, луговые чеканы, лесные коньки и многие другие птахи. По ночам сонно крякали на озере утки, пиликали кулики, а иногда кричала по-бычьи скрытная птица – выпь. Позднее других пернатых из центральной Африки прилетали кукушки. И как радостно было услышать грустно-задумчивый голос сероватого, похожего на ястребка, длиннохвостого самца: "Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!" А рыжевато-бурая, жуликоватая самка лишь иногда диковато похохатывала и кликала: "Кли, кли, кли"… Но, согласитесь, не будь весной голоса кукушки, и в природе чего-то бы не хватало, что-то бы утратилось, не стало бы той весенней благодати.
А потом, когда (по народному поверью) соловей мог напиться росы с зеленого листика березы, от зари до зари, целую ночь напролет слышались чудесные трели этих замечательных, скромно одетых птах. Знатоки птичьих песен утверждают, что есть у соловья и бисер, и флейта, и россыпь горошка, и лешева дудка. Многие горожане по вечерам приходили на озеро, чтобы послушать пернатых солистов. Однако пели они лишь до Петрова дня.
Каждый погожий майский день начинался с алой зари на небосводе. И когда появлялись первые лучики солнца, они озаряли купола Сретенского собора. С бережка, от сосен, юго-восточная часть города открывалась, как на ладони. Совсем скоро вынырнувшее из-за лесных увалов светило озаряло и сами сосны. И стволы их становились фиолетовыми. Потом солнце забиралось выше и заглядывало в озеро, освещая его водную гладь. Тогда чистая, зеркальная вода отливала голубизной. Озеро густо заросло кувшинками с их зелеными, овальными листьями, похожими на сердечки.
Интересно то, что блестящие листья кувшинок с белыми цветами каждый вечер уходят под воду. Их утаскивают туда длинные, прочные, как шпагат, стебли. А утром, когда солнце обогреет озеро, листья, как ни в чем не бывало, вновь всплывают и раскрывают свои белые с желтыми рыльцами и тычинками цветы. Так устроено это растение – чудесное создание мудрой природы.
Отец мой Николай Александрович, учитель химии и биологии, рассказывал, что кувшинки в старину называли в народе одолень-травой. Она почиталась волшебной и, как утверждалось, имела свойства оберегать людей от разных бед и напасти.
Незаметно приходило перволетье. Цвела и благоухала своими прелестными розовыми лепестками наша лесная роза – шиповник, источая нежный, божественный аромат. На лугах буйствовали и цвели травы: лилово-голубые колокольчики, красные луговые васильки, отливающий желтизной и, в то же время, фиолетовый марьянник (иван-да-марья). В цвету были красный клевер, пышные гвоздики. И такие же нарядные, как цветы, порхали над землей бабочки: махаоны, "мертвая голова", павлиний глаз, лимонницы, голубые мотыльки. В траве стрекотали кузнечики, шелестели слюдяными крылышками стрекозы, ползали какие-то букашки. Озеро, таинственные обитатели подводного мира, травяные заросли и укромные местечки, где гнездились утки и жили ондатры, словно магнитом затягивали нас, пацанов, в этот замечательный уголок природы. И было так радостно побывать здесь, побродить в его окрестностях. Летом спозаранок бежали мы к своим любимым местечкам. С утра удили рыбу в омутках и заводинках. Насадкой на крючки служили закорыши, личинки стрекоз, ручейники. В перволетье рыба брала хорошо, и наши уловы были богатыми. Попадались красноперые головли, подъязки, полосатые колючие окуни, а иногда и щуки.
Мы с нетерпением ждали июль – пору настоящего лета с его теплынью: вода в реке – как парное молоко, и сухой, горячий песок речных кос. Как угорелые, шлепая босыми ногами, мы носились по бережку, загорали, купались. Купались чаще всего на правом берегу реки под Крутиком. Около песчаного берега было мелко, и каждый мог выбрать для себя ту глубину, какую хотел. Некоторые в воду заходили осторожно, не торопясь, ойкая и боясь окунуться. Но какой-нибудь озорник, успевший окунуться, бил по воде ладошками, потом, сложив их лодочкой, беспрерывно плескал в лицо другому, не давая ему вздохнуть. Тот не выдерживал, круто поворачивал и пускался наутек, к берегу. Убежать не удавалось, и он бросался в воду, на мелкоту. Купались подолгу, иной раз не вылезали из воды часами.
Во второй половине августа или чуть позднее с отцом мы ходили ловить щук на Перовское озеро. Но сначала надо было позаботиться о насадке. Для этого недалеко от озера в реку ставили мордушку, сплетенную из тальника. Горловину ловушки, чтобы приманить рыбу, намазывали тестом, в которое добавляли анисовые капли и даже валерьянку. Снаружи, у входа в мордушку, заплетали зеленые веточки берез, которые тоже привлекали рыбу. Попадались головли, сорожняк, крупные ельцы, а иногда и окуни. Жерлицы ставили в самой большой курпаге озера, в окна между кувшинок. Летом рыбу на озере почему-то никто не ловил. Только один раз видел, как дошный мужичишка длинным, прочным шестом выметывал сеть с бережка, обводя ею траву, а потом тем же шестом бухал, пугал рыбу, чтобы она забегала в ловушку. И попадали ему щучки и подъязки.
И мы удачно ловили щук в озере. Одна из них весила более восьми килограммов. Надо было видеть, как она бултыхалась и выпрыгивала, раскрывала зубастую пасть, когда отец подводил ее к берегу. Щука была толстая, темно-зеленая, с белым брюхом.
Под осень мы с пацанами продолжали ходить на Перовское. И снова удили рыбу, пекли свежую картоху в золе костра недалеко от сосен. По тропинке, которая вела вдоль изгороди, можно было кратчайшим путем пройти в наши другие заветные местечки. Очень скоро, едва поднимаешься на горушку, начинались паленины – выгорки. Пал, скорее всего, пустили сами горожане, чтобы выгорел хилый лесок и лучше росла трава на пастбище. Почему-то после пожара там, на горельнике, появилось много кустов можжевельника с зелеными и синими ягодами. Впрочем, кувшинки на озере и можжевельник на пастбище – это хорошие приметы чистой воды и чистого воздуха.
Тропинкой вдоль изгороди можно было пройти на лесную речку Погорелицу, пруд на ней около Полькиной мельницы, к глубокому омуту – Чёртовой яме на реке Юг. В Чёртовке водилось много крупной рыбы: щук, головлей, язей, окуней, сорог. Туда мы иногда ходили на рыбалку, только обязательно с ночевкой. И рыбалка была всегда удачной.
Таков он был, наш мир беззаботного детства, хотя и кончился для нас слишком рано, началась война. В юности своей тоже любил бывать на Перовском. Весной там ловил рыбу мой бывший учитель географии А.А. Ельцин. Тогда это не запрещалось. К нему мы приходили ночевать с его братом Павлом Алексеевичем, который раньше был другом моего старшего брата Артема, погибшего в первые дни войны. В войну Павел Алексеевич перегонял самолеты "Дугласы" по ленд-лизу. Он писал мне, тогда еще пацану. Прислал как-то фотографию. На ней молодой, стройный летчик, старший лейтенант, симпатичный, с волнистыми и черными, как смоль, волосами. Подпись на фото и сейчас помню: "В этих сердитых глазах (они такими никогда и не были), в этом суровом лице, ты всегда можешь найти доброту к тебе, заботу и ласку"…
В послевоенные годы мы еще больше подружились, я почти каждый день бывал в его семье, часто ходили и на охоту.
И как хорошо было посидеть в шалаше под соснами у костерка, поговорить, послушать голоса весенней ночи…
И я вновь рассказывал товарищам о том, что озеро это обладает какой-то неведомой, притягательной силой. С детства, всю жизнь так хочется побывать здесь…
Вскоре меня призвали в армию. Было это в начале апреля пятидесятого. Река и озеро находились еще под ледяным панцирем. Но я пришел проститься с озером. Посидел на проталинке – крохотном пятачке оттаявшей земли напротив второй курпаги. Пожалел только, что не было еще кувшинок, и я не смог их взять с собой как талисман. Поклонился озеру и ушел. Знал, что безвозвратно и навсегда ушло прошлое, детство и юность, а что меня ждет впереди – неизвестно.
Служить пришлось вдали от Родины. И долго, не как сейчас, почти четыре года. Около нашего дивизиона, который располагался в серых приземистых зданиях какой-то бывшей немецкой части, и днем, и ночью останавливалась электричка, шедшая из Западного Берлина. Были часты нападения на посты и караулы гарнизона. Тогда командующий группой войск генерал Чуйков приказал перенести остановку подальше, в другое место. Потом, позднее, был день "икс" – как нам объявили – путч. Много чего было. Не все выдерживали тоску по Родине, возникали те или иные непредвиденные жизненные ситуации. Часто после работы, вечерком, со своим другом Юрием Карандашевым и приятелем Айсой Ямбековым мы уходили в сад или садились на скамеечку на улочке и вели неторопливый разговор, вспоминая прошлое, Айса рассказывал нам о Татарстане, мы о своей "семнадцатой республике" (так шутя называли Вологодскую область). В годы разлуки мысли и думы не всегда были радостны. Порой было грустно. Но наплывали воспоминания о детстве. Ничто так не согревало душу как память о родных местах: Перовском озере, речке Погорелице, Полькиной мельнице. Часто они снились во сне. Понимал: "Надо уметь ждать! Надо надеяться!". Только так можно выжить. И, наверно, не было на всем белом свете людей счастливее нас, когда мы вновь ступили на родную землю Отечества.
Никольчане и кокшары
Никольский район расположен на юго-востоке Вологодской области. Его территория 7,5 тысяч квадратных километров. Расстояние до областного центра 418 км.
Район не граничит с Тарногским, находящимся на северо-западе, но у нас много общего. Даже гербы почти одинаковые. В Никольске – золотой сноп ржи с увесистыми колосьями, в Тарноге – пшеничный. Снопы на геральдике – символ основной деятельности жителей – земледелие. То же самое и в других отраслях хозяйства, скажем, лесной. А еще ловитва (охота), пчеловодство, рыбная ловля.
Наш северный край был заселен угро-финскими племенами: чудь, печера, меря, весь, черемись, мордва, перьмь и другими. Они, естественно, оказали свое влияние, как и пришедшие предприимчивые новгородцы, москвичи и другие народы земли русской из великороссов.
Андрей Андреевич Угрюмов (1915–1996 гг.), заслуженный учитель РСФСР, почетный гражданин Тарногского района, в течение многих лет изучал историю северного края, его заселения, жизнь и быт его жителей, духовную и материальную культуру, традиции давние и нынешние, природу, экологию и многое другое. Все это нашло яркое отражение в его трудах, изданной им книге "Кокшеньга" ("Северо-Западное книжное издательство").
Кокшеньга – так называлась тарногская земля в давние времена. А ее жители – кокшарами.
Исследователь попытался расшифровать необычное название "кокшеньга", узнать его происхождение. Поработать пришлось немало. "Только в Марийском лексиконе, – писал Андрей Андреевич, – есть слова с корнем "кокш". А нынешние марийцы, живущие в основном в Поволжье, это потомки мери. Они черноволосы и черноглазы, с монголоидными чертами лица: "кокша" по-марийски – лысый, "кукша" – сухой. Они дают возможность перевести слово "кокшеньга" на русский язык, как "сухая река", то есть маловодная, в летнюю пору образующая в своем русле песчаные лысины – острова и отмели. К тому же на территории Марий-Эл текут две реки с очень похожими названиями: Большая Кокшага и Малая Кокшага".
К словам "кукша" – сухой, мне хочется добавить, что "кукша" – это небольшая рыжеватая, очень доверчивая лесная птица. В самом деле, она "сухая" – словно клочок перьев, а мяса в ней поди меньше, чем у дрозда (прим. В.К.).
"С помощью марийско-русского словаря переводятся названия и ряда малых речек бассейна Кокшеньга, – продолжает А.А. Угрюмов. – Это Важеньга – река, имеющая два истока, Тарженьга – Прыгающая, Шуненьга – Глинистая… Так и хочется назвать и наши Никольские речки с подобными названиями: Шарженьга, Кипшеньга, Юрманга, Лундонга, Томженьга и другие.
…Мерянскими (точнее скифо-мерянскими) по своему происхождению являются и слова "кокшар", кокшары, обозначающие жителей Кокшеньги, в том числе и русских ("Кокшеньга").
В Бабушкинском районе есть селение Кокшарка (бывала она и Никольской). Многочисленны фамилии Кокшаровы".
Хотелось бы добавить и слово Шарья. Это крупная железнодорожная станция, получившая в 1938 году статус города. Не только жители Костромской области, где она расположена, но и никольчане хорошо знают Шарью. Через нее у никольчан был и остается ближайший выход в центр России, Поволжье, на Вятку, Урал… Десятки лет (с 1905 года) на железнодорожную станцию Шарья, в основном, поступало все необходимое для обеспечения жизни никольчан, начиная с продуктов питания и всего остального.
Но вернемся к начатому разговору. У слов "кокшар", "Кокшаровы", "Кокшарка", "Шарья" один общий корень – "шар". А "шар", "тор", "тур" на языке некоторых угро-финских народов – река, в различных ее вариациях. По-мансийски – протока, коми – пролив и т. д.
Та же Шарья находится на реке Ветлуге, притоке самой Волги. А сейчас еще город расположен на дороге с твердым покрытием Нижний Новгород – Урень – Шарья – Никольск – Великий Устюг – Котлас.
Близки друг к другу и многие другие словарные и языковые диалекты никольчан и тарножан.
Баять – говорить.
Баской – красивый.
Батог – палка.
Чага – березовый гриб трутовик.
Стожар – гладкая жердь, воткнутая в землю для складирования сена или снопов.
Угор – горка, холм, высокий берег реки-спуда.
Чищенина, чищеник – расчищенная под покос вырубка.
Ведро-хорошая погода.
Зимовник-зимняя изба.
Домовище – гроб.
Суровая нитка – крученная изо льна.
Журавлиха – клюква.
Ляга – низина, сырое место.
Уповод – небольшой отрезок времени.
Ушлый – хитроватый, находчивый.
Балакать – говорить, беседовать.
Кулемка – плашка
Полено – хвост волка.
Березовик – тетерев, поляш, черныш, косач.
Бус – мельчайшие капельки дождя.
Гряда – вытянутая в длину возвышенность, заросшая лесом.
После ухода из жизни исследователя А.А. Угрюмова, его дело было продолжено не только краеведами района, но и области. Ежегодно проводятся межрегиональные Угрюмовские чтения "Природа и народные традиции". Значение этого мероприятия важно и необходимо.
"За годы работы создавались свои традиции, но появляются и новые идеи, – писал в третьем выпуске книжки "Природа и народные традиции" ректор ВИРО, профессор, председатель "Угрюмовских чтений" В.В. Судаков. – Разработан перспективный план развития в Тарногском районе музейного дела до 2010 года, в котором особое внимание уделяется подготовке и проведению ежегодных "Угрюмовских чтений". В работе принимают участие журналисты районной и областных газет, областное радио. Для воспитания подрастающего поколения на конференциях дается возможность выступить с докладом призерам ежегодной школьной конференции "Мир через культуру".
Одной из важных археологических находок, обнаруженных на тарногской земле, оказалось уникальное дохристианское святилище, расположенное в трех километрах от деревни Тиуновской. Его обнаружил вологодский археолог И.Ф. Никитинский в 1985 году.
"Святилище в настоящее время представляет собой два крупных камня, расположенных в 0,9 метра друг от друга, – пишет в четвертом сборнике "Угрюмовские чтения" Н.А. Ермолина, сотрудник центральной библиотеки села Тарногский Городок. – Это алтарная плита и основной камень, на них было обнаружено большое количество рисунков-символов и надписей. Эти символы и формы камня представляют собой трехмерную информационно-мифологическую картину мира. Среди местных жителей существует такая легенда: камень может помочь человеку в трудную минуту".
Создано Тиуновское святилище в XIV-XV веках этнической группой кокшаров. Рисунки-символы и надписи, нанесенные на камень (петроглифы) представляют собой трехмерную информационную картину мира по представлениям кокшаров. Ничего подобного этому святилищу – объекту истории, духовной культуры и эпиграфики XV века (как охарактеризовал его член-корреспондент РАН В.В.Седов) – ученые еще не встречали ("Угрюмовские чтения", выпуск 4, стр. 109).
Тиуновское святилище включено в реестр объектов культурного наследия федерального значения. Это утверждено постановлением правительства области от 18.09.2006 г. № 924.