"Когда конюх выездит коня, ты сможешь на нем гарцевать", – сказал дядя улыбаясь. Но он не ожидал моей реакции. "Как? Какой-то конюх будет мне коня выезжать. Еще этого не хватало. Я сама его отлично выезжу, не привыкать мне", – кипятилась я. Дядя отчаянно спорил, говорил, что я привыкла к маленьким казацким лошадям, а это был крупный английский конь, еще никогда под седлом не бывший. Наконец решили это дело пока отложить, пусть, мол, конь привыкнет к новому месту.
В то время шли приготовления к свадьбе двух дочерей Андрея Васильевича. Они были близнецы и выходили замуж в тот же день и в тот же час за двоих родных братьев. Свадьба должна была состояться в Николаеве, где у Андрея Васильевича был свой особняк. Сестры, несмотря на то что были близнецы, совершенно не походили друг на друга.
Вся окрестность готовилась к этой незаурядной свадьбе. Бабушка, никогда не покидавшая своего дома, ездила заказывать себе соответствующий наряд и меня возила с собой, так как у меня ничего подходящего не оказалось. Хотя я с бабушкой во вкусе одежды совсем не сходилась, все же я согласилась купить то, что ей нравилось. Наряды в те годы меня мало интересовали.
На эту свадьбу мне не суждено было попасть. Вздумалось мне во что бы то ни стало коня выезжать. Я уговорила дядю Ахиллеса, и он скрепя сердце позволил. Это было уже в конце лета, молотилка стояла во дворе, где помещались конюшни. Я обдумывала, куда мне направиться. Прямая дорога шла через деревню; это было не очень удобно, так как там всегда было большое количество собак, которые могли напасть на коня, а он с непривычки понес бы. Другой выход был тоже не блестящий, так как надо было одолеть гору, прежде чем попасть в степь, на дорогу.
Пришлось все же выбрать этот путь. Лошадь, никогда не бывшая под седлом, отчаянно брыкалась, становилась на дыбы, и мой хлыст ничуть не помогал. С большим трудом мне удалось взобраться наверх. Там стояла ветряная мельница на полном ходу. Когда мой конь увидел крутящиеся крылья, он сначала фыркнул, встал на дыбы, затем как-то круто повернул и помчался вниз с бешеной скоростью. Он меня нес прямо по направлению к молотилке. Молниеносная мысль пронеслась в голове: "Лучше упасть". Зная с детства лошадей, я понимала, что мне несдобровать, так как он совершенно взбесился. Я освободила ноги из стремян, бросила поводья и очутилась на земле. Потеряв сознание, я не знаю, кто и как меня притащил домой. Очнулась я на моей постели, вокруг меня толпились все. Бабуня мыла мое лицо теплой водой, ахала и ужасалась по-польски моим злоключениям. Ядвига мне сказала, что сейчас приедет доктор. Я чувствовала острую боль в левом боку, и меня всю трясло. Доктор действительно приехал. Он серьезно меня осмотрел, нашел, что с левой стороны у меня поломаны два ребра. Тут же перевязал меня крепкими бинтами и сказал, что мне придется лежать минимум три недели. Надавал лекарств и обещал приехать через два дня. На прощание он сказал: "Вот и заплатила за свою лихость, но ничего, в твои годы не страшно". За мной ухаживали как за серьезно больной, дядя ни слова упрека не произнес. Ядвига мне сказала, что он очень боялся признаться дедушке в случившемся, но невольно пришлось, так как старики увидели доктора, которого все в округе знали.
Вечером ко мне явился дедушка. Он сначала молча покачал головой, а потом произнес по-польски: "Пся крэв, польска крэв". Это, пожалуй, скорее было похоже на похвалу, чем на упрек. Бабушка огорчилась, что мне не попасть на свадьбу, и мое полное равнодушие к этому ее удивляло. Лицо мое было очень исковеркано, так как я упала ничком на камешки, словом, даже если бы у меня не были поломаны ребра, я все равно на свадьбу не могла бы ехать. Со мной оставалась добрая бабуня, прислуга, девочки с их бонной, также Леня Булич, внук бабушкиной кузины. Он обещал меня навещать каждый день. Мы с ним еще раньше подружились, так как он тоже был большой любитель верховой езды, и, когда я на Ворончике совершала монотонные прогулки, он меня всегда сопровождал.
Леня был полный, широкоплечий юноша. Он выглядел старше своих двадцати лет, у него, как и у меня, очень вились волосы. Глаза его были очень выразительные, зеленоватого, бутылочного цвета. Он исполнил свое обещание и приходил каждый день, читал мне вслух, большей частью наших классиков. Мы прочли весь роман Гончарова "Обрыв" и много рассказов Лескова, из которых я больше всего оценила "На краю света".
Маню взяли с собой на свадьбу; Юлия Михайловна заказала ей прелестный наряд. Не знаю, сколько танцевали на этой свадьбе, но все вернулись только через неделю и, захлебываясь, рассказывали, что прием у Добровольских был такой, что полгорода присутствовало. Все тонуло в роскоши, много было военных, особенно моряков, украшавших праздник своими нарядными мундирами. Бабушка просидела у меня полдня, рассказывая подробности, описывая туалеты и всякие происшествия.
Радость часто сменяется горестью, такова жизнь. Только начали утасовываться приятные воспоминания нарядной свадьбы, как произошло событие, потрясшее всю округу.
Незадолго до свадьбы появился на нашем горизонте красивый молодой аргентинец. Он зачастил в Латовку. Остановился он в Кривом Роге, где у него, по его словам, были дела на шахтах. Он явно ухаживал за Маней, и, видимо, ей нравился. Я еще была прикована к постели, как вдруг пронеслась весть, что Маня исчезла, как и ее ухажер. Самое странное было то, что она ни одной своей вещи не увезла.
Поднялась большая тревога. Василий Васильевич и Юлия Михайловна поехали в Кривой Рог к брату Ядвиги, Роберту, который там работал инженером. На него сослался аргентинец, когда появился в Латовке. Роберт объяснил, что он действительно представился как представитель инженеров Аргентины, посланный от большой компании, чтобы ознакомиться с русскими шахтами. Все осматривал и расспрашивал; никто его не знал, но к нему было полное доверие, как и всегда в те времена. Никто не подозревал ничего скверного, а скверное случилось, и безвозвратно. Ясно, что он Маню увез, но как и при каких обстоятельствах, никто никогда не узнал. Предполагали худшее, вряд ли она уехала, не захватив ни одной своей вещи и не попрощавшись ни с кем. Позднее пронеслись слухи, что целая компания аргентинцев увезла из Одессы несколько молодых девушек; об этом писали в газетах. Бедный молодой телеграфист искренне горевал, но помочь его горю никто не мог.
Между тем я начала совсем поправляться. Ребра мои срослись, надо было думать о моем возвращении в Одессу к родителям. Уже стояла золотистая осень, вода в речке сильно похолодела, мы все же купались, но долго не могли оставаться в воде.
Мне рассказали, что в тот день, когда я свалилась, обезумевшего коня нашли в речке, и с большим трудом удалось его унять. Опытный конюх взялся его выездить, но мне было строго запрещено садиться на лошадь раньше будущего года.
Тем временем Леня сделал мне предложение, но мы могли жениться не раньше будущего года. Ему надо было отбывать воинскую повинность в Екатеринославе. Когда я рассказала об этом дяде Ахиллесу, он страшно обрадовался: "Как хорошо. Поселишься тут, у нас, Буличи живут недалеко, будем часто видеться". Весь наш роман он находил вполне нормальным и естественным. Мне Леня очень нравился, но во многом я не отдавала себе отчета. Когда я назначила день отъезда, Леня высказал желание проводить меня до Одессы, познакомиться там с моим отцом и оформить свое предложение. Все это показалось мне очень забавным, и я не протестовала. Дядя мне намекнул, что следовало бы предупредить отца. Но на это я не решилась.
У Лени было много родственников в Одессе, Добровольских. Он заодно хотел их всех повидать, особенно Витю, у которого он думал остановиться. Витя недавно женился, мы никто его жены не знали, так как она в Латовку не приезжала. Я немало слышала об этом браке, которого никто не одобрял. Она была намного старше его и принадлежала к более чем скромной среде. Как и всегда, такие неравные браки вызывают возмущение со стороны привилегированных. Но Леня очень дружил с ним и не осуждал его нисколько.
Провожали меня с грустью. Все выражали желание, чтобы я опять вернулась в Новоселку. Между прочим, дедушке не заикнулись о том, что Леня меня провожает. Боялись, что он найдет это неприличным. Рано утром отвез меня дядя Ахиллес на станцию, там меня ждал Леня. Мы с ним сели в поезд, нагруженные не только обычным багажом, но и продуктами, которыми нас щедро снабдили, боясь, что мы проголодаемся. Мы весело болтали, вспоминая приятные каникулы. Я уже больше не думала о моих благополучно сросшихся ребрах.
На вопрос Лени, что я намерена делать зимой, я ответила сразу, что уеду в мой любимый Питер. Думаю там учиться, но еще не знаю, по какой отрасли пойду. При этом известии Леня сильно нахмурился. "Я был уверен, что вы будете в Одессе и мы часто будем встречаться", – с грустью сказал он. Я его успокоила тем, что мы будем часто переписываться.
Когда мы проезжали через Елизаветград, где была большая остановка, я вышла на платформу и вдруг, к моему ужасу, очутилась лицом к лицу с отцом. Он, как всегда, был мрачный и угрюмый. Столкнувшись со мной, он коротко сказал: "Ты что? Едешь к нам домой? А я на пару дней остаюсь здесь, надо повидать Высоцких. Ну, скоро увидимся". У меня сразу отлегло на душе, стало веселее и спокойнее. Я побежала в свое купе и рассказала Лене о встрече. "Неужели это ваш папа? Вы даже не поцеловались, ведь давно не виделись?" – сказал он с изумлением. Он наблюдал за нами из окна вагона. Я засмеялась и объяснила ему, что отец не очень нежный. Народу в купе было немного. Мы спокойно могли расположиться закусывать, а на остановках Леня спускался за квасом.
В Одессе на вокзале меня встретила Клеопатра Михайловна. Я познакомила ее с Леней и представила его как родственника Добровольских. Она очень любезно пригласила его заходить, и мы сразу же условились, что он придет через три дня, когда вернется отец. Я решила от нее ничего не скрывать и рассказала все по порядку, думая ее обрадовать. Но вышло наоборот. "Вот тебе и на. Нашла жениха, да он еще воинскую повинность будет отбывать. Да где же он учился? Не военный же он?" Посыпались тревожные вопросы. На многие я и ответить не могла. Эта неожиданная реакция Клеопатры Михайловны подействовала на меня как холодный душ и заставила призадуматься.
В этот первый вечер моего приезда в Одессу я долго не могла уснуть. Ворочалась, напряженно думала о всем происшедшем и наконец почувствовала свое легкомыслие. Мне стало ясно, что Клеопатра Михайловна права. Мне еще надо было учиться, многое в жизни повидать, прежде чем забраться в глухую провинцию, навсегда связав свою судьбу. Я твердо решила поговорить с Леней и отсоветовать ему делать предложение отцу. Этим намерением я поделилась с Клеопатрой Михайловной. Она вполне одобрила и прибавила: "Успеешь убедиться в его привязанности, да и тебе самой необходимо себя хорошо проверить. В твои годы легко ошибиться".
Отец явился в прекрасном настроении. Первым делом спросил, научилась ли я курить. На мой откровенный ответ, что я действительно люблю выкурить папироску, он расхохотался и сказал: "Я так и знал", – с этим он протянул мне свой портсигар, усеянный золотыми монограммами. Я взяла папироску и непринужденно закурила. Он все-таки добавил: "Смотри, поменьше занимайся этим делом, вредная штука". Клеопатра Михайловна, которая давно курила, смеялась. Она была очень удивлена реакцией отца, вместо гнева был смех.
Леня явился с огромным букетом цветов, произвел на всех прекрасное впечатление и остался ужинать. Когда мы оказались наедине, я ему сказала, что моя мачеха считает, что мне еще слишком рано решать свою судьбу, а отец и подавно воспротивится, так что лучше отложить до будущего года. Леня был явно очень разочарован, но покорно согласился. Однако спросил: "Но разве вы будете меня ждать? Скоро забудете в вихре столичной жизни". Мне стало жаль его, я начала искренне его уверять, что ни в коем случае не забуду, что буду часто писать. После этого я его встретила раза два у Вити, затем мы расстались.
Одесса была осенью такая же нарядная и шумная. Всюду золотились деревья. Небо, все такое же синее, как весной, отражалось в неподвижном море. Мы часто с Клеопатрой Михайловной ходили на набережную и болтали о многом. Она мне сообщила, что отец хочет меня послать учиться в Англию. Там у него много знакомых, семья Эльворти, которых тоже хорошо знает дедушка Яницкий, и мог бы при желании меня к ним устроить. В Елизаветграде был известный завод земледельческих орудий. Он принадлежал англичанину Эльворти, о нем и была речь. "Ты знаешь, – говорила она, – отец всегда был большим поклонником Англии. Он хотел бы, чтобы ты там получила высшее образование". Сильное чувство протеста охватило меня. "Я ни за что из России никуда не уеду. Ведь я ничего не видела, кроме стен учебного заведения. Теперь настала пора познакомиться с русской жизнью, столкнуться с ней лицом к лицу. Никакие заграницы меня не прельщают; я поеду в Питер и там буду учиться", – задыхаясь от волнения, отвечала я. Она старалась убедить меня серьезно обдумать вопрос об Англии, но я и слышать не хотела. "Ну вот, опять будет драма с отцом", – говорила она, встревоженная. Но так как я оставалась на совершенно непоколебимой позиции, мы прекратили этот разговор и перешли на другие темы.
Через несколько дней после этого разговора отец мне заявил, что хочет со мной поговорить и предлагает поехать с ним в Ланжерон, обычная его прогулка. Взяли извозчика. (Он не держал своих лошадей в Одессе, так как всегда предполагалось, что он находится там временно. Его экипаж и лошади оставались в Петербурге, в полном распоряжении дяди Жоржа.) Во время поездки он мне изложил свои проекты устроить меня у Эльворти в Лондоне. Будучи подготовленной к этому разговору, я смогла спокойно ему сказать, что я, наоборот, намерена остаться в России и учиться в Питере. "Я там тоже могу изучать английский язык, хочу тоже изучать литературу, для этого мне не нужно уезжать в Англию". Все доводы отца меня не убедили, я заупрямилась и не уступала. На вопрос отца, как я буду жить совершенно одна в Петербурге, я сказала, что есть там дядя Жорж, наша общая квартира и никакого затруднения не может быть. "Ну хорошо, – согласился он. – Эту зиму проболтайся в Питере, а на следующую – увидим". Я облегченно вздохнула. Эту радостную весть я поспешила сообщить Клеопатре Михайловне. Она была очень удивлена, что отец так легко уступил.
Началась для меня очень приятная, веселая жизнь в Одессе. Недалеко от нас жил Витя с женой Софьей Николаевной. Я постоянно к ним бегала и встречала там его сестру Глафиру Викторовну с мужем. Он был моряк добровольного флота, поляк по происхождению. Его фамилия была Шиманский. Будучи капитаном дальнего плавания, он часто совершал большие путешествия на Дальний Восток. Привозил массу интересных вещей. Их квартира была очень оригинально обставлена и походила на игрушку. Больше всего было китайских и японских вещей, да и мебель, почти вся, была оттуда.
У Вити часто играли в бридж. Устраивались ужины с выпивкой. Софья Николаевна пела цыганские романсы, аккомпанируя себе на гитаре. У Шиманских была девочка Маруся, лет семи, и они всегда приводили ее с собой. Летом Шиманские снимали дачу за городом, на берегу моря, купались и наслаждались природой. С тетей Глашей мы очень сошлись. Мне все говорили, что она очень была похожа на мою покойную мать. Это было неудивительно: они были двоюродные сестры. Все они подтрунивали над моим флиртом с Леней. Особенно острил Витя, изображал наше сватовство в весьма комическом виде. Уля уехала снова гостить к Ламзиным в Москву. Проносился слух, что у нее там наклевывается жених.
Отец постоянно уезжал по делам в Варшаву, мы же развлекались как могли. Клеопатра Михайловна очень любила театр Сибирякова. Мы несколько раз слышали известного опереточного артиста Михаила Семеновича Д. Она была от него в восторге. Он действительно играл замечательно; летал на сцене как птица, и голос у него был удивительно мягкий и приятный. Он пользовался большим успехом. Помню, ставили пьесу "Веселая вдова". Клеопатра Михайловна меня предупредила с вечера, что мы на другой день пойдем в театр; она уже заказала билеты. Потом она смущенно прибавила: "У меня к тебе просьба. Я куплю красивый букет цветов, а ты в антракте понесешь его ему. Можешь притвориться горничной, будто бы тебя прислала твоя барыня с букетом".
Мне показалось это очень забавным, я сразу же согласилась и ждала следующего дня с нетерпением. Настала минута исполнения намеченного плана. Чудесный букет мы оставили в раздевалке. Когда наступил антракт, я бросилась в закулисное отделение. Сначала меня не пускали, но я все же добилась своего. Я вошла в закулисную ложу Михаила Семеновича Д. Мое сердце страшно билось. Он сидел перед огромным зеркалом и поправлял свой грим. Его бледное красивое лицо отражалось в зеркале, я заметила его серо-голубые глаза, сильно подведенные, но такие выразительные. Он повернулся не сразу, продолжая пристально смотреть в зеркало, и наконец сказал: "Какие цветы? Это мне от кого? Не от вас ведь?" Я засмеялась и смущенно сказала: "Это моя барыня прислала". – "Ну вот, скажите этой особе, что я ее благодарю". Он встал, подошел ко мне, взял букет, понюхал его, потрепал меня по плечу и сказал: "Никакой барыни у вас нет, вижу, что придумываете, вы не прислуга, меня не надуете". Он смотрел на меня так пристально и насмешливо, что мне казалось, мое сердце куда-то падало. "Теперь объясните мне коротко, кто вы? Что вы за девочка, которая согласилась уже играть роль горничной? А быть может, у вас на самом деле талант? Быть может, вы хотите на сцену?"
Этот разговор, принявший совершенно неожиданный оборот, меня как-то поразил нахлынувшими чувствами. Я вдруг поняла, что я на самом деле стремлюсь стать актрисой; это то, что меня тянет с ранних лет. Ведь недаром бегала я наниматься в цирк, когда мне всего было восемь лет. "Да, я очень хочу тоже играть, хочу поступить в драматическую школу", – выпалила я неожиданно для самой себя. "Ну вот мы и познакомились, – сказал он. – Если бы вы жили в Петербурге, я бы вас устроил в хорошую школу". Я ответила, захлебываясь от волнения: "Я живу в Петербурге, училась там в институте, осенью собираюсь туда вернуться. Мои родители временно живут в Одессе, поэтому я здесь". Он посмотрел на меня удивленно и спросил, как я буду жить одна в Петербурге. Я ему рассказала подробно о себе. "Хотите, я уже здесь познакомлю вас со всей нашей труппой? А в Питере устрою вас в школу? Приходите завтра днем в "Пассаж". Вы знаете эту гостиницу? А теперь идите".
Окрыленная, счастливая, я убежала к Клеопатре Михайловне. Сперва мне хотелось поделиться с ней, но, когда я ее увидела, меня сразу охватило чувство вины. Я только сказала, что Михаил Семенович принял букет и просил благодарить.
На другой же день я помчалась в "Пассаж". Он меня встретил очень радушно и познакомил с другими артистами. Старая артистка Лидарская, игравшая характерные роли, мне ужасно понравилась. Она восторженно отнеслась к моему решению идти на сцену и уверяла, что это самая лучшая профессия для женщин. Грета Петрович, главная артистка, интересная, веселая, немного подтрунивала надо мной, находя, что я еще дитя и неизвестно, что из меня получится. Я им рассказала, что отец хочет меня послать в Англию, но я ни за что не соглашаюсь. Грета заметила, что я совсем не права. "Не все могут ехать учиться в Англию. Не следовало бы пренебрегать такой оказией".