Не раздумывая, не успев ничего осмыслить, Николай Андреевич молниеносно становится между Шестаковым и этим, пятым, "мессером", принимает на себя удар, его переворачивает, перед глазами плывут ярко-красные круги.
Командир спасен, вырвался! Он бросает свой последний козырь:
- Вся группа прикрытия - ко мне!
Как снег на голову, свалилась на фашистов четверка "лаггов". Те растерялись, начали выходить из боя. Один все же увязался за Шестаковым. Он сделал вид, что спасается от него бегством, фриц "клюнул" на приманку. Лев вывел его за собой на свою территорию, а затем передал Капустину по радио:
- Ну-ка зацепи его так, чтобы он пошел на вынужденную.
Капустин, разгадавший замысел командира, шел на небольшом расстоянии сзади. Ему ничего не стоило дать такую, как требовалось, короткую прицельную очередь. Немцу ничего не оставалось, как искать площадку для посадки.
Теперь можно было всеми силами прикрыть комиссара. Он "ковылял" у самой земли в сопровождении Головачева.
- "Сокол-два", я - "Сокол-один", что с тобой?
- Кажется, ранен в голову, кровь заливает глаза…
Но приземлился благополучно. Комиссара сразу же отправили в госпиталь. И одновременно послали машину за "мессером".
Итак, три сбитых.
Если бы не беда с Верховцом - можно только радоваться. Лев задумался…
Много хлебнул он лиха вместе с Николаем Андреевичем. Был уверен в нем, как в себе. Хотя порой и нелегко им бывало вместе. Взять хотя бы один из первых вылетов в Одессе. Шестакову нездоровилось. Верховец категорически требовал, чтобы он отложил намеченный вылет группой. Но куда там! А что получилось? При воздушной схватке Льву совсем стало плохо. Он вышел из боя, с трудом добрался до аэродрома. А летчики выкручивались, как могли. Хорошо еще, что все вернулись. Однако, когда Лев поправился, комиссар настоял на том, чтобы он извинился перед летчиками за свою строптивость.
"Верховец и тогда меня наставлял, - размышлял Шестаков. - Он везде и всюду оберегал и поднимал мой авторитет, а сегодня, рискуя собой, сохранил мне жизнь. Ох, и трудная же эта комиссарская должность. И каким человеком нужно быть, чтобы полностью соответствовать ей! Только таким, как Верховец - открытым и искренним, твердым и принципиальным, бойцом-истребителем с большой партийной душой".
Лев наметил себе к вечеру обязательно навестить комиссара. Но пришел приказ срочно перебазироваться в Венделеевку. Это снова отступление. Немец прет…
Начались сборы.
- Как быть с "мессером"? - обратился к Шестакову инженер полка Спиридонов.
- А где он?
- Техник Бутов приволок его на буксире.
- В каком он состоянии?
- Отбит элерон правого крыла.
- А где немецкий летчик?
- Разведка забрала его себе. Да там еще и с мотором что-то случилось - глохнет.
- Значит, на нем сейчас не полетишь?
- Ремонт нужен…
- Ну что ж, пусть Бутов тянет его в Венделеевку, там восстановим, опробуем.
Летчики быстро перелетели - расстояние не так уж и большое. Инженерно-технический состав отправился на машинах. Не успела колонна отойти от аэродрома - налетели немецкие бомбардировщики. Все машины с людьми укрылись в посадке, а Бутову с "мессером" на буксире некуда было деться, он оставил свой транспорт на дороге, который прямым попаданием бомбы был начисто уничтожен.
Дмитрий Спиридонов готов был рвать волосы на себе. Он знал, с каким трудом и с какой целью добывался этот "мессер". Знал, что Шестаков будет "лютовать", а силу его гнева лучше не испытывать на себе.
Но что же теперь делать?
С покаянной головой предстал инженер перед командиром. Лев сразу все понял. Его взгляд потемнел. Но странное дело - он не взорвался. Сказал сдержанно:
- Этого следовало ожидать, мы должны были вас прикрыть…
Спиридонов облегченно вздохнул, еще раз подивившись тому, с какой тщательностью Шестаков взвешивает вину людей, как он самокритичен, требователен к самому себе.
Подошел недавно прибывший штурман полка капитан Михаил Баранов - Герой Советского Союза. Он уже обо всем знал.
- Лев Львович, не огорчайся, раздобудем мы еще "мессер".
Только дальнейшие события разворачивались так, что об этой затее пришлось на некоторое время забыть.
Советские войска продолжали отходить. Началась переправа через Дон. 9-й гвардейский, оставив позади полевые аэродромы Ржевска, совхоз Каменка, Гнилушки, Кагалинское, потеряв летчиков Елохина, Фролова, Шелемина, Лукова, Казакова и около десятка ЛаГГ-3, также перебирался в задонские степи.
Сердце Шестакова обливалось кровью, когда он вместе с Барановым прокладывал на карте маршрут в Калач-на-Дону.
Накануне вернулся из госпиталя Верховец, рассказал о том, какой разговор по дороге состоялся у него с колхозниками. Люди прямо спрашивали: почему вы оставляете нас на растерзание фашистам? Будет ли конец отступлению? Найдутся ли в стране силы, чтобы опрокинуть гитлеровское нашествие?
Комиссар знал, что отвечать, но крестьян, над которыми висела угроза оккупации, убеждать было трудно. Тут нужны были не простые слова - призыв к действию.
- Товарищи колхозники, - обратился комиссар, - беда у нас с вами общая, и бороться с ней мы должны сообща. Вооружайтесь, оказывайте фашистам сопротивление, прячьте все от грабителей, идет зима - пусть с тыла их морит холод и голод, уничтожают ваши пули, а мы уж с фронта поднажмем, только вот с силами соберемся.
- Спасибо и на том, - отвечали колхозники, - мы уж тут вас, если живы будем, не подведем, только вы возвращайтесь поскорее.
На прощание они снарядили целый обоз с продовольствием.
- Уничтожать жалко, а вам это все пригодится, - сказал председатель колхоза.
Так, вместе с конным обозом и явился комиссар в полк. Когда отъезжали от села, он оглянулся: колхозники грустно глядели вслед, смахивали со щек слезы.
Вспомнив об этом рассказе комиссара, Шестаков мысленно представил себя на месте колхозников, и ему стало не по себе. Ведь остаются старики, женщины, дети - все, по существу, беззащитные.
Что смогут они сделать против вооруженной до зубов банды гитлеровских головорезов? Лев не заметил, как сам себе задал тот же волновавший селян вопрос: будет ли конец отступлению? Ведь как ни посмотри, а выходит, что лично он, Шестаков, отступает перед фашистами еще с Испании. Честно и самоотверженно выполняет свой воинский долг, но все же его путь от Барселоны до Дона - путь отступления. Все его существо противилось признанию этого, но факт оставался фактом.
Ему очень захотелось поделиться с Мишей Барановым своими горькими раздумьями. Но тот, оптимист по натуре, увлеченно производил расчеты, делая все с таким видом, как будто прокладывает маршрут чуть ли не до самого Берлина.
"Счастливая у него натура, - подумал Лев, - никогда не огорчается… Впрочем, это характерная черта большинства людей полка".
За дверью раздались знакомые размеренные шаги Верховца. Командир обрадовался ему, пошел навстречу.
- Николай Андреевич, а мне ты как ответишь, если я тебя спрошу: когда конец нашему отступлению?
Комиссар понял, что командир все еще "переваривает" его вчерашний разговор с колхозниками. Но он знал обычай Шестакова сверять свои мысли с мнениями других. Потому твердо ответил, что думал, к чему пришел в итоге анализа всего происходящего:
- Дальше Волги враг не пойдет…
- Значит, от Волги я смогу отсчитывать километры назад, аж до Барселоны, Валенсии?
"Ага, вот что тебя мучает, командир", - догадался Верховец.
- Лев Львович, мы еще не знаем, сколько продлится война, но определенно можем сказать, что существование фашизма предрешено.
- Это как же понимать?
- Вы укоротили ему жизнь еще в Испании… Мы вместе укорачивали ее в Одессе. А Москва, Ленинград, Севастополь, а десятки, сотни других очагов героического сопротивления? Ты же охотник, хорошо знаешь, как ни силен дикий зверь, а рано или поздно выдыхается, и тогда его можно голыми руками брать.
- Рассудил ты здорово, комиссар, логика у тебя железная. Я тоже думаю, что дальше Волги отходить не придется.
- Сожмемся в пружину, а потом с такой силой разожмемся, что от третьего рейха только труха останется, - ответил Шестаков.
- Товарищ командир, карта и расчеты готовы, - доложил капитан Баранов.
- Отлично. Теперь давайте решать, на кого оставить инженерно-технический состав.
- На нынешнего секретаря партбюро полка Бориса Гловацкого и начальника штаба. Справятся, - предложил Верховец.
- Пожалуй, так будет правильно, - согласился Шестаков.
Через час летный состав во главе с Шестаковым, Верховцом, Барановым стартовал в Калач-на-Дону. Перед взлетом Лев Львович наказал Василию Погорелому взять в машину Никитина, Гловацкого, нового полкового врача Михаила Шанькова, любой ценой доставить их к месту назначения.
Пилоты улетели. Все остальные двинулись своим ходом - некоторые на машинах, а большинство - пешком. Все личные вещи везли два видавших виды ЗИСа.
Людям в этом переходе и во время переправы довелось пережить такое, чего не увидишь и в самом дурном сне. Но никто не дрогнул, все действительно показали настоящий советский характер.
Уже на дальних подступах к переправе у села Казанка скопилось в посадках огромное количество машин, не говоря уже о танках, артиллерийских тягачах, пушках. А у самой переправы - невероятное столпотворение. Днем никто не мог перебраться на ту сторону. Немцы беспрестанно бомбили, разрушая понтонные мосты, уничтожая все плавсредства. Добраться к противоположному берегу можно было только под покровом ночи. Но и то, попробуй, дождись своей очереди!
Никитин, остановив полк в посадках, решил проехать к начальнику переправы, выколотить у него пропуск на первоочередную переправу. Оставив всех на попечение Гловацкого, он на всякий случай прихватил с собой Кацена, юркая "эмочка", удивляя всех своей эмблемой на дверце с надписью "Одесса", помчалась к Казанке.
Коменданта переправы не пришлось долго уговаривать. Он только сказал:
- Побыстрее перебирайтесь, организуйте прикрытие переправы, иначе здесь все погибнут.
И выдал драгоценный пропуск.
Никитин, который вез в машине штабные документы и Знамя части, решил, чтобы лишний раз не рисковать, подождать полк у переправы, а Кацена с пропуском отправил назад.
Даня по дороге остановил крытую брезентом санитарную машину. Сел в кабину возле шофера и оторопел: за рулем - его старый друг Володя Белов, с которым вместе занимались штангой в клубе строителей на Крещатике.
Встреча с добрым товарищем - в любой обстановке радость. Ехали, рассказывали о себе, вспоминали прошлое. И вдруг - взрывы бомб. Володя затормозил, оба вывалились из кабины, грохнулись наземь. Кацен успел свалиться в кювет и тут его накрыло слоем горячей земли. Выбрался из-под нее - глазам предстала потрясшая его картина: санитарная машина опрокинута, Володя убит…
У посадок Кацена встретили Гловацкий, Спиридонов, Шаньков. Даня вручил им пропуск и почувствовал, как предательски подкашиваются его ноги. Врач уложил его на траву, осмотрел: несколько осколков впились в тело.
Полк двинулся к переправе. Когда подходили к ней - увидели целые стаи "юнкерсов", "хейнкелей", услышали взрывы бомб, от которых седой Дон буквально становился на дыбы.
В реке барахтались, цепляясь друг за друга, за все, что попадется под руки, сотни людей. А фашисты били и били, превращая русло в кипящий котел.
Не могло быть и речи об организации немедленной переправы. Встретивший полк Никитин приказал всем укрыться в кустарнике на подступах к переправе и ждать наступления темноты.
Только дождаться ее не удалось.
- Танки! Немецкие танки! - прокричал неизвестно откуда взявшийся кавалерист. Пулей промчавшись мимо, он вместе с конем бухнулся в воду, поплыл к тому берегу.
И тут же послышался грозный грохот. Лицо Никитина стало белым как бумага. Ведь с ними - Знамя части, документы.
- Выход один, - решил Спиридонов, - перебираться вплавь. Я хорошо плаваю, могу преодолеть реку со Знаменем.
- Тогда штабные документы беру себе, - сказал Никитин, - постараюсь тоже спасти.
В прибрежных кустах Никитин заблаговременно припрятал пару бревен. Они связали их. Потом Спиридонов обернул вокруг себя Знамя части, прочно закрепил его. Никитин извлек из машины толстый пакет в непромокаемом прорезиненном мешочке, засунув его за пазуху. В том пакете находился и "Формуляр 9-го ИАП", благодаря которому мы теперь имеем возможность восстановить день за днем всю боевую историю полка.
- Шаньков, Погорелый - в воду, цепляйтесь за бревна! - приказал начальник штаба.
- Разрешите, я останусь здесь, Виктор Семенович, - заявил вдруг Шаньков.
- А я машину не брошу, - твердо сказал Погорелый.
- Да вы же погибнете тут. Слышите, танки уже совсем близко.
- Слышу гул танков, - ответил врач Шаньков, - слышу и звуки боя. Наши вступили в схватку, будут раненые, мое место сейчас здесь.
- А я не могу бросить машину, - упрямо твердил Василий.
Вблизи грохнул взрыв - разорвался танковый снаряд. Уже обстреливают берег. Надо торопиться.
- Ну что ж, может, вы и правы. Передайте Гловацкому, пусть держится с людьми до последнего, спасем Знамя и документы - придем на помощь.
Они уже были на середине реки, когда снова налетели "юнкерсы". Градом посыпались бомбы. Шаньков и Погорелый увидели, как отбросило от бревен Спиридонова и он медленно поплыл, работая только одной рукой.
- Знамя части! - вскрикнул Миша Шаньков и бросился в воду.
Бомбы рвались впереди, позади него, но он упрямо плыл к Спиридонову, даже не пытаясь уклоняться от взрывов и осколков бомб. Полковой врач думал только об одном: спасти Спиридонова, спасти Знамя. Он не мог даже представить себе, как можно явиться к Шестакову без боевого символа чести полка.
Шаньков подхватил Дмитрия Спиридонова, когда того уже окончательно покидали силы: он был оглушен и контужен…
А Василий Погорелый, оставшись в одиночестве, метался вокруг своей "эмочки", не зная, что предпринять, как выйти из создавшегося положения. Он решил ни за что не оставлять вверенную ему машину и, если доведется умереть, так рядом с ней.
Грохот боя все ближе подступал к берегу. В нем принимали участие и не успевшие переправиться вплавь шестаковцы. Руководил отражением атаки фашистских танков пожилой усатый майор, комендант переправы. От него прибежал посыльный, кинулся к Василию:
- Майор очень доволен вашими ребятами, дерутся как львы! Помоги подбросить им гранаты.
- Грузи, быстро! А насчет львов ты прав. У нас ведь и командир Лев!
- Как лев? - не понял солдат.
- Лев Шестаков, Герой Советского Союза.
Солдат нагрузил в "эмку" противотанковых гранат из валявшихся у переправы ящиков.
- Поехали!
- Далеко?
- Да с километр…
Действительно, "передний край" - рукой подать. Уже издалека было хорошо видно, как, распластав над собой черные космы дыма, горело несколько танков. Объезжая их, движутся другие стальные громадины, изрыгая из стволов пламя.
Вместе с закатом остывал и накал вражеской атаки. День клонился к вечеру. Немец решил, видимо, окончательный штурм Казанской переправы перенести на завтра.
Увидев родную "эмку", к ней потянулись Борис Гловацкий, Семен Пирогов, Даниил Кацен. Все они были здесь, поднимали дух людей, организовывали оборону.
Подошел и комендант переправы.
Он пожал руку Гловацкому:
- Удивили вы, авиаторы, меня. Здорово деретесь!
- У нас в полку так заведено. Командир этому научил.
- Крепкий, видимо, у вас командир, - покрутил усы комендант. - Ну, ладно, у нас впереди ночь. Должны успеть все переправиться. В первую очередь - авиаторы. Может, завтра они придут к нам на выручку.
Комендант и Гловацкий сели в "эмку", поехали к берегу.
Борис почувствовал, что у него под ногами что-то лежит. Уж не граната ли? Наклонился - поднял томик стихов Пушкина. Где-то был заложен и в суматохе выпал на пол.
- Вася, откуда это у тебя? - спросил удивленно.
- Не у меня, а у командира. С Одессы вожу. Наказывал беречь пуще глаза.
Гловацкий перелистал томик - почти на каждой страничке карандашные пометки Шестакова.
- Надо же! И когда он все успевает?
Комендант взял книгу, раскрыл наугад, прочитал:
- И грянул бой, Полтавский бой…
- И грянул бой, Казанский бой, - браво повторил за ним Борис Леонтьевич.
- Не знаю я вашего командира, но чувствую, Шестаков - настоящий, большой человек, - сказал комендант. На такой войне командовать полком и стихи читать - это не каждому дано.
- Да, таких людей не часто встречаешь, - подтвердил Гловацкий.
Вася прислушивался к разговору и млел от удовольствия. Он всегда так, когда слышал хорошее о командире, словно речь шла о нем самом…
На переправе их ждал улыбающийся Михаил Михайлович Шаньков. Он пригнал целую "флотилию" плотов - на том берегу их сколько угодно.
- Вот это богатство! - обрадовался комендант. - Грузите весь полк, а мои люди пригонят плоты обратно.
На том берегу их встретили Спиридонов и Никитин. Дмитрий Васильевич ничего не слышал, только по губам догадывался, о чем ему говорят. У Виктора Семеновича была на перевязи левая рука. И все заметили - у обоих прибавилось седин на висках.
Наконец полк снова в сборе. Лев Львович, как всегда подтянутый, свежо выглядевший, обошел строй. Алелюхин, Головачев, Бондаренко, Королев, Серогодский, Крючков, Карахан, Зюзин, Косак, Кашпетрук, Юдин… Все они остаются на своих местах, готовые к любым новым испытаниям. Как же велика сила по-настоящему сплоченного боевого коллектива! Где бы ни был человек, что бы ни случилось с ним, но во имя общего дела он сделает невозможное, пробьется через тысячи преград. Лев с благодарностью подумал о Никитине, Спиридонове, Шанькове, Гловацком, Кацене, Погорелом… Вот уж, действительно, с такими людьми пойдешь в огонь и в воду. Собственно, все это уже не один раз прошли, проверили друг друга и на крепость духа, и на верность дружбе, и на преданность делу, которому служат.
Многое, очень многое хотел сказать своим боевым друзьям Лев Львович, но рассудил, что самые лучшие слова о них он оставит на потом. А сейчас еще не пришла пора для восторженных речей - надо продолжать свой тяжкий труд тружеников войны.
- Мне рассказали, как немцы зверствуют над Казанской переправой, - деловым, командирским тоном начал Шестаков. - Думаю, что их нужно хорошенько проучить. Через час - вылет всем полком.
В тот день фашисты недосчитались тринадцати "юнкерсов"! Они под неотразимыми ударами шестаковцев один за другим под радостные восклицания пехотинцев, танкистов, артиллеристов грохались то в воду, то на берег, вспыхивали, как спичечные коробки, взрывались, разбрасывая вокруг куски покореженного металла.
- Спасибо, шестаковцы, спасибо, друзья, - радостно покручивал запыленные усы пожилой комендант. - Я знал, я верил - не подведете!
Уже к середине июля 1942 года стало ясно, что враг рвется к Волге, стремясь любой ценой захватить важный стратегический пункт на великой русской реке - Сталинград.