"Дорогой, любимый наш Левушка! - писала Олимпиада. - Мы все уже так истосковались по тебе, что не находим себе места. Самое ужасное - не знаем, где ты, что с тобой. Недавно в газете прочитали о тебе, обратились в Москву, оттуда прислали нам денежный аттестат и твой адрес. И вот теперь пишем, не зная, найдет ли тебя это письмо. Мы находимся в Туймазе. Как добирались сюда - страшно рассказывать. Бомбежки, голод, холод. В дороге, Левушка, нас постигла непоправимая беда - заболела и умерла Таня… Левчик наш растет крепким, смышленым парнем, уже помогает мне, мечтает, как и все мы, тебя увидеть. Мама держится, папа болеет. В общем, все вместе перебиваемся кое-как. О нас большую заботу проявляет секретарь Туймазинского райкома партии Безымянников, мы ему очень благодарны.
Переписываемся с Тимофеем Студенниковым и Мишей Ничиком. Оба на фронте, очень интересуются тобой, твоей судьбой. Нечего мне пока им писать - сама ничего не знаю.
Как получишь это письмо - сразу же дай, Левушка, знать о себе. Целуем и обнимаем тебя".
Шестаков тут же сел писать ответ.
"…Только что получил от вас письмо, узнал о том, что Тани больше нет. Это страшно и жестоко… Все наши беды - от Гитлера. Ну, ничего, огнем и свинцом отольется ему наше горе. День расплаты уже приближается. И я клянусь вам, дорогие, что буду беспощадно мстить фашистам за все зло, содеянное ими на нашей земле…"
Повеселел, стал бодрее, еще энергичнее наш командир. Словно выросли у него вторые крылья. Это чувствовалось и на земле, и в воздухе. Вылетая на боевые задания по нескольку раз в день, он со своим ведомым проводил бои дерзко, решительно. Лев Львович выполнял свою клятву - мстил самым беспощадным образом.
Это была неповторимая, ничем не заменимая школа воздушного боя. Именно благодаря ей впоследствии стали дважды Героями Советского Союза Алексей Алелюхин, Амет-хан Султан, Павел Головачев, именно благодаря ей в полку вырастет 28 Героев Советского Союза.
Лично я обязан школе Шестакова тем, что в числе первых в соколиной семье после Одессы удостоился Золотой Звезды. Случилось это в майский праздник. Тогда многие у нас были награждены орденами и медалями. А командиру эскадрильи старшему лейтенанту Ковачевичу и мне, в то время его заместителю, младшему лейтенанту, присвоено звание Героя Советского Союза.
Этим же Указом высокое звание было присвоено и двум летчикам из братского 19-го гвардейского истребительного полка - начальнику воздушно-стрелковой службы капитану И. В. Бочкову и командиру эскадрильи П. С. Кутахову (впоследствии - Главный маршал авиации).
Лев Львович, от всей души поздравив награжденных, выкроил время, чтобы тепло, по душам поговорить с Ковачевичем и мной.
- Вот, друзья, и вы уже герои, - начал он. - А скажите, слыхали ли о такой болезни - звездной? Надеюсь, вы избежите участи некоторых… Будьте скромны и просты в обращении с товарищами. Помните, в том что вы сейчас герои - немалая заслуга и тех, кто крылом к крылу ходил с вами в атаки. Соколиная семья - это не просто красивые слова, это сила!
Мы поневоле удивлялись: Лев Львович старше нас всего на три-четыре года, все мы, считай, комсомольского возраста. Но то, чему он нас учил, сделало бы честь и иному умудренному годами человеку. Но, наверное, правильно говорится: важно не сколько прожил, а как прожил. С этой точки зрения Лев Львович, пожалуй, не знал себе равных в полку. Однако никогда и никому он не давал этого почувствовать. Просто щедро делился с каждым своими знаниями, опытом, мастерством, заботился о том, чтобы не оставались незамеченными малейшие заслуги людей.
Он не забывал отмечать в праздничных приказах официанток, поваров, парашютоукладчиц, водителей - все, кто того заслуживал. Но, конечно же, особенно щедро вознаграждал ударную силу полка - воздушных бойцов.
Мне не забыть 21 июля 1943 года. Тогда в полку по инициативе Льва Львовича проводилось чествование "двадцатников" - летчиков, названных так по числу уничтоженных ими вражеских самолетов. Такой чести удостоились Карасев, Дранищев и я.
Алелюхину, чтобы ходить в юбилярах, недоставало одного сбитого. Верховец, от которого не ускользали малейшие изменения в настроении людей, заметил: Алеша немного не в себе. Он пошел к Шестакову. Что было дальше - рассказывается в книге Героя Советского Союза Василия Ефимовича Бондаренко "Нет неизвестных солдат".
"Шестаков вначале засомневался: стоит ли на ночь посылать на задания людей, если к тому же сверху не поступало распоряжения на вылеты? Однако раз решил. Алелюхин с ведомым взлетел и пошел за линию фронта. На маршруте никого не встретил. Уже начал снова жалеть, что не придется ему быть среди юбиляров. И вдруг, когда уже казалось, нет никаких надежд, вдали появилась группа "юнкерсов" в сопровождении истребителей. Не раздумывая, Алексей со своим ведомым с ходу атаковал замыкающего бомбардировщика, сбил его, и тут же оба ушли восвояси.
- Украли "юнкерса" прямо из-под носа у "мессеров", - доложил он командиру полка.
Шестаков улыбнулся, крепко пожал ему руку:
- Ну что ж, одевайся в парадный мундир. Теперь и ты - именинник".
Праздник прошел интересно, весело. Всем "двадцатникам" вручили специально изготовленные нашими искусными поварами торты - лакомство по тем временам редкое.
Амет-хан не преминул по этому поводу заметить:
- Чем больше сбиваем - тем слаще наша жизнь. Так, чего доброго, дойдем и до апельсинов и персиков.
На что Лев Львович ответил:
- Дойдем, Амет, обязательно дойдем до твоих персиков в Алупке. Будешь угощать весь полк…
- Я о том только и мечтаю, товарищ командир…
Придет время, так оно и будет. Летчики проведут у стариков Амет-хана два дня. Только произойдет это без Льва Львовича…"
Начиналось освобождение Донбасса, родного края нашего командира. Теперь он жил стремлением поскорее очистить от фашистов шахтерскую землю, чтобы эшелоны с черным золотом шли не на запад, а на восток. Как-то ему с группой летчиков довелось проскочить над родной Авдеевкой. Она в целом была мало разрушена, но поразила своей пустынностью - ни одного человека на улицах, поселок будто вымер.
Защемило сердце отважного летчика. Вот под крылом крыша дома, где выпестовала его родная мать.
И тут еще хозяйничает фашист!
При подходе к Сталино наткнулся на группу "юнкерсов". Тут уж командир отвел душу!..
Вернулся Шестаков из этого полета на аэродром Чуево, а там происходит что-то необычное: у КП стоит целехонький Ме-109, рядом с ним - пилот в немецкой форме.
Что бы это значило?
Все разъяснил встретивший командира Верховец.
- Перелетел к нам югославский летчик, служивший в люфтваффе. Говорит, что не хочет служить Гитлеру. Его родина - Герцеговина, и ему нет смысла драться за Великую Германию.
- Прекрасно! - обрадовался Шестаков. - Теперь-то мы уж опробуем "мессершмитта", изучим все его сильные и слабые места. Поручите Зюзину - пусть подготовит к вылету.
Но прежде чем "мессер" облетали, он подвергся самому тщательному изучению на земле. Первым в кабину забрался сам Шестаков. С интересом осмотрел приборную доску, опробовал рули, систему запуска мотора. Зюзин, сумевший уже кое в чем разобраться самостоятельно, стоял на крыле и консультировал командира.
Любопытно чувствовать себя во вражеской машине. А что будет, если полететь на ней в бой? Или на немецкий аэродром? Вот шороху навести можно!
Только Лев Львович сразу же отбросил эти мысли. Уже было несколько приказов, в которых шла речь о том, как наши летчики, соблазнившись полетами на захваченных фашистских самолетах, погибали от своих зенитчиков или истребителей. Они ведь не могли ответить огнем на огонь своих. Вот и пропадали ни за понюшку табаку.
Разобравшись во всех особенностях "германца", Шестаков приказал всем сделать то же самое, а с утра нового дня мы по очереди летали на нем в районе аэродрома. Пришли к выводу: Ме-109 обладает чуть большей скоростью, вроде бы полегче нашего "яка". Но уязвимых мест достаточно много.
- Если поточнее прицеливаться, - решил Шестаков, - то можно их сбивать из пулеметов.
Он приказал на одном из "яков" снять пушки. Скоростные и маневренные возможности его сразу возросли. Да только вот беда: одних пулеметов для боя оказалось явно недостаточно. Эксперимент пришлось приостановить.
Матчасть наша изрядно подносилась. Шестаков все напористее "приставал" к вышестоящему начальству, выпрашивая новые самолеты.
Наконец полку приказали оставить "яки" на старом аэродроме, а самим отправиться на новый, для переучивания. Это под Сталинградом. Там теперь уже глубокий тыл.
Мы навсегда покидали своих верных боевых друзей - видавшие виды старенькие "ястребки" Як-1. Прошедшие сквозь огонь сражений, принесшие нам множество побед.
С 30 июля по 17 августа 1943 года мы осваивали новую материальную часть.
"Аэрокобра" оказалась непохожей ни на один из самолетов, на которых мы до сих пор летали. Вместо хвостового колеса - носовое. Кабина просторная, отличный обзор. Скорость порядочная, "мессершмитту" не уступает. Вооружение мощное - 37-миллиметровая пушка, два крупнокалиберных и два обычных пулемета. Но по сравнению с "яком" машина была тяжеловата. И что самое неприятное - плохо выходила из штопора. Уже после войны мы узнали, что американцам были предъявлены по этому поводу претензии, они произвели на одной из "аэрокобр" доработки и поручили ее опробование советскому летчику-испытателю Андрею Кочеткову, прибывшему в США вместе с инженером Федором Супруном - братом знаменитого Степана Супруна.
При испытаниях, которые проходили прямо над Ниагарским водопадом, Кочеткову пришлось воспользоваться парашютом - самолет не выходил из плоского штопора. Только после этого американцы всерьез взялись за усовершенствование "аэрокобры". И позже к нам стали поступать уже не такие норовистые, а более покладистые машины. Но пока этого не произошло, мы потеряли несколько самолетов и одного летчика - старшего лейтенанта Ершова.
После этого все охладели к "аэрокобрам", стали относиться к ним с недоверием. А это уже для полка беда. Никто другой техники не даст. Хочешь не хочешь - воюй на той, что имеется. Шестаков и Верховец буквально за головы хватались: что делать?
Из Москвы прибыл инспектор ВВС полковник Миронов. Он прочитал нам лекции по теории штопора "аэрокобры". Хорошие лекции. Но что толку - штопора ведь не перестали бояться?
В этот критический момент Лев Львович приходит к выводу, что никто не спасет положение, кроме летчика полка, который сумеет на глазах у всех приручить непокорную "кобру", подчинить своей воле. Но это уже такое дело, что тут никому не прикажешь, Тогда остается одно - самому взяться за укрощение строптивой.
Шестаков тщательно готовился к ответственному вылету. Все продумал и предусмотрел.
И вот командир в воздухе. На земле все застыли в ожидании, переживают: все ведь может быть.
"Аэрокобра" на высоте две тысячи метров шла к центру летного поля. Потом она замедлила скорость, слегка вздыбилась и тут же, скользнув на левое крыло, вошла в этот злосчастный плоский штопор - понеслась к земле падающим осенним листом, стремительно вращаясь вокруг своей оси.
Один виток, второй, третий…
Всех охватило нервное напряжение. Хотелось закричать: "Бросай машину! Прыгай!"
И вдруг "аэрокобра" как бы нехотя, через силу вывернулась носом к земле, вошла в пикирование.
Все готовы были прыгать от радости, обниматься друг с другом. Штопор побежден! "Кобра" приручена!
Но Шестаков все повторяет сначала. Наш командир верен себе. Если еще раз выйдет из штопора - никто не скажет, что это случайно.
Теперь Лев Львович управился с машиной на втором витке.
Приземлился он бледный, усталый. Но уже к ужину прибыл в столовую в приподнятом настроении.
- Летать на "аэрокобре" можно, - сказал он. - Только нужно приспособиться к ее норову…
И Лев Львович выдал нам подробнейшие рекомендации по предотвращению плоского штопора и выходу из него, если он случится. С такими рекомендациями, да к тому же лично самим же командиром проверенными на практике, мы могли ничего не бояться.
Таким Лев Львович и остался в нашей памяти на всю жизнь, ибо это был последний вечер, проведенный с ним вместе.
НА ПЕРЕПУТЬЕ ВОЕННЫХ ДОРОГ
Утром следующего дня - 15 августа - совершенно неожиданно для всех пришел приказ о назначении Шестакова заместителем командира дивизии.
В первый момент все даже растерялись от этой не желанной для нас новости. Но потом, поразмыслив, поняли: такому человеку, как Лев Львович, давно уже пора на повышение.
Не обрадовался своему выдвижению и сам командир. Шестаков - боец до мозга костей. Штабная работа не для него. Он безгранично любил свой полк, с которым сам рос, сроднился, боевую историю которого писал своей собственной кровью.
Не было его согласия на новую должность. Но в армии приказы не обсуждаются. Наше прощание было недолгим и грустным.
- Я буду часто наведываться сюда, мы еще с вами полетаем, - сказал он, проходя вдоль строя, каждому пожимая руку.
Потом обратился к Николаю Андреевичу и Виктору Семеновичу:
- Мы с вами закладывали традиции полка, вы остаетесь здесь, чтите и умножайте боевую славу, берегите людей, они все - смелые, отважные соколы.
- До свидания, дорогие друзья! - громко крикнул командир на прощание.
- До свидания, Лев Львович, не забывайте нас, а мы уж всегда будем сердцем с вами, - совсем не по-уставному отвечали из строя.
- Спасибо, спасибо, орлы! До свидания.
Незаметно смахнув со щеки предательски набежавшую слезу, Лев Львович в последний раз сел в ставшую уже полковой реликвией "эмочку". Вася Погорелый как-то печально просигналил, дал газ и медленно, как бы нехотя, тронулся в путь. Мы молча взглядами провожали "эмку", пока она не скрылась за горизонтом.
Вот и остался полк без Льва Львовича. Взращенный и выпестованный им полк асов.
Было в этом что-то несправедливое и в то же время неизбежное.
Нам оставалось только пожелать ему счастливой службы на новом месте, а себе - быть похожими на командира.
К вечеру Василий Погорелый вернулся расстроенный и мрачный. Вася приехал не один. С ним прибыл новый командир полка Герой Советского Союза подполковник А. Н. Морозов - мой прежний командир. Ему доверена высокая честь руководить 9-м гвардейским, возглавлять соколиную семью.
Мы - Амет-хан, Борисов и я - обрадовались столь непредвиденной встрече. Понимаем, конечно, что Морозов не сможет полностью заменить Шестакова, но все же знаем человека, вместе служили, воевали, а на фронте это много значит.
При первом же разговоре выяснилось: Морозов назначен к нам пока временно, может скоро уйти. Это осложняло дело. Смена "дирижера" никогда не проходит безболезненно даже для самого слаженного "оркестра".
Через два дня - 17 августа - в связи с переходом Южного фронта в наступление нам приказали перебазироваться на аэродром Филенский.
Мы с ходу же включились в бои на новых машинах. Оказалось, что " аэрокобра" во многом превосходит "мессеров", а что касается "юнкерсов", "хейнкелей", то при встречах с ними мы теперь чувствовали себя просто королями. Первые же два дня боев принесли нам несколько побед. Отважно сражались наши соколы. Евгений Дранищев не дожил ровно три дня, чтобы узнать о присвоении ему, заместителю командира эскадрильи, старшему лейтенанту, звания Героя Советского Союза.
Одновременно этого звания удостоились комэски капитаны Алексей Алелюхин и Амет-хан Султан, командир звена старший лейтенант Александр Карасев, посмертно летчик лейтенант Иван Сержантов, которого, хотя и стал он офицером, все до последнего дня продолжали звать не иначе, как сержант Сержантов.
И опять же в этом Указе значилась и одна фамилия воздушного бойца из 19-го гвардейского полка - замкомэска капитана К. Ф. Фомченкова…
- Что-то 9-й и 19-й гвардейские попки все время значатся рядом, - заметил Иван Королев, - как бы это не обернулось какой-то новой перетурбацией…
Итак, в полку еще пять Героев Советского Союза. Дранищев - посмертно. Лев Львович прислал поздравление. Заканчивалось оно строчкой:
"Глубоко скорблю по поводу гибели Жени Дранищева".
Пять новых героев… Каждый понимал: пожинаем урожай, заложенный еще Шестаковым. Ведь все, что мы имели сегодня - это его заботы, энергия, воля и труд.
Дальше нам предстояло драться без него. Как-то пойдут у нас дела? Беспокоились и о Льве Львовиче: как он приживется в дивизии, все ли сложится благополучно? Волновались не напрасно.
Только ознакомившись с новой должностью, Лев Львович понял, что штаб дивизии - это не фронт.
В дивизии он не сидел ни одного дня. Все время летал по полкам, ходил с ними на боевые задания, учил летчиков словом и личным примером.
В штабе дивизии придерживались несколько иного стиля работы - более размеренного, спокойного. Шестаков, привыкший быть в круговерти фронтовой жизни, полный сил и энергии, никак не мог смириться с этим. И кончилось все тем, что он подал рапорт о возвращении его на прежнюю должность.
Уже готовился приказ о переводе Шестакова снова на должность командира нашего полка, когда в дивизию пришла депеша за подписью командующего 8-й воздушной армией генерала Т. Т. Хрюкина.
"Тов. Шестакова срочно откомандировать в Москву к Главному маршалу авиации А. А. Новикову", - гласил ее текст.
В тот же вечер Лев Львович отправился в столицу нашей Родины.
Ехал и ломал голову: зачем он понадобился Главному маршалу? Что послужило причиной его вызова?
Однако сколько ни гадал - ничего придумать не мог.
В гостинице - новый радостный сюрприз: встреча с другом по Испании Платоном Смоляковым. Он тоже был уже подполковником. В последнее время перегонял из Якутска на фронт "аэрокобры".
- Так это ты, Платоша, оказывается, поставляешь нам этого норовистого "американца"?
- Приходится… А, кстати, чего ты сейчас в Москве? Я-то на фронт отпросился, жду назначения. А ты вроде бы с фронта?
- С фронта, Платоша, с фронта. К Главному маршалу вызвали…
- Да ну? Это зачем же?
- Сам не знаю…
Они проговорили почти до рассвета. День за днем вспоминали свое пребывание в Испании, рассказывали друг другу о судьбах своих знакомых.
Утром Лев отправился в штаб ВВС. Его без промедления принял А. А. Новиков. Главнокомандующий держал в руках блестящую модель какого-то нового истребителя.
- Вам знакома эта машина?
- Наверное, Ла-7? Слыхал о ней, но не видел.
- Очень интересная машина и перспективная. - Главного маршала перебил телефонный звонок. Пока он с кем-то переговорил, Шестаков успел подумать: "К чему он клонит? Уж не хочет ли доверить мне испытание Ла-7?"
Положив трубку, А. А. Новиков продолжил:
- У немцев нет машины, равной этой. Скорость - около 700 километров в час. Вооружение - три пушки калибром 20 миллиметров и 200 килограммов бомб. Не откажетесь воевать на таком истребителе?
- Конечно, нет, товарищ Главный маршал!