На рассвете пятого дня был дан сигнал общего наступления, и мы побежали вперед, не встречая сопротивления. Очевидно, противник бежал. Неожиданно я увидел, как один из моих товарищей спрыгнул в глубокую канаву, шедшую вдоль дороги, и побежал назад. Тут же я услышал чей-то крик: "Смотрите! Конница!". В нашу сторону быстро двигалось облако пыли. В ожидании атаки пришлось залечь в канаве.
Присмотревшись к облаку пыли, я пришел к выводу, что это была не конница, а табун овец, двигавшийся в нашем направлении. В то время у меня еще не было ни одной нашивки, но вид солдат, бегущих от стада баранов, так возмутил меня, что я выскочил на дорогу и, размахивая руками, стал орать на солдат, словно был офицером. Пришлось даже сделать несколько выстрелов из винтовки поверх голов бегущих.
– Назад в строй, трусы! – орал я. – Всех перестреляю!
Мне удалось вытащить на дорогу моих друзей, коммунистов, и вместе мы остановили бегство солдат. Собрав около роты, я принял на себя командование и сумел восстановить боевой порядок. К тому времени, когда подошел наш командир, мы уже опять были похожи на боевой отряд.
Тогда я не понимал, что мне удалось сделать очень важную вещь, как и не понимал того, что едва не попал под расстрел.
Случилось так, что вскоре после этого инцидента на нас было совершено нападение неприятеля. Выглядели мы в этом "сражении" не очень здорово. По итогам боя было проведено расследование, в ходе которого комиссия установила, что некоторые подразделения, подвергшиеся нападению, позволили противнику прорвать окружение. В результате нарушения связи моя рота оказалась совсем не там, где ей надлежало быть. Скрыпник, который был импульсивен до иррациональности, отдал приказ: "Расстрелять коммунистов в назидание другим". На это мой командир ответил, что в нашей роте два коммуниста показали очень хороший пример и сумели выправить положение.
– Хорошо, – решил Скрыпник. – Мы их повысим, сделаем комиссарами.
Так случилось, что я стал комиссаром батальона!
Наконец мы заняли Триполье и нашли там только женщин, детей и несколько стариков. Все молодые попрятались. Нигде не осталось не только коров или кур, но даже куска хлеба. Все съедобное было искусно спрятано. Мы поняли, что нам надо убедить крестьян в том, что красные не мародеры, они в состоянии за все заплатить. С этой целью командование отдало приказ о расстреле мародеров. Несколько грабителей было расстреляно, один из них за то, что украл поросенка. Но больше всего крестьян успокоил наш вид. Моя способность говорить с ними по-украински убедила их дать нам хлеба и яиц из своих запасов. Появилось даже несколько кур, и мы поняли, что доверие к нам восстановлено.
Но это счастливое состояние было разрушено в один момент, когда командование отдало приказ под угрозой сурового наказания о мобилизации в трехдневный срок всех лиц призывного возраста. У штаба собралась толпа разъяренных женщин, которые кричали:
– Не дадим своих мужиков! Мы их никогда не увидим! Если хотите их пострелять, то сначала найдите их!
Женщины были готовы разорвать нас на куски, и командир батальона обещал сделать все возможное, чтобы отменить приказ о мобилизации.
Присутствуя как-то на совещании комиссаров в здании украинского ЦК партии в Киеве, я впервые увидел Христиана Раковского. Это был еще совсем молодой человек с проницательными, улыбающимися глазами, энергичным лицом. Он, как я убедился, обладал удивительным ораторским даром. Как глава советского правительства, на Украине он был душой и сердцем всего региона, разрываемого внутренней борьбой, находящегося в состоянии, близком к хаосу и полному коллапсу.
В наших глазах X. Раковский пользовался авторитетом и как старый лидер румынского социалистического движения, который совершил побег из ясской тюрьмы и присоединился к нашей революции. Он говорил нам, что обстановка в мире внушает надежду. Во всех странах Европы нарастает революционное движение. Однако непосредственная обстановка вокруг нас была угрожающей. Петлюра и Деникин наступали на Киев во главе численно превосходящих войск, а сельская местность была под контролем атаманов.
На следующий день, когда я вернулся на фронт, наш полк уже отступал под натиском петлюровцев. Под командованием члена Киевского военного совета Павлова мы пытались закрепиться на южной окраине города. Но с востока приближался Деникин, и 30 августа 1919 года мы оставили Киев, чтобы не попасть в окружение. Нам пришлось укрыться в лесах к северу от города.
Павлов был хорошим солдатом, который никогда не терял присутствия духа, как ни плоха была бы ситуация. Он был тем человеком, который всегда спасал то, что можно спасти в обстановке, казалось бы, неизбежного поражения. Я вижу его стоящим на обочине и наблюдающим марш наших полков, от которых осталось всего несколько сотен человек.
– Надо перегруппироваться, – вот все, что можно было от него услышать.
В 1927 году Павлов был советником у Чан Кайши и утонул в реке во время тяжелого отступления на юге Китая. От сотрудников его штаба я узнал, что молодой командир 44-й дивизии Якир, попавший в окружение под Одессой, прорвал кольцо белых и с боями продвигался на север к нам на выручку.
Находясь в гуще этих событий, я приобрел такой богатый и разнообразный опыт, что если описывать его подробно, то эта глава заполнит всю мою книгу.
Сначала была одна очень деликатная миссия в деревне. Мой полк должен был выделить три команды для обеспечения реквизиций продовольствия у крестьян. Каждая команда состояла из комиссара и четырех солдат. Первой отправилась команда под командованием очень горячего грузина… и не вернулась. Очевидно, все были убиты. Вторая вернулась, но без оружия, получив серьезную трепку в деревне. Моя команда отправилась последней. Мы вошли в деревню ясной лунной ночью. Стройные силуэты двух церквей выделялись на фоне звездного неба. На стук в дверь одной из хат вышел глубокий старик.
– Какая у вас тут власть? – спросил я.
– Власть? Слава богу, никакой власти, – ответил он с лукавством. – У нас хорошо и без власти.
Утром я объявил общее собрание жителей деревни. Пришли только женщины. Я сообщил им, что мы нуждаемся в продовольствии и крестьянам не стоит доводить до отчаяния полк численностью в восемьсот человек, расположившийся менее чем в сорока километрах от деревни. Я добавил, что если они подойдут к этому честно, то мы удовлетворимся очень малым и не будем заходить в дома. Каждая семья должна внести свою равную с другими долю. На все полученное будут выданы расписки. Принудительной реквизиции не будет…
Я напряженно ждал реакции на мое обращение. Деревня возбужденно загудела, я видел, как крестьянки уходили в лес, но возвращались оттуда ни с чем. Я подумал, что моя дипломатия не удалась, но решил подождать еще сутки. Наконец появилась старушка с мешком картошки, двумя буханками хлеба и маленьким мешочком муки. Я вытащил записную книжку, записал туда все принесенные продукты и спросил ее имя. От удивления она выпучила глаза, и когда шла домой, то как флаг несла перед собой мою расписку.
По деревне быстро распространилась новость о том, что я не собирался грабить деревню, как делали другие, и к обеду продукты стали поступать непрерывным потоком. Общая "добыча" превысила все мои ожидания. Одна за другой крестьянки приносили картофель, хлеб и муку. Одна из женщин сказала мне: "Старики хотят поговорить с вами. Сегодня они придут в мою хату на чашку чаю". Конечно, подумал я, это может быть ловушкой, но решил идти один и так, чтобы не было видно оружия. Наша беседа затянулась далеко за полночь, и я ушел, получив их благословение. Единственная моя заслуга заключалась в том, что, вместо того чтобы пугать их, я объяснял им нашу позицию.
В полку уже не надеялись увидеть меня живым и готовились к маршу, когда я появился с тридцатью подводами продовольствия. Встретили меня и моих товарищей восторженными криками, поскольку запасы продовольствия практически истощились. Командир полка рассматривал добычу уперев руки в бока; единственное, что он мог выговорить: "Будь я проклят!".
Вскоре после моего повышения у меня возникла проблема. Как батальонный комиссар, я, как и командир батальона, получал жалованье в 3000 рублей. Когда я получил эту сумму в первый раз, то, как молодой коммунист, почувствовал себя очень неловко. Как я могу пользоваться такой привилегией, когда рядовой боец получал 150 рублей? Я без труда убедил своих товарищей-коммунистов, что мы должны публично отказаться от такой привилегии. Комиссар бригады, однако, подверг нас критике за то, что мы поставили под сомнение политику партии в отношении специалистов.
– Подождите, – сказал он нам, – вот когда мы подготовим кадры офицеров-коммунистов и поставим социализм на прочную основу, тогда мы введем равенство.
– Увы!
Это маленькое недоразумение, – которое быстро сгладилось, поскольку одного только упоминания "партийной дисциплины" было достаточно для того, чтобы преодолеть наши сомнения, – не помешало моему повышению до комиссара полка. Это был новый полк, сформированный из остатков трех полков, расформированных после оставления Киева. Некоторые бойцы были из частей Якира, который присоединился к нам, – но в каком состоянии! Два из каждых трех бойцов были без сапог и одеты в лохмотья. Несмотря на то, что на мою долю выпали меньшие испытания, я тоже, хотя имел высокий служебный ранг, выглядел не лучше. Мои сапоги почти развалились, сквозь дыры в брюках выглядывали колени, а гимнастерка совсем потеряла свой цвет, если он когда-то у нее был. Я выглядел под стать своему полку.
В ходе многомесячных боев и отступления по лесам к северу от Киева наша дивизия потеряла половину своего состава, и командование отдало приказ о нашей передислокации в Центральную Россию для переформирования.
К этому времени служба комиссаром в боевой части показала, что в чисто военных вопросах я был полным профаном. Как раз в это время верховный главнокомандующий Красной Армии Троцкий дал указание о подборе кандидатов для подготовки их в качестве офицеров-коммунистов. Таким способом он пытался преодолеть недостатки системы "двойного командования" и разделения власти между комиссарами и "старыми" офицерами. Эта двойственность, как я уже говорил, возникла в силу необходимости осуществления партийного контроля за бывшими офицерами царской армии, а с другой стороны, для оказания им поддержки со стороны лиц, обличенных доверием партии. Троцкий считал, что, когда в Красной Армии появятся свои хорошо подготовленные офицеры, институт комиссаров отомрет и будет восстановлено единоначалие, столь необходимое для эффективного управления войсками.
Призыв Троцкого нашел у меня положительный отклик. Я имел достаточный опыт комиссарской работы, чтобы понять недостатки системы двойного командования. Я попросил освободить меня от обязанностей комиссара и направил рапорт в школу красных командиров. Армейский комиссар поддержал мою просьбу.
Теперь мне предстояло новое путешествие, на этот раз на барже вверх по Днепру. Мне в жизни пришлось испытать немало неудобств, но те ночи, которые я провел на барже, на мой взгляд, максимально приблизили меня к аду. Трюм баржи, где только и можно было укрыться от холода, был наполнен, как мешок горохом, вшами, клопами и блохами. Стоило лишь немного задремать, как ты сразу просыпался от нестерпимого зуда во всем теле, с головы до ног, причиняемого полчищами набросившихся насекомых. Как сумасшедший я выскакивал на палубу и видел, что вся моя одежда была буквально покрыта ползущими тварями.
В полночь баржа приставала к берегу. Разводился костер, и все, от повара до командира, раздевшись догола, прыгали вокруг костра и трясли над огнем свою одежду, чтобы избавиться от паразитов, которые, падая в костер, весело потрескивали. К концу путешествия я был практически болен.
По странному стечению обстоятельств моим пунктом назначения снова оказался Гомель, так как Минская пехотная школа, куда я был направлен, была перебазирована туда из-за приближения польских войск. Я ожидал встречи с матерью, но не особенно стремился к этому, потому что она написала мне на фронт очень плохое письмо. Вместо того чтобы гордиться сыном, который воевал в Красной Армии и уже стал комиссаром, она бранила меня.
– Перестань валять дурака, – писала она, – возвращайся домой. Оба твоих брата погибли. Разве этого недостаточно? Погибнешь ни за что, а я останусь совсем без поддержки. Ты должен хоть немного подумать обо мне…
Я горячо ответил ей, что оба моих брата погибли на службе империалистов, в несправедливой войне, а если я пролью свою кровь, то это будет в Красной Армии рабочих и крестьян, которая воюет за освобождение всех угнетенных в мире. Если меня настигнет смерть, моя жизнь будет отдана за светлое будущее. Я просил ее понять меня и перейти на сторону революции.
Мне было в то время всего девятнадцать лет.
Красные курсанты
Сильно потрепанный военный эшелон еще не скрылся из виду, а я уже вышел на привокзальную площадь Гомеля. Я шел по площади в отличном настроении и весело насвистывал. У меня не было никакого багажа, даже рюкзака или смены белья. На мне была кожаная куртка, а на поясе револьвер. На фуражке была пятиконечная звезда; в кармане несколько керенок, которые стоили в два раза меньше номинала; в моем бумажнике был клочок бумаги с разрешением на поступление в Школу пехотных командиров рабоче-крестьянской Красной Армии. Это было все, чем я в тот момент располагал.
Но у меня было будущее – конечно, если меня не остановит какая-нибудь шальная пуля. Если это случится, то я отдам свою жизнь за дело революции. Как хорошо не быть во власти событий, а иметь в жизни единственную цель – завоевание мира для пролетариата. Многие молодые люди, как я, могут погибнуть, прежде чем будет достигнута эта победа, но каждый из нас должен отдать этому все свои силы.
По узкой грязной улице я подошел к дому, где жила моя мать. Я постучал в дверь, но никто не отозвался. Соседи рассказали мне, что мать работает медсестрой в военном госпитале, который недавно куда-то уехал. Таким образом, я ее не увидел, но у меня не было времени сожалеть об этом.
Школа пехотных командиров располагалась в просторном здании, которое раньше принадлежало духовной семинарии. Я был изумлен и восхищен чистотой и порядком. Настоящие кровати с настоящими простынями! Для меня это значило очень много, потому что я знал, что значит – год не менять белья. Стены классов были увешаны плакатами с изображением различного вооружения; в казарме стояли пирамиды с тщательно почищенным и смазанным оружием; часовые у входа были чисто одеты и подтянуты, они сильно отличались от тех солдат, к виду которых я привык.
После бани и стрижки наголо я, переодевшись в новую форму, с удовлетворением отметил изменения в своей внешности. Кроме того, я получил учебники по таким предметам, как тактика и топография, а также несколько воинских уставов.
Большинство моих воспоминаний об этой школе положительны. Несмотря на хаотическую обстановку, несмотря на то, что школа располагалась в маленьком, осажденном с трех сторон городе, который держался лишь потому, что в стане противника не было единства, несмотря на всеобщую нехватку предметов первой необходимости, она хорошо делала свое дело в обстановке спокойной уверенности.
Окруженный лесами Гомель находится в западной части России и имеет население около восьмидесяти тысяч человек. Значительную часть его составляли мелкие еврейские торговцы, а также ремесленники, которые почти ничего не производили. Большинство рабочих были заняты на деревообрабатывающих предприятиях, на спичечной фабрике или в железнодорожных мастерских. На карте Гомель выглядел как небольшое вкрапление между двумя фронтами – Деникина с востока и юга и польского генерала Халлера на западе.
Оборонительные позиции красных в этом регионе были редки и уязвимы. Верховное командование Красной Армии сосредоточило основные войска на направлениях, ведущих к Москве и Петрограду. Наши позиции удерживались небольшим количеством войск измотанной и деморализованной 12-й армии. Перед поляками было большое искушение – опрокинуть эти голодные и утратившие боевой дух части и взять Гомель. Нашим единственным утешением являлось то, что поляки были не заинтересованы в успехе царских генералов, которые воевали за "единую и неделимую Россию" и в силу этого стояли против независимости Польши. Именно поэтому Деникин направил свои ударные казацкие части на северо-восток к Москве и не оказывал необходимой поддержки Халлеру на западе. Зажатые между этими враждебными силами, мы, четыре сотни курсантов, получили таким образом передышку, которую использовали для изучения основ военного искусства и подготовки к боевым действиям с теми и другими.
Для успешного функционирования школы командованию необходимо было затрачивать огромную энергию, проявлять большой такт и изобретательность. Преподавательский состав состоял из офицеров старого режима, которые в глубине души, вероятно, осуждали большевиков и, естественно, обладали совсем другим менталитетом, чем слушатели, которых им приходилось учить. Лишь обращение к их профессиональной гордости и чувству долга побудило их пойти на эту службу. Троцкий при поддержке Ленина успешно реализовывал свою заветную мечту – создать с помощью профессиональных военных Красную Армию. Этот план в отдельных случаях был связан с предательством и тяжелыми поражениями, но их было не так много. Что действительно заслуживало внимания, так это храбрость и преданность, проявленные представителями старого офицерского корпуса.