Потом был шквал артиллерийского огня и ожесточенные уличные бои, вынудившие городское население прятаться в подвалах зданий и бомбоубежищах. Как известно, Кёнигсберг не продержался и пяти дней, капитулировав перед советскими войсками. Через несколько лет Магда Путтерс оказалась во французской зоне оккупации Германии, где встретилась со своими родственниками, начинающими, как и она, трудную послевоенную жизнь на новом месте.
Информация Магды Путтерс представляла определенный интерес с точки зрения восстановления последовательности событий, происходивших в замке в последние месяцы перед штурмом Кёнигсберга. Вместе с тем в ней содержались неясности, без устранения которых трудно давать какую-либо интерпретацию происходившего. Так, в воспоминаниях Путтерс "Блютгерихт" почему-то назван "Эрбгерихтом", что, конечно, близко по звучанию, но все-таки не одно и то же. Думается, что здесь имела место непроизвольная подмена наименования либо со стороны самой немки, либо со стороны беседовавших между собой эсэсовских офицеров. Дело в том, что такое понятие, как "эрбгерихт", существовало в гитлеровской Германии и обозначало "суды здоровой наследственности", занимавшиеся в соответствии с нацистской расовой теорией рассмотрением вопросов культивирования "арийской расы". Такой "судебный" орган имелся и в Кёнигсберге в составе Верховного земельного суда. Можно допустить, что ни Магда Путтерс, ни оба офицера не бывали раньше в "Блютгерихте", более того – ничего не знали о его существовании и поэтому именовали его иначе, не запомнив когда-то услышанного ими настоящего названия. Во всяком случае, в замке никогда не было другого винного погребка, кроме "Блютгерихта".
Другой сомнительной деталью в информации Путтерс является упоминание о том, что ценности были доставлены через подвалы "Блютгерихта" в помещение церкви, где были спрятаны в тайнике под алтарем. Но известно, что в замке имелась одна-единственная церковь – замковая кирха в западном крыле, полностью разрушенная во время авианалета в августе 1944 года. Все ее великолепное убранство, включая орган работы мастера Георга Каспари и алтарь, изготовленный в 1706 году, выгорело полностью, и сделать тайник под алтарем было уже просто физически невозможно. Думается, что и здесь возникло небольшое недоразумение. По-видимому, офицеры, участвовавшие в захоронении ценностей, имели в виду… другую церковь – капеллу Святой Анны, размещавшуюся как раз на первом этаже северного крыла замка рядом с помещениями "Блютгерихта". Она действовала как церковь только в давние рыцарские времена и являлась так называемой Орденской капеллой тевтонов. В ХХ веке – это было уже одно из музейных помещений Королевского замка.
Из книги Альфреда Роде "Замок в Кёнигсберге и его коллекции".
Берлин, 1937 год
"…Бывшая орденская капелла, позднее Летний зал Великого магистра, а затем герцогская канцелярия. На восточной стене – следы фресок: слева – Христос, справа – Мария и Иоанн. Между ними на стене, вероятно, раньше висело рельефное распятие, перед которым стоял алтарь… Стеклянная витрина у северной стены: лохштедтская библия, миниатюры XII – XV веков…"
Если сведения Магды Путтерс считать достоверными, то "тайник под алтарем церкви" мог быть оборудован либо в подвальных помещениях, принадлежавших "Блютгерихту" и расположенных под капеллой Святой Анны, либо в толще стены башни фогта Лиделау, которая непосредственно примыкала к этой части здания и соединялась с ним рядом узких проходов на каждом этаже северного крыла, включая подвалы.
Самое интересное заключается в том, что в трехметровой толще стены капеллы Святой Анны была проложена узкая лестница, пронизывавшая все сооружение от подвала до второго этажа. В полом пространстве внутри стены можно было разместить значительное количество ящиков, размеры которых ограничивались только шириной метрового прохода. Удобнее места для укрытия ценностей найти трудно, а замуровать входные двери, ведущие к потайной лестнице, было элементарным делом. Кто знает, может быть, именно в этом месте или в подвале под бывшей капеллой Святой Анны и нашли свое последнее пристанище произведения искусства, числящиеся с тех пор пропавшими.
Сведения о захоронении сокровищ в недрах северного крыла Королевского замка не исчерпываются свидетельствами Пауля Зонненшайна и Магды Путтерс. Поэтому я перехожу к еще одной животрепещущей истории, не имеющей, к сожалению, как и все предшествующие, своего логического завершения.
* * *
6 июля 1944 года гаулейтер Вартегау Артур Грайсер издал распоряжение, согласно которому все поляки в возрасте от четырнадцати до семидесяти лет должны были отработать по меньшей мере сорок восемь часов в неделю на окопных работах. Условия, в которых мобилизованные на работы люди строили оборонительные сооружения, были достаточно тяжелыми, но после поражения Варшавского восстания в августе 1944 года они стали невыносимыми, все более напоминающими каторжные. С приближением Красной Армии к границам Германии гитлеровская администрация стала перебрасывать значительные массы польских рабочих на строительство оборонительных сооружений в Восточной Пруссии. В сельской местности нередко мужчин "мобилизовывали" вместе с принадлежащими им инвентарем и лошадьми с повозками. Попали под действие распоряжения Грайсера и жители небольшой польской деревеньки под Позеном , среди которых был и Вацлав Флерковский.
Времени на сборы было отведено очень немного, и спустя некоторое время они влились в бесконечный поток повозок, передвигавшихся по усаженным липами заснеженным дорогам. Через три недели они добрались до Кёнигсберга, где вынуждены были лишиться своих повозок и лошадей, которые были "направлены на нужды фронтовых частей". А сами поляки пополнили громадный лагерь военнопленных и восточных рабочих, расположенный в районе судоверфи "Шихау". Если точнее сказать, то это был конгломерат лагерей, где фашистами использовался подневольный труд французских, итальянских и бельгийских военнопленных, а также гражданских рабочих из Советского Союза и Польши. Среди молов и заводских корпусов стояли лагерные бараки, огороженные колючей проволокой, а их обитатели ежедневно направлялись на самые трудоемкие работы в разные части города и его окрестности – на разборку развалин, строительство всевозможных заграждений и укрытий, рытье траншей и противотанковых рвов.
Однажды Флерковского и пятерых других поляков из рабочей команды, уже долго работавшей на расчистке цехов артиллерийского завода "Остверке", вызвали прямо с утренней переклички к конторе, именуемой "Бюро главного инженера". Там хмурый офицер в серой шинели и надвинутой на лоб шапке с козырьком и наушниками объявил, что они несколько дней поработают на другом объекте, куда их будет доставлять лагерная охрана.
В сопровождении двух пожилых фольксштурмистов, вооруженных старыми французскими карабинами, и неизвестно откуда взявшегося солдата-эсэсовца с автоматом поляки вышли за пределы лагеря. Все вокруг казалось заброшенным: пустыми глазницами окон смотрели покинутые жителями дома, полуразрушенные сараи. У занесенных поземкой железнодорожных подъездных путей лежали опрокинутые вагоны и покрытый ржавчиной паровоз. Поваленные телеграфные столбы, кучи мусора и горы пустых металлических бочек делали пейзаж мрачным и безрадостным.
Когда группа вышла на улицу Хафенштрассе , им стали все чаще попадаться жители, одетые в самые невообразимые одежды и уныло бредущие в сторону центра города. Со дня на день ждали наступления русских, и население в панике покидало дома на окраинах, рассчитывая укрыться в глубоких бомбоубежищах или вырваться из западни, добравшись до порта Пиллау, еще продолжавшего эвакуацию. Буквально на всех перекрестках были сооружены баррикады, установлены бронеколпаки, оборудованы огневые точки в первых этажах зданий. И везде – на стенах домов и заборах – одни и те же надписи: "Кёнигсберг останется немецким!", "Мы победим, несмотря ни на что!" Агонизировавший гитлеровский режим все еще жил иллюзиями, отказываясь воспринимать реалии дня. До падения древней столицы тевтонов оставалось несколько недель.
Дальше Главного вокзала Флерковский никогда не был, поэтому он с угрюмым любопытством поглядывал на уже ставший ему ненавистным город. К своему вполне объяснимому удовлетворению он увидел, что вокруг лежали сплошные развалины, даже отдаленно не соответствующие его представлению о восточнопрусской столице.
На всем протяжении пути по длинной улице, начавшейся сразу за высокой кирхой у вокзала, по обе стороны были видны только обгоревшие коробки зданий, иногда довольно высокие. Жалко выглядели вывески на стенах: "Кинотеатр "Виктория"", "Кафе "Эсти"", "Меха", "Зоомагазин", "Отель "Континенталь""… Здесь уже наблюдалось довольно интенсивное движение: военные автомашины, мотоциклы, повозки, нестройные колонны фольксштурмистов, группы солдат в маскхалатах… Напротив почти неповрежденного красивого здания со львами по обеим сторонам широкой лестницы лежал на боку трамвайный вагон с разбитыми стеклами и беспомощно опущенной дугой.
Перейдя по железному разводному мосту на другую сторону реки, группа оказалась в настоящем ущелье из остовов сгоревших домов, когда-то, по-видимому, плотно стоявших друг к другу. Кое-где на выпавшем ночью снегу виднелись тропинки, ведущие в глубину развалин. От обломков была расчищена только середина улицы, по которой и двигались навстречу друг другу группы людей и транспорт. Через несколько минут, миновав еще один мост, они оказались на большой площади, с одной стороны которой высилась громада Королевского замка. Несмотря на то что стены его были в копоти, крыши над круглыми башнями отсутствовали, а сквозь окна виднелись выгоревшие и обрушившиеся внутренности, он производил грандиозное впечатление. Особенно величественной выглядела остроконечная колокольня, которая, казалось, вздымалась до облаков и снисходительно посматривала оттуда на хаос разрушения.
Они прошли вдоль стен замка, заметно поднимаясь в гору, затем повернули на узкую улицу. Как и везде в центре Кёнигсберга, здесь тоже были сплошные развалины. Однако улицы выглядели опрятнее – были очищены от обломков и мусора, большие воронки засыпаны, а некоторые руины отгорожены от проезжей части деревянными заборами или щитами. Повсюду виднелись аккуратно написанные указатели с наименованиями улиц, направлением движения транспорта, доски с какими-то объявлениями и списками.
Уже через несколько минут шестеро польских рабочих из лагеря "Шихау" и трое охранников входили через въездные ворота во двор Королевского замка. Здесь царила заметная суета: по двору, окруженному обгоревшими стенами, сновали фольксштурмисты, перетаскивая и складывая в дальнем углу какие-то мешки и ящики, из кузова грузовой автомашины два солдата сбрасывали доски и длинные деревянные брусья, слышался звук работающего электродвижка. Всем, что происходило, командовал высокий пожилой господин в синем плаще, который тут же по прибытии поляков отдал необходимые распоряжения сопровождающему их эсэсовцу. Получив ломы, кирки и лопаты, они снова вышли из замка и под охраной двух скучающих фольксштурмистов приступили к необычной работе. Им предстояло разобрать брусчатку и поднять плиты тротуара, постепенно удаляясь от внешней стены замка к середине улицы под определенным углом. Место было уже размечено вбитыми кое-где деревянными колышками. Траншея должна была протянуться от стены замка до рельсов трамвайной линии, проходившей по этой улице.
Копать мерзлый грунт было довольно тяжело, и очень скоро стало понятно, что шестерым полякам выполнить намеченную работу не под силу. К вечеру яма достигала в глубину чуть более полутора метров, а эсэсовец все понукал, все требовал копать глубже. Скоро к рабочим лагеря "Шихау" присоединились еще человек десять немцев в защитного цвета комбинезонах, – по-видимому, это были солдаты одной из саперных частей. Ими командовал унтер-офицер в длинной шинели со странным нарукавным знаком, изображающим готическую букву "W" в круге . Дело пошло заметно быстрее, и к полуночи, когда приходилось работать уже при тусклом свете аккумуляторных ламп, глубина траншеи почти в два раза превысила человеческий рост. Выбрасывать землю на поверхность со дна ямы было уже невозможно, поэтому из досок соорудили промежуточную площадку, куда работавшие внизу кидали землю, а оттуда она уже вынималась наружу, образуя целые насыпи по обеим сторонам траншеи.
Вацлав Флерковский и его земляк Станислав, трудившийся рядом, испуганно переглянулись, когда в глубине торцевой траншеи, примыкавшей к каменному фундаменту стены замка, вдруг увидели отверстие, достаточное для того, чтобы в него мог свободно пройти человек. Оттуда, из подземного мрака веяло сыростью и холодом, и им обоим захотелось побыстрее выбраться из этого ужасного места, напоминающего могильный склеп. Еще более неуютно они почувствовали себя, когда в темноте пролома раздался какой-то скрежет, а затем послышались голоса людей. Не сразу стало ясно, что там тоже шла изнурительная работа – появились отблески света карманных фонариков, заплясали тени людей, что-то усердно передвигающих в глубине этой преисподней.
Под утро, когда поляки уже не держались на ногах от усталости, работа подошла к концу. На дно траншеи были уложены ровные квадраты деревянных щитов, земляные стенки выровнены и укреплены досками наподобие того, как укрепляются крутости окопов в слабом грунте. Продрогших до костей и качающихся от непосильного труда польских рабочих привели в одно из помещений замка. Станислав в сопровождении охранника принес с кухни, оборудованной в полуразрушенной угловой башне, котелок кипятка, который они, обжигаясь, пустили по кругу. Спать пришлось на холодном каменном полу, подстелив ворох грязной соломы, сваленной у входа, и какое-то дурно пахнущее тряпье. Собственно, на сон им было отведено не более четырех часов, и очень скоро охранник, покрикивая, уже расталкивал спящих людей.
До полудня поляки опять трудились в траншее, теперь уже делая на глубине прочные перекрытия из толстых деревянных брусьев и широких досок с неочищенными от коры краями. Было видно, что кое-где на дне траншеи стояли металлические емкости и большие деревянные ящики. Все это было наглухо закрыто и засыпано землей. Брусчатка в этом месте перекладывалась, видимо, не раз и уже давно потеряла свой фигурный веерный рисунок. Поэтому поляки довольно быстро восстановили поверхность мостовой, а также нарушенный участок тротуара вдоль стены замка. Пришедший проверить работу высокий немец в синем плаще, казалось, был доволен. Они отнесли шанцевый инструмент во двор замка, снова отведали кипятку с кухни фольксштурма и двинулись в обратный путь. Однако странным показалось, что вместо двух пожилых охранников их сопровождали теперь автоматчик-эсэсовец и совсем молодой парень в теплой куртке армейского образца, прихрамывающий на одну ногу. Все время, пока они шли, он держал автомат в руках. С его землистого цвета лица не сходила какая-то дьявольская улыбка, отчего у Флерковского во всем теле началась внутренняя дрожь.
Где-то в районе разбитых сооружений товарной станции, подъездные пути которой были забиты сгоревшими вагонами, смятыми, деформированными цистернами, их застал авианалет. Самолеты шли низко, и рев их моторов стелился над самой землей, заглушая выстрелы зенитных орудий. Вдалеке завыли сирены воздушной тревоги. Было видно, что охранники забеспокоились, стали подгонять поляков, все больше углубляясь в дебри разрушенных путей, пакгаузов и завалов металлолома. Стали попадаться бегущие навстречу люди – с той стороны, откуда поднимались клубы густого черного дыма. Еще немного, и вся группа оказалась в водовороте обезумевшей от страха толпы, которая буквально смяла со своего пути и охранников и рабочих из лагеря "Шихау", закружила их в необузданной стихии. Воспользовавшись паникой, Вацлав Флерковский, не имеющий никаких сомнений относительно своей дальнейшей участи, отдался во власть людского потока и очень скоро увидел, что поблизости уже нет ни охранников, ни товарищей по несчастью. Отсиживаясь в подвалах разрушенных зданий, не раз теряя сознание от голода и изнывая от жажды, он все-таки дождался освобождения. В начале апреля в Кёнигсберге начались бои, а когда взрывы и выстрелы передвинулись ближе к центру города, Флерковский вылез из своего очередного убежища, горячо благодаря советских солдат за спасение.
Как впоследствии выяснилось, в тот день, когда они попали в охваченную паникой толпу, спасся не только Вацлав Флерковский. Спустя несколько месяцев он встретил в своей деревне Станислава Гуру, вместе с которым копал таинственную траншею у стен Королевского замка в Кёнигсберге, и они крепко обнялись, снова радуясь своему чудесному избавлению.
Когда спустя много лет Вацлаву Флерковскому попалась на глаза заметка в газете "Глас Ольштынский", в которой граждан Польши призывали помочь в поиске похищенных гитлеровцами в годы войны культурных ценностей и сообщить об известных им случаях укрытия немцами каких-либо предметов на территории бывшего Кёнигсберга, он обратился в местный совет. Так по цепочке различных инстанций информация достигла Калининградской экспедиции и послужила основанием для проведения целой серии поисковых мероприятий.
Вникнув в содержание воспоминаний Флерковского и Гуры, Вы не можете не обратить внимания на тот факт, что в них опять фигурирует северное крыло замка, но теперь в несколько ином аспекте – как исходная точка для подземного сооружения, в котором были спрятаны предметы неизвестного назначения. Причем сделано это было очень своеобразно: через пробитое отверстие в подвальном помещении, на глубине, достигающей по меньшей мере трех-четырех метров (помните, рабочие не могли выбрасывать лопатами землю на поверхность, в связи с чем была сооружена специальная площадка, служившая промежуточным звеном для выемки грунта!).