Воспоминания Коха о прошедшем совещании перемежались с далеко не веселыми мыслями о необходимости неотложных мероприятий по обеспечению безопасности своих многочисленных коллекций, состоящих из того, что во всём цивилизованном мире принято было бы называть "награбленным". Бесценным сокровищам, с такой тщательностью собранным для Коха угодливыми помощниками и соратниками по партии, угрожала реальная опасность. Ни штандартенфюрер СС Фидлер, руководитель пожарного управления провинции и начальник пожарной школы в Метгетене, ни заместитель Коха на посту имперского комиссара Украины оберфюрер СС Даргель, являвшийся одновременно правительственным президентом одного из оккупированных польских округов, получившего немецкое название Цихенау, ни руководитель тамошнего школьного отдела правительственный директор Хабих, изрядно поднаторевшие в сборе коллекции гаулейтера, вряд ли могли предложить готовый рецепт. А ведь ценности в руках у первого человека восточнопрусской провинции сосредоточились немалые.
Последние годы принесли Коху мощную волну обогащения. Он, как и фюрер, мечтал создать собственный художественный музей, для чего внимательнейшим образом следил за деятельностью "Айнзатцштаба рейхслейтера Розенберга", занимавшегося сбором культурных ценностей на оккупированных территориях. Он постоянно был в курсе акций батальона специального назначения под командованием майора фон Кюнсберга – особенно когда стал рейхскомиссаром Украины.
Будучи уже в Киеве, Кох утвердил инструктивный документ, позволяющий от его имени конфисковывать любые произведения искусства на оккупированной немцами территории Советского Союза.
Из "Служебной директивы № 3 Айнзатцштаба штаба рейхслейтера Розенберга. Главная рабочая группа Украины".
27 ноября 1941 года
"…Ревизия всех культурных ценностей обеспечивается путем прекращения доступа к ним населения, опечатывания основных входов и вывешивания объявления: "Конфисковано и взято под охрану по заданию рейхскомиссара Украины"…
Перечень материалов направляется главной рабочей группе, которая направляет перечни конфискованных культурных ценностей для окончательного решения их дальнейшей судьбы рейхскомиссару.
После решения рейхскомиссара рабочая группа должна позаботиться об отправке изъятых культурных ценностей в рейх…"
Особую озабоченность у Коха вызывала судьба ни с чем не сравненного Янтарного кабинета, находящегося в ведении директора всемирно известной Кёнигсбергской коллекции янтаря доктора Альфреда Роде, человека своенравного и имеющего, по мнению гаулейтера, маниакальную привязанность к янтарю и изделиям из него. При встречах с Роде Кох не раз указывал ему на необходимость беречь "возвращенное достояние рейха", но читал в глазах ученого глубоко скрываемую насмешку. "Все они, эти интеллигенты, хотя и стараются доказать свою преданность фюреру, в глубине души ненавидят "старых борцов" партии, считая нас выскочками и невеждами", – подумал Кох и вспомнил расхожую фразу Ганса Йоста о том, что при слове "интеллект" его рука "тянется к спусковому крючку пистолета". Взгляд Коха упал на голубые шторки на стене слева от письменного стола. Он потянул за шнурок – шторки раздвинулись: за ними висела красочная топографическая карта провинции с бирюзовыми лентами рек и пятнами озер, ажурной сетью железных и шоссейных дорог, зелеными квадратами лесов и искусственных лесных насаждений.
Где? Где оно, то укромное место, куда в случае угрозы можно было бы упрятать на время ценную коллекцию, – вот что занимало мысли гаулейтера. О том, чтобы везти ценности в рейх, нечего было и думать. Тогда очень многое из того, что оказалось в личной собственности Коха, могло попасть в руки чиновников рейхслейтера Розенберга или того хуже – в руки сотрудников РСХА, которые особенно последнее время прибирали к рукам все мало-мальски ценное – картины, скульптуры, изделия из драгоценных камней, золота и серебра. И все под лозунгом чистоты рядов партии! Могло даже дойти до партийного суда чести, где уже не раз рассматривались дела о злоупотреблениях высших чинов аппарата НСДАП.
Кох пристально вглядывался в карту, будто в ней самой пытался найти ответ на мучающий его вопрос. Нельзя сказать, что у него не было на примете каких-либо довольно надежных объектов на территории провинции, благо Восточная Пруссия изобиловала наличием различных фортификационных сооружений, начиная с рыцарских замков и кончая построенными в последние годы многочисленными бункерами. Существовало немало удаленных от основных магистралей имений и фольварков, принадлежащих преданным партийным функционерам, которые, возможно, сочли бы за честь помочь гаулейтеру в столь пикантном деле. И все же это было совсем не то, чего хотел Кох. О месте захоронения сокровищ должны были знать только он и двое-трое самых надежных людей. Хранилище необходимо располагать в точке, не вызывающей никаких подозрений. И главное – это место должно было находиться неподалеку от самого имения. Тогда отпали бы все вопросы, связанные с обеспечением конспирации при транспортировке груза. Да и решить вопрос о захоронении можно было бы достаточно оперативно: в случае возникновения реальной угрозы прорыва противника или нанесения тяжелых бомбовых ударов по Кёнигсбергу и его окрестностям.
Кох еще раз взглянул на карту, сосредоточившись на конкретном ее квадрате, образованном градусной сеткой. Он как бы по-иному оценил район расположения Гросс Фридрихсберга. К востоку от него, менее чем в километре, проходила граница города, чуть дальше – окружное шоссе и сеть кёнигсбергских улиц. С севера территорию имения ограничивал канал Ландграбен и озеро Филиппстайх . Примерно в километре к западу от имения располагался большой поселок и имение Метгетен , кирпичный завод и старый парк. С юга примерно на таком же расстоянии проходили железная дорога и шоссе на Пиллау.
Гаулейтер долго и сосредоточенно рассматривал ограниченный указанными ориентирами участок местности вокруг Гросс Фридрихсберга. Может быть, именно в этот момент и созрело у него решение, определившее дальнейшую судьбу коллекций и не только их…
* * *
В августе 1973 года в Калининградскую экспедицию из редакции газеты "Калининградская правда" было передано письмо Андрея Александровича Захарчука, проживающего в Горловке на Украине. В нем он рассказал о событиях конца минувшей войны, очевидцем которых оказался.
Из письма Захарчука в редакцию газеты "Калининградская правда". Август 1973 года
"Я много читал про Янтарную комнату и мне вот уже 30 лет не дает покоя один вопрос. Я в 1944 г. работал в районе Калининграда в имении Эриха Коха в Гросс Фридрихсберге… В сентябре м-це в его… имении строился железобетонный тайник, то место я очень хорошо помню… Он был построен и очень хорошо замаскирован – причем глубоко в земле. Когда его строили, то в бетон была вставлена очень толстая железная арматура, причем очень густо. Не могу знать, что в этом тайнике есть, но надеюсь, что он не пуст…"
Информация, сообщенная Захарчуком, возвращает нас в осенние дни 1944 года, когда к Кёнигсбергу неумолимой громадой приближалась Советская Армия, круша на своем пути откатывающиеся на Запад войска вермахта.
Именно в это время в районе Гросс Фридрихсберга происходили таинственные события, смысл которых до сих пор не ясен. Расскажу о них по возможности поподробнее. Во всяком случае, настолько подробно, насколько позволяют это сделать имеющиеся в моем распоряжении источники.
* * *
Лай овчарок становился невыносимым. Цепь охранников, удерживающих на поводках беснующихся собак, казалось, сжимала и без того ограниченное пространство вокруг глубокого котлована. На площадку, огороженную забором из свежевыструганных досок, то и дело заезжали неуклюжие тяжеловесные машины, обдавая людей, работающих там, удушливым сизым газом. Одновременно действовали сразу две больших бетономешалки, жадно пожирающие широкими раструбами цемент и песок. Рядом, оглушительно грохоча, работала камнедробилка. Вокруг нее буквально на глазах увеличивались кучи щебня – основного балластного компонента, обеспечивающего прочность любого сооружения.
По деревянным мосткам, спускающимся в котлован, сновали люди в грязном, потерявшем первоначальный цвет обмундировании. Загружая тачки свежеприготовленным бетонным раствором, они спускались в котлован и где-то там в его чреве заливали смесь в деревянную опалубку сложной конфигурации. Их работало здесь около двадцати человек – советских военнопленных из лагеря, расположенного в Метгетене, пригороде Кёнигсберга. С конца августа, после серии тяжелых авианалетов англичан на город, условия в лагере стали невыносимыми. Голод косил людей, тяжелая каторжная работа превращала их жизнь в сплошную цепь мучений, избавление от которых сулила только смерть. Когда они вечером возвращались в свои бараки после четырнадцати часов изнурительного труда, их ждало по сто восемьдесят граммов хлеба, наполовину из опилок и соломы, и один литр супа без соли, сваренного из неочищенного гнилого картофеля. На таком рационе долго протянуть было невозможно.
И вдруг в начале сентября на одной из утренних перекличек из военнопленных, построенных на лагерном аппельплаце, было отобрано два десятка человек, которые казались наиболее способными к тяжелой физической работе. Их перевели в отдельный барак и первое, что сделали – сытно накормили. Теперь эта группа военнопленных стала работать отдельно от остальных. Каждое утро за ними приезжал в лагерь грузовик с брезентовым верхом и надписью большими белыми буквами "Бетонштайнфабрик АГ" , у борта садились два эсэсовца с автоматами, и они выезжали за ворота. И хотя езды до места работы было самое большее двадцать минут, всякий раз их доставляли туда на автомобиле с плотно задернутым брезентовым пологом.
Очень скоро всем стало ясно, что в огромном котловане под бдительным наблюдением СС строится какое-то подземное сооружение – не то бункер в несколько этажей, не то хранилище с многочисленными помещениями. В траншеи укладывались бетонные кольца метрового диаметра, образующие своеобразные трубы, расходящиеся в нескольких направлениях. Швы между блоками и места стыковки их с бетонными кольцами замазывались толстым слоем темной вязкой массы, служащей, по-видимому, гидроизоляцией.
Строительство продолжалось до конца сентября. К котловану несколько раз подходил в сопровождении двух рослых эсэсовцев важный человек в генеральском мундире, невысокий, с острым взглядом и рыжеватыми гитлеровскими усиками. Пленные с опаской смотрели на немца, интуитивно чувствуя, что от него может зависеть не только их положение, но и сама жизнь в фашистской неволе.
Из материалов личного штаба рейхсфюрера Гиммлера. Александрийская пленка, Т-175, ролик 18
"…До 1943 года строительные бригады СС занимались строительством различных объектов по линии Главного административно-хозяйственного управления СС. В 1943 году в связи с усилившимися воздушными налетами на города Германии все бригады были брошены на расчистку разрушенных городов, спасение имущества и ценностей, укрытие этих ценностей и строительство оборонительных укреплений и других объектов по линии СС и полиции безопасности".
В последних числах сентября, когда котлован с расположенными на его дне сооружениями был закопан двумя мощными бульдозерами, пленным досталась уже совсем легкая работа – на опушке леса выкапывать ровные квадраты дёрна, покрытого пожухлой травой, грузить их в кузов грузовика, а затем укладывать ровными рядами на утрамбованной площадке, появившейся на месте котлована. Работа была фактически завершена: осталось убрать мусор, увезти будку с инвентарем и разобрать забор, все еще окружавший пространство совсем недавно оживленной стройки.
Пленные, окруженные охраной с собаками, привычно построились у выездных ворот, ожидая приезда автомашины. Ее долго не было, и высокий офицер в серой войсковой шинели заметно нервничал, постоянно поглядывая на часы и бросая хмурые взгляды на пленных. Грузовик приехал уже далеко затемно, и охрана, лениво покрикивая на пленных и подталкивая крайних из них прикладами автоматов, загнала людей в кузов. Как обычно, был наглухо застёгнут брезентовый полог, два эсэсовца, держа автоматы перед собой, разместились на откидных сиденьях у бортов. Раздались гортанные крики "Абфарен!" – и машина, тяжело взвывая мотором, выехала за ворота. Впереди и сзади слышалось тарахтение сопровождавших грузовик мотоциклов. Еще немного и колонна выехала за пределы имения. Прогрохотали с вибрирующим гулом механические ворота, заглушая голоса охранников, которые о чем-то оживленно говорили с сопровождавшим транспорт офицером. Водитель резко включил скорость, машина вздрогнула, тронулась с места и вдруг неожиданно для сидящих в кузове пленных сделала поворот налево – на дорогу в сторону кёнигсбергского окружного шоссе. И разом всем стало понятно – их везут не в лагерь. Навалившаяся на тело усталость как-то сразу отодвинулась в сторону, уступая место чувству тревоги и смертельной тоски…
Из записки А. В. Максимова "Краткая история розыска Янтарной комнаты"
"Хочу… привести один характерный факт по материалам разведки и допросов русских пленных тех лет. Этими документами мы часто пользовались в связи с изучением обстановки, окружающей противника в последние дни Кёнигсберга.
Смысл его такой: где-то в Кёнигсберге находился лагерь советских военнопленных, которые делали для противника подземные казематы из бетона с усиленной гидроизоляцией. Верх сооружения был на глубине десяти метров от уровня земли. Это стало известно от одного из пленных, инвалида, который не мог ходить на работы, а всегда был дневальным. Он, почувствовав недоброе от немцев и слыша канонаду переднего края, сбежал, скрываясь несколько дней в подвалах центра города, и этим остался жить".
В этот день грузовик с брезентовым верхом и надписью "Бетонштайнфабрик АГ" не появился в лагере. Не приехал он и в последующие дни. А судьба двадцати советских военнопленных так и осталась неизвестной. Правда, недалеко от озера Филиппстайх местные жители однажды сентябрьской ночью слышали несколько резких пулеметных очередей. Да ведь чего только не бывает в расположенном неподалеку от фронта городе. Нередко полевая жандармерия ловила дезертиров, скрывающихся в брошенных домах, сараях или подвалах. Случались и перестрелки с русскими парашютистами, которые, по слухам, десятками забрасывались в предместья Кёнигсберга…