"У нас все имеют свои обязанности, - первым делом заявил мне Ефремов. - Возьми и ты на себя какую-то общественную работу. Вот, например, нам нужен секретарь правления…" Театр, который создавал Олег, был не похож ни на что существовавшее раньше. И действительно, все выполняли какие-то обязанности кроме актерских. Игорь Кваша, например, отвечал за повышение квалификации актеров, занятия мастерством, Табаков - за внешние связи. Ну а Галина Волчек помогала распространять билеты на спектакли, ведь о молодом театре тогда еще никто не знал. Ей позволяли приходить в театральную кассу на улице 25 Октября. И после того, как кассир оглашала для покупателя, выбирающего себе билет, весь список московских театров, Галина могла предложить приобрести дешевые билеты в "Студию молодых актеров". Потом уж постоянным нашим кассиром стала мама Галины Борисовны - Вера Исааковна, которая немало сделала для популярности "Современника". У Веры Исааковны были свои правила, иногда она говорила "Билетов нет!", даже если они на самом деле были: во времена, когда я только присоединилась к ефремовской студии , о нас еще мало кто знал. Где взять зрителя? Олег решил не переманивать его из других театров, а найти своего. И он ходил по комсомольским организациям и институтам, приглашал на спектакли молодежь. Первыми нашими зрителями были молодые рабочие и студенты, некоторые из которых до этого, может, и в театре-то никогда не были. Но именно им такой театр, как наш, и был нужен!
Не все, кто пришел к Ефремову в первые годы, прижились в "Современнике". Не всем подходил "метод Ефремова", наш бешеный ритм. Вначале, не имея собственного помещения, мы репетировали то на сцене Центрального детского театра, то на квартирах. Причем эти репетиции шли ночью, ведь днем кто-то учился, а кто-то работал. Репетировали часов до четырех утра, а потом еще шли к кому-нибудь в гости и там снова что-то обсуждали. Про нас ведь, знаете, как говорили? "Современник" - это театр, где играет много Ефремовых. Мы все тогда - люди очень молодые - были не просто единомышленниками Олега, мы были его поклонниками, многие даже ему подражали. Помню, особенно заметно перенял его тон и манеры Игорь Кваша… И почти все вслед за Ефремовым очень много курили…
Олег называл нас "компашка". Он был неистощим на идеи, как надо обустроить театр единомышленников, театр-семью. Главный принцип был такой: ни одно решение Ефремов не принимает единолично, вся власть в театре принадлежит правлению - так у нас называли основную часть коллектива. И вот я стала секретарем этого самого правления - то есть вела дневник театра, записывала решения, принятые на собраниях. Для Ефремова не существовало мелочей: если актеры, например, начинали опаздывать на репетиции, Ефремов не пытался призвать их к порядку сам - вопрос выносился на собрание правления, и там принимали решение ввести за опоздания небольшие денежные штрафы. Но главные собрания, которых ждали с тревогой, надеждой и волнением, происходили раз в году, весной. Мы так уж весну и воспринимали: начал таять снег, значит, скоро труппа будет решать, кому оставаться в театре, а кому нет. В постоянно действующей труппе было 16 человек, в число которых вошла и я. А всего в труппе должно было быть не больше 36 актеров…
Сейчас в это, наверное, трудно поверить, но мы сообща делили деньги. Все официальные зарплаты складывались в общий котел и оттуда перераспределялись. Того, кто отличился в работе, могли премировать, и тогда он получал, например, 90 рублей за месяц, а остальные - по 70–80 рублей. Сколько получит сам Ефремов, тоже решалось коллективом. Как могла существовать такая система, сейчас даже вообразить трудно. Но Олег в нее поверил и нас заразил своей верой - этого заряда хватило на несколько лет.
Олег хотел, чтобы театр работал по принципу колхоза и артисты получали деньги за трудодни. Кроме того, он мечтал, чтобы мы зарабатывали сами и не зависели от государства. И тут как раз в стране стали создавать бригады коммунистического труда, об этом много писали в газетах. И Олег пытался убедить райком, чтобы труппу "Современника" сделали такой бригадой - разумеется, понимания он не нашел, нам отказали. Но Олег продолжал выдавать идею за идеей по организации театра нового типа".
В 1958 году, как уже говорилось, "Студия молодых актеров" становится Театром-студией "Современник". Название придумали, вспомнив про пушкинский журнал "Современник". При этом кто-то сказал, что это "сверхнахальство", все-таки Пушкин! Но директор МХАТа Солодовников идею с названием одобрил.
Между тем театром студия стала не без поддержки свыше. Какой? Дело в том, что в приятелях у Ефремова ходил зять Хрущева Алексей Аджубей (в конце 40-х они учились на одном курсе в Школе-студии МХАТа и даже претендовали на сердце одной и той же девушки - Ирины Скобцевой). Вот Ефремов и воспользовался случаем - попросил друга о помощи. В итоге Аджубей организовал посещение спектакля студии секретарем ЦК КПСС, членом Президиума ЦК (с июня 57-го) Екатериной Фурцевой. Той увиденное понравилось, и она поспособствовала тому, чтобы союзный Минкульт выпустил приказ "Об организации театра-студии "Современник" при МХАТе имени М. Горького". Это будет первая "рука помощи" Фурцевой по адресу не столько молодого театра, сколько лично Олега Ефремова, к которому будущая министерша будет питать, судя по всему, какую-то тайную страсть. Чего нельзя было сказать о других деятелях культуры, вроде членов парткома Художественного театра. Так, они выступили против того, чтобы при МХАТе существовал молодежный театр-студия. Почему? Они, судя по всему, разглядели в современниковцах не столько талантливых людей, сколько носителей либеральных идей, замешанных на антисталинизме. И мхатовцам не хотелось, чтобы эти идеи нашли свое пристанище именно во МХАТе, к которому Сталин всегда благоволил (на это решение также повлияла и громкая история со спектаклем "Матросская тишина", которая ясно указывала на то, чьи именно идеи разделяет "Современник"). В итоге на свет появилась бумага, которую члены парткома отправили в Минкульт, - в ней новый коллектив был назван "идейно несформировавшимся". Да еще и финансово несостоятельным - к 1958 году он имел убытки в размере 65 тысяч рублей, которые ложились на баланс МХАТа. Было предложено прекратить дальнейшее финансирование "Современника" и предложить ему открыть самостоятельный счет с отдельным от МХАТа балансом. Но верха на это не пошли. Хотя переехать "Современнику" пришлось. Его труппе запретили выходить на сцену Художественного театра, и ее приютила администрация гостиницы "Советская" на Ленинградском проспекте, в концертном зале которой и стали идти спектакли "Современника".
В новом качестве новоиспеченный театр дебютировал спектаклем "Никто" по пьесе Эдуардо де Филиппо в постановке Анатолия Эфроса. Этот итальянский драматург в те годы был очень популярен в СССР - его считали главным неореалистом в театре. Поэтому в конце 50-х его пьесы шли во многих советских театрах: "Моя семья" (в Театре имени Ленсовета и ЦТСА), "Филумена Мартурано" (в Театре имени Вахтангова) и т. д.
В "Никто" речь шла о маленьком, скромном человеке Винченцо де Преторе, который хочет подняться над обыденностью и увлекает своими мечтами любимую девушку. В главной роли - Олег Ефремов. Как вспоминает Л. Иванова:
"Заняты были все актеры, так как в спектакле много массовых сцен. Главного героя играл Ефремов. Винченцо - мелкий вор: то сережки вырвет у женщины из ушей, то кошелек вытащит. Он носит кольцо и сам верит, что получил его в наследство, сочиняет легенду про то, что его отец - настоящий синьор, а его подкинули в младенчестве бедным людям.
Винченцо договаривается со своим святым (то есть со статуей), что будет ставить ему свечи после каждой удачной кражи, которую тот поможет ему совершить. Ефремов подробно, кропотливо работал над каждым шагом, старался сделать героя абсолютно наивным, мечтательным. Винченцо полагает, что останется безнаказанным, ограбив инкассатора банка, и потрясен до глубины души, когда святой его подводит.
Он так счастлив, воодушевлен - и вдруг инкассатор стреляет в него! Как сейчас помню его выражение лица: такое удивленное, наивное: "Как? Не может быть!" И в последние минуты перед смертью, когда ему являются родители, смешавшись с образами Девы Марии и Иосифа-плотника (родителей Винченцо играли мы с Игорем Квашой), он вспоминает запах яблок из своего детства. Он так говорил об этом, что и сейчас, когда я иду мимо яблоневых садов города Тарусы, где я иногда отдыхаю, мне вспоминается эта сцена и Ефремов в образе Винченцо…"
Еще один спектакль "Современника" в 1958 году в постановке Олега Ефремова (и Маргариты Микаэлян) - "Продолжение легенды" по пьесе А. Кузнецова. Это была очень популярная в те годы книга о строительстве Иркутской ГЭС, где Кузнецов работал несколько лет назад бетонщиком (в 1969 году писатель, написавший книгу "Бабий Яр" о геноциде евреев в оккупированном фашистами Киеве, сбежит на Запад). В этом спектакле Ефремов снова играл главную роль - Леонида.
В 1959 году в "Современнике" увидели свет три новых спектакля: "Два цвета" А. Зака и И. Кузнецова (постановка О. Ефремова и В. Сергачева), "Пять вечеров" А. Володина (постановка О. Ефремова и Г. Волчек) и "Взломщики тишины" О. Скачкова (постановка Сергея Микаэляна). Все эти постановки были посвящены современности, причем действия двух из них - "Пять вечеров" и "Взломщики тишины" - происходило в коммуналках. Однако только "Пяти вечерам" суждено будет стать советской классикой (в конце 70-х эту пьесу экранизирует Н. Михалков).
Ефремов был занят в двух из вышеназванных спектаклях, обе роли главные: в "Двух цветах" это Борис Родин, в "Пяти вечерах" - Ильин.
Между тем спектакли вызвали неоднозначную реакцию у театральных критиков. Например, в одной из них (автор О. Ремез) писалось следующее:
"Главная героиня "Пяти вечеров" А. Володина - Тамара - работает мастером на фабрике, она коммунистка. Живет она такой жизнью, которую можно назвать правильной по существу ее общественного положения, хотя в пьесе все эти понятия правильности, полноты жизни окружены явно иронической атмосферой. Почему иронической? Потому что при всем этом Тамара, по мысли автора, глубоко несчастлива.
Весь строй ее чувств, ее душевный облик - плоски, скучны. Она заученно-автоматически произносит понятные и дорогие для нас слова, и они в ее устах производят жалкое и даже отталкивающее впечатление. Как тускло и равнодушно звучат ее фразы о партийности, какой тоской и духовной бедностью веет от ее рассказа о фабрике, о товарищах по работе. Безрадостен ее быт.
Неужели те большие духовные дары, которые несет советскому человеку его труд, его общественная жизнь, лишены подлинной ценности, не способны обогатить и поднять его личность? Неужели в сфере трудовой и общественной деятельности нет той поэзии, что окрыляет человека, обогащает и наполняет большим светом его личную жизнь, поддерживает даже тогда, когда у него действительно бывают личные невзгоды?
"Пять вечеров" дают неверный ответ на эти вопросы. Полемизируя с формальными представлениями об идеале, иронически относясь к чисто внешнему, фразеологическому усвоению высоких понятий, драматург вместе с тем совершает горькую ошибку, когда разъединяет понятие о счастье человека и понятие общественного идеала, в котором высший смысл существования человека.
Жизнь бедна и бескрыла у володинских героев вовсе не потому, что их личные судьбы не устроены, а потому, что эти герои не видят ничего для себя интересного в большой, сложной, вдохновенной жизни страны, они искусственно отгорожены от кипучего потока современности, от исторического творчества народа.
Философия, содержащаяся в "Пяти вечерах", характерна и для других произведений такого же плана. Она заключается в том, что о человеке якобы надо судить не по его делам, ценить его не за общественно-творческую деятельность, а лишь за то, что он просто человек. Это измельченное, узкое понимание гуманизма является причиной идейной мелкотравчатости.
В советском обществе человек имеет несравнимо большие возможности для своего роста, развития, чем в каком-либо другом обществе. Вот почему и требования к человеку у нас значительно выше тех требований, какие, скажем, предъявлялись к нему даже передовой литературой прошлого. Не понимать этого - значит не понимать самого существенного в идейно-эстетических проблемах нашего времени.
Спору нет, в произведениях А. Володина есть много привлекательного, искреннего и задушевного. Это связано с живым интересом писателя к рядовому человеку, ко всем подробностям его жизни. Но таланту этого драматурга нужны более мощные крылья, и прежде всего чувство гражданственности, глубокое и последовательное понимание социалистического гуманизма. Именно это могло бы озарить истинно поэтическим светом творчество А. Володина, дать ему достойную высоту.
И уж вовсе досадно становится, когда в качестве "последователей" А. Володина выступают люди, не знающие должным образом ни жизни, ни сцены, и доводят некоторые ошибочные тенденции одаренного писателя почти до пародийного вида, - как это случилось, например, в пьесе "Взломщики тишины" - первом произведении начинающего драматурга О. Скачкова. Как бы доброжелательно ни относиться к этому драматургу, нельзя не заметить в его пьесе совершенно очевидных идейно-художественных недостатков, а подчас и нелепостей.
Какую тишину взламывают герои пьесы? Что волнует их - обитателей старинного особняка, живущих какими-то на редкость странными для нашего времени интересами? Взвинченные до психопатического состояния, не любящие и не понимающие друг друга, они глубоко недовольны и собой и жизнью. Элла, Белла, Изабелла, вырывающие друг у друга принадлежности дамского туалета, полупомешанный полковник в отставке, вернувшийся на родину из-за рубежа блудный сын - вот галерея персонажей пьесы, отличающихся главным образом духовным ничтожеством. А каковы нравственные требования к человеку, пропагандируемые этой пьесой, видно хотя бы из следующего. Человеку, покинувшему в свое время родину, его близкие спокойно прощают все, даже всерьез не разобравшись в глубине его вины перед народом.
Что этим хотел сказать автор? Принимай человека таким, каков он есть, и люби его? Эта немудрящая философия, покоящаяся на морально-этической нетребовательности, и составляет существо авторского взгляда на жизнь. Почему же пьесы такого рода пользуются определенным вниманием публики?
Круг морально-этических проблем, связанных с пристальным вниманием к психологии человека, его душевной жизни, естественно заманчив для самого широкого зрителя. Кроме того, зрителю порядком надоели плоские, иллюстративные, назидательно-дидактические пьесы, которые, между прочим, дискредитировали и некоторые серьезные, общественно значимые темы.
Критика должна вовремя и с достаточной ясностью оценивать пьесы, подобные "Взломщикам тишины", убедительно показывать их идейно-эстетическую ущербность. Ведь мы имеем дело в данном случае со своеобразной спекуляцией на темах и мотивах, которые живо волнуют людей. Как во всякой спекуляции, здесь стремятся "под шумок" всучить явную дешевку, а иногда даже гниль. Драматургия, подобная "Взломщикам тишины", мешает развитию нашего театра, потому что не открывает перед ним широких творческих перспектив, уводит его в область обывательской душевной серости и сумеречных настроений…"
А вот что рассказала о появлении "Пяти вечеров" на сцене "Современника" актриса Лилия Толмачева:
"В 1956 году Москва была потрясена спектаклем "Фабричная девчонка" по пьесе Володина, которую Львов-Анохин поставил в Театре Советской армии. Удивительный был спектакль! Гремел он так, что невозможно было туда попасть - публика ломилась в зал, опасаясь, что спектакль скоро закроют. Помню, как я чудом прорвалась, и, признаюсь, по нынешний день это - одно из самых ярких театральных впечатлений. Это был гром среди ясного неба!.. Вот так в Москве родился ленинградский драматург Володин. И какое же было счастье, когда вскоре Ефремов привел Александра Моисеевича в нашу студию. Он его представил как драгоценность, очень любил его. А драгоценность-то была такого невзрачного вида. И молчаливый, и смущенный. Он смотрел: дескать, какое это имеет ко мне отношение? Причем эта черта была в нем не наигранной, это была подлинная скромность. Сразу прочитали пьесу. Решение приняли единогласно: "Утром начинаем репетировать!"…
Мне кажется, что Олег Николаевич раскрыл в Володине поэта раньше всех. Сегодня уже все знают, что Володин - действительно поэт. Но какой поэт?! Обычную жизнь он видит в необыкновенном свете! Он влюблен в простые проявления человеческих чувств: в дружбу, в общение, в любовь, в быт - такой, который советским чиновникам казался мелким, недостойным внимания: дескать, зачем это выводить на сцену. Критики, например, писали: "Где герои, которым следует подражать? Разве можно любить володинских персонажей?" (Ведь додумались до такого.) Но мы репетировали с большим увлечением. Олег Николаевич, боясь, что быт может победить, что сквозь него не прорвется володинская поэзия, искал разнообразные ходы, приспособления и в этом хотел как можно дальше уйти от привычного. Он стал мыслить сказочными красками: вдруг почудился серебряный дождь и вся сцена - в голубом. Сейчас покажется странным и смешным - на мне было голубое платье, рядом голубой диван, приносят голубые тарелки. На мужчинах голубые галстуки и такие же костюмы. Голубой цвет должен был показать некую романтику, что все это происходит вне быта.
Получалась почти сказочная история, притом что актеры играли очень реалистично. Когда спектакль был почти готов, приехал Володин, посмотрел и сказал: "Какой интересный спектакль, только я такой пьесы не писал". И - я дословно запомнила его реплику: "А где происходит действие - в больнице, что ли?" Помню его изумление ненаигранное: "Как же вы такое придумали, я этого не писал?!" Он говорил очень мягко, неагрессивно. Я смотрю, Олег замолчал, задумался. Репетиция закончилась, и они вдвоем куда-то ушли. О чем они говорили, я не знаю, но догадаться могу. Потому что на следующий день Олег Николаевич попросил быстро все перекрасить в нормальные цвета, мужчины надели нормальные пиджаки, на мне появилась обыкновенная кофта и юбка, диван был как диван, стол как стол…
Александр Моисеевич не участвовал в распределении ролей. Будучи расположенным к актерам, он мог любому из нас сказать: "Скоро вы будете ставить "Пять вечеров", там для тебя есть роль". Но потом выяснилось, что он так говорил направо и налево. Галина Волчек решила, что его опасно подпускать к актерам, поскольку он мог ненароком всех рассорить. Не по злой воле, конечно, а просто потому, что ему хотелось сделать что-то приятное.
В 1959 году, когда мы работали над "Пятью вечерами", репетиции шли и в БДТ. Там эту пьесу ставил Товстоногов. И много было разговоров на эту тему, мы ничего не знали, что делается в БДТ - но вдруг! - слышим в Москве, что Ленинград потрясен, что родился гениальный спектакль. Но чем потрясен и почему гениальный? Пытались представить себе, в чем победа, немного зная товстоноговскую эстетику. Думали, что Товстоногов берет проникновением в быт, абсолютной достоверностью, правдой чувств. А Ефремов хотел доказать, что он понимает Володина, как никто…