Нельзя сказать, чтобы Конт в это время сильно нуждался. Он сохранял еще за собою место репетитора в Политехнической школе и преподавателя математики в частном учебном заведении, что давало ему пять тысяч франков. Но он разошелся с женой и обязался выдавать ей ежегодно три тысячи франков; ввиду стеснительных обстоятельств он уменьшил эту сумму до двух тысяч. Все же ему не хватало указанных средств, чтобы поддерживать прежний образ жизни. Частных уроков или каких-либо других занятий он не искал. Конт слишком был занят своей социальной системой. Поэтому, чтобы покрывать ежегодные недочеты, он прибегал к займам у друзей или просто пользовался безвозвратными субсидиями. В 1848 году он лишился места в частном заведении и остался, следовательно, лишь при двух тысячах франках, и то крайне ненадежных. В таком положении оставаться было уже невозможно. И вот Литтре, в то время один из самых преданных его учеников, предложил своему учителю устроить подписку между последователями. Несколько раньше сам Конт обратился с любопытным воззванием ко всему западноевропейскому обществу. Он говорит о беспримерных преследованиях, претерпеваемых им от злобствующей педантократии; она, эта ученая клика, не останавливается ни перед чем, лишь бы только это имело законный вид. К счастью, прошли уже те времена, когда посягали на жизнь и свободу, и теперь он может поплатиться только своим имущественным положением. И вот, когда прожито уже полвека, он должен снова возвратиться к скромному и трудному занятию первых годов своей юности, то есть снова существовать на средства, зарабатываемые частными уроками. Поэтому-то он и взывает без всяких обиняков к западноевропейскому обществу и просит, чтобы ему, как простому пролетарию, была доставлена, наконец, возможность приложить свои профессиональные знания. Это – социальный долг как тех, кто принимает все учение его целиком, так и тех, кто разделяет только его философские принципы; в особенности первые должны позаботиться, чтобы "главный орган позитивизма" не изнывал в нищете в пору своей наибольшей зрелости.
"Такое воззвание,– справедливо замечает Литтре, – обращенное к Западу, который был слишком обширен, чтобы оно могло быть услышано, и во имя позитивизма, который насчитывал еще слишком мало последователей, чтобы его влияние могло дать себя почувствовать, естественно, должно было остаться без последствий".
Тогда Литтре предложил Конту устроить подписку. Последний одобрил мысль своего ученика.
"Я убежден, – писал он ему, – что всею совокупностью своих работ заслужил, чтобы общество дало мне средства существования даже в том случае, если бы причиною моего теперешнего бедственного положения был и не прямой грабеж… Поэтому-то я всегда буду готов принять не только без всякой совестливости, но даже и с гордостью, коллективную подписку, которая облегчит мне окончание моего великого труда, сберегая время и силы от напрасной растраты".
Литтре немедленно составил циркулярное послание, отлитографировал его и разослал за подписью двенадцати ближайших последователей Конта лицам, заведомо сочувствующим позитивизму. Желательная сумма сборов определялась в пять тысяч франков, но в первые годы она далеко не достигала этой цифры. Конт в одном из своих ежегодных циркуляров указывает, что в подписке участвуют, главным образом, позитивисты сердца, а из позитивистов ума лишь немногие лица, и что, следовательно, содержание его падает преимущественно на лиц, ожидающих от позитивизма обновления и преобразования всего общественного строя. Конт был очень доволен, что это случилось именно так. С течением времени подписка все увеличивалась: в 1849-1851 годах она колебалась между тремя и четырьмя с лишним тысячами франков, в 1852 году она дала пять тысяч шестьсот, а начиная с 1853 года несколько превышала семь тысяч франков. В 1851 году Конт лишился последнего своего места – репетиторства в Политехнической школе – и стал жить всецело на средства последователей и людей, сочувствующих ему. С этого же года он взял в свои руки и саму организацию подписки, рассорившись с Литтре.
Таким образом, Конт достиг цели: он избавлен был от необходимости зарабатывать себе средства к существованию каким-либо посторонним трудом и мог всецело отдаться своему призванию, всецело посвятить себя созданному им учению. Успех завидный, выпавший на долю немногих известных социальных реформаторов. Конечно, он ошибался, приписывая все свои неудачи в ученом и политехническом мире злобе и тупости царивших там людей. Не только педанты, но и настоящие ученые-специалисты не очень-то любят, когда в их среду врывается человек с громадным обобщающим умом, – человек, дерзко попирающий рутину, призывающий науку служить на благо общества и потому, естественно, переносящий весь центр тяжести научной системы в социологию. Помимо тупости и недомыслия, они ясно видят, что такой человек, в качестве репетитора или экзаменатора по математике, оказывается не на своем месте. Действительно, что общего между первосвященником религии человечества и скромным экзаменатором Политехнической школы? Не мог же весь Политехникум превратиться в храм новой религии, и не мог же человек, взяв на себя права и обязанности "связывать и разрешать" на новый лад, серьезно заниматься испытанием способностей молодых людей к математике! В 1844 году Конт не считал еще себя первосвященником, но он уже трудился над разработкой своей новой социальной системы и своего религиозного учения. Занятия в Политехнической школе для него были, скорее, помехой, чем естественным приложением сил. Уже одни эти бесконечные жалобы, постоянные упоминания при всяком удобном случае о несправедливостях и произволе, наряду с большой готовностью перейти на общественное иждивение и даже прямыми требованиями подобного рода, – показывают, что он напрасно приписывал все свои неудачи злобе ученых. Как натура в высшей степени цельная, он не мог раздваиваться и во время экзаменов или репетиций забывать, что он – творец нового общественного учения.
Долго и упорно Конт боролся за свое материальное существование. Только под конец жизни ему довелось насладиться утешительным сознанием, что средства к существованию он получает от исполнения своей миссии. Правда, средства эти были довольно ограниченные, но для него достаточные. Конт всегда вел скромный образ жизни, а в последние десять лет он еще больше ограничил свои потребности. Любопытные подробности о жизни философа сообщает один англичанин, посетивший его в 1853 году. Конт жил тогда, как и раньше, и позже – до самой смерти, на улице Monsieur le Prince, где собираются и теперь еще его, так сказать, последовательные позитивисты. Квартира эта превратилась в их храм.
"Служанка ввела англичанина в маленькую, уютную комнату: в камине горел огонь, у стены стоял столик, на котором лежала бумага, очевидно приготовленная для посетителей, желающих вписать свое имя. Два шкафа были наполнены книгами… Все они были в хороших переплетах, но было видно, что редко вынимаются из шкафа. Скоро вошел сам Конт, маленький сгорбленный человек в длинном сюртуке, с красноватыми глазами, цветущим здоровым румянцем, короткими черными волосами, приятными чертами лица и небольшим лбом… Заговорив о субсидии, Конт показал лист подписчиков… и выразил сожаление о том, что квартира несколько дорога для его бюджета; он платил за нее 1600 франков, но зато остальное его содержание, благодаря экономке, стоило ему около тысячи франков в год. Он прибавил, что ему было бы тяжело расстаться именно с этой квартирой, с которой связаны самые дорогие для него воспоминания, оказывающие влияние на его умственное состояние. При этом Конт указал на соседнюю маленькую комнату, которая была почти пуста; в ней не было даже ковра".
Из других источников известно, что Конт еще раньше отказался от употребления кофе, табака и что в пище он вообще отличался большим воздержанием. Единственное развлечение, которое он позволял себе, было, как мы говорили, итальянская опера; но и от нее он отказался в эти годы своей жизни. При таком аскетизме и при полном бескорыстии ему хватало тех средств, которые доставляла ежегодно подписка, и он действительно мог сказать англичанину, что "считает себя счастливым с тех пор, как отставлен от всяких профессиональных занятий и имеет возможность посвящать всё время капитальному труду".
Борьба за средства существования – это только одна из печальных страниц в жизни великого философа новых времен; теперь мы раскроем перед читателем другую.
Глава III. Каролина Массин и Клотильда де Во
Несчастье и счастье Конта в любви. – Каролина Массин. – Женитьба. – Побеги жены. – Окончательный развод. – Письмо Конта по этому поводу к Миллю и Литтре. – Взгляд Конта на брак. – Пенсия жены. – Завещание. – На холостом положении. – Настоящая любовь. – Клотильда де Во. – Переписка. – Смерть Клотильды. – Превращение платонической любви в культ женщины.
Интимная жизнь Конта чрезвычайно своеобразна. Он был, можно сказать, глубоко несчастлив в своих отношениях с женщинами и вместе с тем в своей любви, оставшейся платонической и неразделенной, нашел такое возвышенное удовлетворение, что она произвела целый переворот в его жизни и привела его к культу женщины. Философ, споривший с Миллем по поводу женского вопроса, утверждавший, что женщина по своей природе ниже мужчины, что ни воспитание, ни социальные учреждения не в состоянии устранить пропасть, разделяющую их, превращает, в конце концов, свою религию человечества в культ женщины. Впрочем, верховным первосвященником является у него все-таки мужчина и, первым делом, философ. Как бы там ни было, едва ли человек, не испытавший глубокого, всеохватывающего чувства любви к женщине, и притом чувства, не получившего своего обыкновенного исхода, мог бы достигнуть такого спокойного, уравновешенного, методичного обоготворения женщины, каким веет на читателя со страниц Контовой "Исповеди". Личное чувство у Конта нередко выходило из узких берегов личной жизни и затопляло все поле не только общественной мысли, но и общественного дела. Так случилось и в данном случае. Канва его романа, в сущности, очень проста: он женился на девушке, которую, собственно, не любил и которая не могла составить его счастья; после семнадцати лет супружеской жизни они разошлись; затем он полюбил женщину, с которой не мог соединиться браком, но отношения с которой, продолжавшиеся около года, доставили ему, по его собственным бесчисленным заявлениям, неизреченное блаженство. По этой простой канве своеобразная духовная природа философа вырисовывает довольно сложные и любопытные узоры. У Конта были своя Ксантиппа и своя Беатриче.
Двадцатитрехлетним юношей он встретил на одном народном гулянье молодую девушку Каролину Массин. Дочь кочующих провинциальных актеров, она не получила серьезного образования, хотя обладала незаурядными умственными способностями. Родители ее вскоре после рождения дочери разошлись. Ее взяла на воспитание бабушка; затем она перешла к матери и стала вести легкий образ жизни. Конт, по-видимому, сблизился с нею и часто посещал ее. Отношения их длились около двух месяцев. Затем Каролина возвратилась к своему первому любовнику, и Конт встретился с нею уже год спустя. У нее была тогда небольшая книжная лавка. Однако дела ее, вероятно, шли плохо, так как она решила продать свою лавку. Но еще раньше она пригласила Конта давать ей уроки алгебры. От алгебры молодые люди перешли к вопросу о совместной жизни, а затем и к браку. Отец Конта не хотел и слушать о затее сына. Тем не менее, гражданский брак их со всеми необходимыми формальностями состоялся 29 февраля 1825 года. Огюст вскоре понял, какую страшную ошибку он совершил. Он, собственно, не любил Каролину и рассчитывал на признательность и благодарность той, которую избавил от позорного ремесла.
"Не считая себя ни красивым, ни даже приятным, но вместе с тем испытывая живую потребность любви, – рассказывает он сам довольно прозаически об этом союзе, – я выбрал себе жену, которая должна была любить меня в силу особой внутренней признательности, обусловливаемой исключительными условиями этого брака, хотя оба мы были одинаково бедны. Если бы эта справедливая надежда осуществилась, я мог бы привязаться к ней навсегда. Мои предположения оправдались бы, вероятно, по отношению ко всякой другой женщине".
Но Каролина Массин руководствовалась другими побуждениями. Умная от природы и энергичная, она в ученой карьере мужа думала найти удовлетворение своему честолюбию; затем, она не желала ни в чем стеснять себя… К тому же Конт был, несомненно, ревнив и нетерпимо относился к благосклонности, оказанной его женой постороннему человеку. При таких условиях скоро и неизбежно должны были возникнуть семейные раздоры.
"Если бы она была только порочной, – заявляет философ, – то, быть может, я прощал бы ей ее проступки; но она проявляла бессердечие, не обнаруживала ни малейшей нежности, и я неизбежно должен был почувствовать к ней в конце концов презрение".
Сделавшись женой Конта, Каролина с первых же шагов стала давать поводы к разным недоразумениям, подозрениям и ревности. Пользуясь самыми ничтожными предлогами, она уходила от мужа и проживала неделями в меблированных комнатах. Философ смотрел на это как на шалости. Первая крупная ссора между ними произошла год спустя после женитьбы, в 1826 году. Конт был сильно потрясен и плача рассказывал о причине этой ссоры своему другу и исповеднику Ламене. Вслед за тем он заболел душевно и едва не покончил самоубийством. Уход жены за ним во время болезни несколько примирил выздоровевшего философа. Даже в пылу своих обвинений он признавал, что поведение жены его в этом случае – единственный заслуживающий признательности поступок. Трудно сказать, однако, насколько Каролина даже в этом случае действовала бескорыстно и по внушению доброго чувства. В первый момент она обнаружила явное желание сбыть больного со своих рук в больницу. Быть может, она опасалась буйных припадков мужа. Родные Конта были возмущены. Шестидесятилетняя старуха-мать отправилась сама в Париж, чтобы ухаживать за сыном. Она оставалась при нем около семи месяцев. Только с ее приездом Конт стал поправляться. Каролина как бы очнулась и принялась энергично отстаивать свои права жены. Она взяла к себе на дом полувыздоровевшего уже Конта и впоследствии приписывала своему уходу окончательное излечение философа. Мать Конта, как мы сказали, была чрезвычайно набожная католичка и никак не могла примириться с гражданским браком сына. По ее настояниям больной еще Конт был обвенчан церковным браком с Каролиной. Эта церемония произвела на него потрясающее действие: на слова священника он отвечал антирелигиозными рассуждениями и, расписываясь в книге, прибавил к своей подписи слова: "Brutus Bonaparte". Католическая ревность не смущалась тем обстоятельством, что перед алтарем стоял полупомешанный человек.
По выздоровлении Конт всецело погрузился в свой "Курс положительной философии", от которого его отвлекала только необходимость зарабатывать средства к существованию. Среди этих забот раздоры с женой несколько поутихли. Только в 1833 году отношения между ними снова обострились: Каролина ушла из дому вторично и отсутствовала около пяти месяцев. Побег этот, говорит Конт, был вызван исключительно жаждой необузданной свободы и досадой, что она не могла распоряжаться во всем по-своему. Как ни интересно было бы для характеристики Конта как человека воспроизвести все обстоятельства этих размолвок и жизни неоднократно покинутого философа, но у нас нет никаких сведений. Мы не знали бы, пожалуй, совсем ничего об этой семейной драме, если бы некоторое постороннее обстоятельство не вынудило Конта, выступившего уже в роли жреца новой религии, изложить перед своими последователями историю своего расхождения с женой и затем описать ее вкратце в особом письме к Литтре. Не думаем, чтобы Конт искажал или преувеличивал факты. Уже одно то, что он никого, кроме Ламене, не посвящал в свое семейное несчастье, говорит в пользу его. Напротив, когда ему, например, пришлось коснуться этого вопроса в переписке с Миллем, то он говорил о своей жене, как мы увидим сейчас, не только сдержанно, но даже почтительно. Поэтому мы можем верить указанному единственному документу, приподнимающему несколько завесу с семейной жизни злополучного философа. В третий раз Каролина ушла от него в 1838 году, "вследствие моего, – говорит он, – справедливого отвращения к преступным посещениям". На этот раз она находилась в отсутствии только три недели. За год перед этим Конт получил место экзаменатора в Политехнической школе, – место, сопряженное с частыми поездками по провинциальным городам. Казалось бы, что супруги, постоянно ссорившиеся, точно по поговорке "вместе – тесно, а врозь – скучно", должны были бы быть рады такому обстоятельству: оно давало им возможность разъезжаться и съезжаться, не дожидаясь жестоких распрей. Но на деле вышло иначе. "Ежедневная постыдная борьба" между супругами продолжалась, и в 1842 году госпожа Конт ушла от мужа в четвертый раз. Это был ее "последний побег из-под супружеского крова". Решительному шагу, по обыкновению, предшествовала довольно продолжительная размолвка. Супруги сидели по своим комнатам и даже обедали отдельно. Наконец Каролина заметила Огюсту: "Мы или слишком близко, или слишком далеко друг от друга". На это муж отвечал: "Если вы не обедаете за столом, то это потому, что вам неугодно; не могу же я посылать всякий раз жандарма разыскивать вас". Каролина решила уйти тотчас же совсем, но философ попросил ее повременить немного, пока он окончит шестой том своего "Курса положительной философии". Он тоже понимал и соглашался, что окончательный развод необходим, и принял в этом отношении бесповоротное решение; но для него как философа, задумавшего целый переворот в области мысли, важнее всяких семейных несогласий была его работа. А между тем переход на положение "соломенного мужа" нарушил бы ее правильное течение. Поэтому-то он и просил отсрочки. В письме к Миллю Конт писал: