В сентябре 1833 года он получил извещение, что "иностранка" находится в Невшателе и может повидаться с ним. Он немедленно отправился в Швейцарию. Первое свидание произошло в саду гостиницы "Сокол", и подробности его пересказываются совершенно по-разному: одни говорят, что, увидав г-жу Ганскую среди многочисленного общества, Бальзак сразу узнал ее, что она страшно взволновалась при его приближении, и они почти упали в объятия друг друга, восклицая: "Ева!" – "Оноре!" Другие утверждают, что знакомство произошло более общепринятым способом, что г-жа Ганская была даже несколько разочарована при виде толстенькой, коротенькой фигуры предмета своего заочного обожания. Во всяком случае, Бальзак скоро заставил ее забыть это мимолетное разочарование и явился перед ней тем тонким, увлекательным собеседником, который умел внушать доверие женщинам и пленять их сердца. На Бальзака это первое свидание с его анонимной корреспонденткой произвело сильное впечатление. Вот что он пишет по этому поводу сестре: "Мне очень хотелось рассказать тебе о моем путешествии. Я нашел там все, что может льстить беспредельному тщеславию животного, называемого человеком, и тщеславию поэта, который, несомненно, самый тщеславный из всех людей. Но что я говорю – тщеславие! Нет, не в том дело. Я просто счастлив, идеально счастлив и пока en tout bien, tout honneur. Увы! В течение пяти дней ее проклятый муж ни на шаг не отходил от нас, постоянно вертелся между юбкой жены и моим жилетом. Притом же в маленьком городке никакая женщина, тем более иностранка, не может ступить шагу, чтобы ее не заметили. Я был вне себя, всякое стеснение для меня мучительно. Самое главное, что ей всего 27 лет и что она чудно хороша; у нее самые роскошные на свете черные волосы, нежная, очаровательно тонкая кожа брюнетки, восхитительная, маленькая ручка и наивное 27-летнее сердечко; это настоящая m-me de Линвелос, неосторожная до того, что бросилась мне на шею при всех. Не стану говорить тебе о ее громадном богатстве, оно ничего не значит при подобной красоте. Глаза у нее темные, но когда оживляются, то принимают чудно-сладострастное выражение. Я почувствовал себя опьяненным любовью. Тебе одной, милая сестра, тебе, старому товарищу моих печалей и слез, могу я рассказать о своей радости, и эта тайна должна умереть в твоем сердце. Я никогда не позволяю себе ни малейшего фатовства в отношениях с женщинами; исключение составляет разве маркиза де Кастри, но она не боится громкой известности. Я не хочу, чтобы моя нескромность была причиной какого-нибудь несчастья. Сожги же это мое письмо. Господи, как прекрасны Val de Traners и Бьенское озеро! Мы отправили туда ее мужа приготовить завтрак, а сами остались сидеть под тенью большого дуба и там обменялись тайком первым поцелуем. Так как ее мужу без малого 60 лет, то я поклялся ждать ее, а она поклялась сохранить для меня руку и сердце".
Г-жа Ганская действительно обладала привлекательной внешностью; она была среднего роста, стройная, грациозная; черные глубокие глаза ее блестели умом, необыкновенно маленькие розовые губки мило улыбались, выдающейся особенностью ее лица был большой, открытый, красиво очерченный лоб. Она была хорошо образована, знакома с европейскими литературами, интересовалась вопросами искусства. По натуре спокойная, более нежная, чем страстная, она отличалась наклонностью к мистицизму и сильно развитыми аристократическими пристрастиями. Муж ее, не подозревавший коварных замыслов Бальзака, полюбил его как веселого собеседника и настойчиво звал к себе в деревню. Бальзак с радостью принял это приглашение и обещал непременно приехать, как только ему позволят дела, а пока просил и получил от Ганской позволения писать ей. Между ними завязалась переписка, тянувшаяся много лет и скрепившая их взаимные отношения. Бальзак пишет ей обо всем: о своих литературных планах, о своих денежных затруднениях, о своих надеждах и своих разочарованиях. Он рассказывает ей и о своем путешествии в Сардинию, и о своих успехах в аристократическом салоне принцессы Бельджиозо, и о своих ссорах с журналистами и издателями. Ганская высказывает беспокойство по поводу дошедших до нее слухов о его сближении с герцогиней де Кастри, и он спешит разубедить ее: "Вы говорите мне о г-же Кастри, – пишет он, – я с ней в отношениях изысканной любезности, в таких отношениях, которые и вы не могли бы не одобрить".
В 1835 году Бальзаку, несмотря на денежные затруднения и усиленную работу, удалось повидаться с Ганской: она гостила некоторое время в Вене, и он два раза приезжал к ней туда. Г-жа Ганская была тронута этим доказательством расположения романиста, встретила его самым радушным образом и окружила той любезной заботливостью, к которой он был всегда очень чувствителен. Вернувшись в Париж, он писал ей:
"Не воображайте, что я перестаю думать о вас, даже когда я так занят, как теперь; в часы утомления и отчаянья, в те часы, когда энергия падает, когда сидишь в кресле с опущенными руками, с поникшей головой, с ослабевшим телом и вялым умом, крылья воспоминания невольно переносят к тем минутам, когда наслаждался отдыхом под свежей, зеленой тенью, к тому дню, когда спешил на свиданье с женщиной, которая улыбается мне издали, несмотря на разделяющее нас расстояние, с женщиной, сердце которой – сама чистота, сама искренность, с женщиной, которая возбуждает, одушевляет, дает душевные наслаждения и восстанавливает силы так называемого таланта. Вы для меня все это! Вам это хорошо известно, так не смейтесь же над моими чувствами, как вы это иногда делаете!"
Г-н Ганский часто подтрунивал над отношением жены к Бальзаку, говоря, что писатели – народ опасный для женского сердца. Ганская передала эти слова своему другу, который отвечал ей с грустью: "Г-н Ганский слишком добр, воображая, будто писатели воспламеняют сердца женщин. Мне этого нечего бояться, я безопасен для других, и сам не подвергаюсь опасности".
В начале 1843 года Ганская овдовела. Между нею и ее мужем никогда не существовало горячей любви, они жили мирно, соблюдая всю видимость счастливых супругов, но его смерть не была для нее тяжелым ударом. Она оплакала его, сколько требовали приличия, и занялась устройством дел по богатому наследству, доставшемуся ей и ее единственной дочери, опекуншей которой она была назначена. Ради этих дел она отправилась в Петербург. Бальзак давно не видался с нею, даже переписка их стала менее оживленной в последнее время вследствие болезни г-на Ганского. Теперь, узнав, что она свободна и в Петербурге, он поспешил к ней. Два месяца провел он около нее, и в это время любовь превратилась в настоящую страсть. Работа призывала его обратно в Париж, но он не решался уехать до тех пор, пока Ганская не дала ему слова, что на будущий год приедет для свидания с ним в Дрезден.
"Дорогая графиня, – писал он ей из Берлина, – я приехал сюда в 6 часов и отдохнул в дороге только раз, 12 часов в Тильзите. Пока я был на русской земле, мне казалось, что я все еще подле вас, и, хотя я не чувствовал особенной веселости, вы должны были видеть по моей записочке из Таурогена, что я еще имел силы смеяться над собственным горем. Я ощущаю в себе громадную пустоту, которая все увеличивается и от которой ничто не может избавить меня".
В Берлине его посетил Александр Гумбольдт, который передал ему лестные отзывы о его произведениях короля и королевы прусских; французский посланник убеждал его погостить несколько дней в столице Пруссии, где в его честь готовилось празднество, но он спешил в Париж к своей работе.
"Я более чем когда-нибудь сознаю, – писал он Ганской, – что без вас мне ничего не нужно, и чем больше пространство, разделяющее нас, тем сильнее чувствую я соединяющие нас узы".
Письма, которые Бальзак писал своей приятельнице из Парижа, проникнуты такой же любовной тоскою. Разлука, воспоминания, неуверенность во взаимности – все это еще более разжигало его страсть. Обещанное свидание в Дрездене является ему единственной светлой точкой в будущем, и он сокрушается о том, что до этого свидания остался почти год, год, потерянный для его любви и представляющийся ему целой вечностью.
Г-жа Ганская не разделяла, по-видимому, страстного влечения романиста и весьма спокойно переносила разлуку с ним. Она по-прежнему писала ему дружеские письма, но заботилась гораздо больше о дочери и об имении, чем о нем. Вместо осени 1844 года она приехала в Дрезден в начале 1845 года и запретила Бальзаку слишком скоро являться туда. Оказалось, что их отношения в Петербурге уже подали повод к сплетням, и она боялась подвергнуться тому же в Дрездене, где вращалась среди немецкой и русской аристократии. Бальзака, кроме того, удерживали в Париже неотложные литературные обязательства, и он мог приехать в Дрезден только в начале лета. Г-жа Ганская встретила его со своей обычной радушной приветливостью, а дочь ее, невеста графа Мнишка, отнеслась к нему вполне дружелюбно. Он провел с ними несколько дней в Дрездене, а осенью того же года – в Бадене.
"Баден был для меня цветущим букетом без единого шипа, – пишет он, – мы там жили так тихо, так спокойно, душа в душу; я был счастлив как никогда в жизни. Мне казалось, что я предвкушаю то будущее, которое я призываю, о котором мечтаю среди всех моих горестей, всей моей утомительной работы".
Этим "будущим" был брак с Ганской, на который она все еще медлила дать согласие. Всю зиму 1845 – 1846 года романист провел в тоске. Его возлюбленная путешествовала в это время по Италии, а он вздыхал по ней, привязанный к Парижу.
За последние годы, путем усиленной работы, ему удалось почти совсем освободиться от своих долговых обязательств; он мечтал, что, энергично поработав еще года два-три, окончательно завоюет себе материальную независимость, но нравственное угнетение, в каком он находился вследствие неопределенности своих отношений с Ганской, подавляло его творческую деятельность: в зиму 1845 – 1846 года он не написал почти ничего. Друзья подсмеивались над его юношеской страстью в такие "солидные" годы, но он не обращал внимания на их насмешки. В тех письмах, которые он писал в это время своей возлюбленной, он является романтиком самой чистой воды. Париж представляется ему пустыней, все ему противно; ни слава, ни богатство, которых он добивался с таким трудом, не нужны ему: он мечтает об одном: иметь свой дом, свою семью, жить вдвоем. Он по-прежнему просиживает по целым часам за своим письменным столом, но вместо того, чтобы писать, он любуется висящим перед ним портретом Ганской и упивается воспоминаниями о счастливых часах, проведенных в ее обществе. Весной 1846 года он поехал к ней в Рим. Там она, наконец, сжалилась над ним и обещала ему сделаться его женой, как только его и ее денежные дела придут в порядок. Это давно ожидаемое обещание наложилось на то впечатление, какое вечный город произвел на романиста. Его письма из Рима к г-же Сюрвиль наполнены восторженными описаниями всего, что он там видел:
"Кто не был в Риме, – пишет он, – тот не может составить себе понятия о том, что такое древность, что такое архитектура, что такое великолепие и фантазия, превратившаяся в действительность!" – "Хотя я и недолго пробыл в Риме, но он останется одним из величайших и лучших воспоминаний моей жизни!"
Путешествие освежило Бальзака, обещание Ганской успокоило его, поставило новую, заманчивую цель для его трудов, и, возвратясь в Париж, он с удвоенной энергией принялся за прерванные литературные работы. Он по-прежнему печатался в нескольких журналах разом и в то же время редактировал свои ранее напечатанные романы для новых изданий. Это редактирование обыкновенно равнялось для Бальзака переделке, и даже очень значительной. Он часто менял заглавие всего романа или отдельных частей, многое сокращал, другое, напротив, представлял в более пространном и выработанном виде.
С 1842 года начало выходить полное издание его романов под общим названием "Comédie Humaine" ("Человеческая комедия"), с разделением на следующие части: "Сцены частной жизни", "Сцены провинциальной жизни", "Сцены военной жизни", "Сцены политической жизни", "Сцены деревенской жизни", "Философские этюды", "Аналитические этюды". Мы уже видели, какое громадное значение придавал Бальзак такому объединению своих произведений. Ему казалось, что смысл каждого отдельного романа может быть вполне понятен только тогда, когда он рассматривается как часть целого, как один штрих в общей всесторонней картине жизни современного общества.
Кроме литературной работы, время и силы Бальзака отвлекались еще на одно личное дело, на новую фантазию. Разочаровавшись наконец в своих пресловутых "Жарди", он продал их, конечно, с большим убытком, и решил взамен их приобрести в собственность небольшой дом в Париже. Долго не находил он ничего подходящего, пока не пленился одним зданием: это был флигель, примыкавший некогда к великолепному отелю, выстроенному в XVIII веке одним богатым финансистом и полуразрушенному с тех пор. Флигель был выстроен в стиле XVIII века, окружен садом и при некоторых небольших переделках мог быть обращен в весьма изящный отель. Денег на покупку его у Бальзака не было. Он взял часть суммы вперед у своих издателей, на остальную получил отсрочку и сделался счастливым домовладельцем на улице Фортюне. Предстояла новая задача: надобно было отделать и меблировать отель так, чтобы он сделался достойным жилищем женщины, которая должна была войти в него хозяйкой. Бальзак с увлечением принялся за дело. Красивая мебель и мелкие украшения комнат всегда были его страстью, доходившей до какой-то мономании. В молодости он часто отказывал себе в пище, чтобы купить какую-нибудь понравившуюся ему вещицу. Он ходил на аукционы, осматривал магазины редкостей, рылся в лавках старьевщиков и восхищался, как дитя, если успевал за недорогую цену приобрести какое-нибудь произведение искусства. Мало-помалу у него накопилось такое множество всякой всячины, что, когда он перевез свое имущество в отель на улице Фортюне, маленький домик превратился в настоящий музей редких и красивых вещей. Некоторые из этих вещей представлялись настоящими драгоценностями для любителей старины; так, в кабинете Бальзака стояли: комод Марии Медичи из черного дерева с гербами Франции и Флоренции и письменный стол Генриха II с монограммами из инкрустаций "Генрих", "Мария". В столовой обращал на себя внимание украшенный лилиями фаянсовый бассейн работы Палиси. В одной из спален возвышалась кровать г-жи Помпадур с изящными скульптурными украшениями. Множество этажерок, консолей, шкапчиков было наполнено фарфоровыми сервизами, вазами, всевозможными безделушками. За один сервиз, расписанный Ватто, Бальзаку давали 4 тысячи франков, но он не согласился продать его. На стенах красовались картины, большей частью – произведения великих мастеров. Бальзак купил некоторые из них по случаю, у старьевщиков и на аукционах во время своего пребывания в Риме, и ни за какие деньги не соглашался расстаться с ними. Вообще, все предметы, наполнявшие домик на улице Фортюне, представляли для него не одну только материальную стоимость. С каждым из них у него связывалось какое-нибудь воспоминание о тех лишениях, каким он себя подвергал, о тех трудах, какие он нес для приобретения и сохранения его, или о той радости, какую он испытывал, когда ему удавалось принести домой страстно желанную вещь.
Глава IX
Путешествие в Россию. – Февральская революция. – Вторая поездка в Россию. – Неудача в Академии. – Болезнь. – Запоздалое счастье. – Возвращение домой. – Смерть.
В начале 1847 года Ганская, отпраздновав свадьбу дочери с графом Мнишком и отпустив молодых в Россию, провела несколько недель в Париже с Бальзаком, а осенью того же года он, прилежно проработав все лето, отправился к ней, в ее имение. В то же время железная дорога шла от Парижа только до Кракова, а остальную часть пути романисту пришлось сделать в почтовой карете. Все, что он увидел в России, поразило его своей самобытностью, своим несходством с Европой. Совершенно ровная местность Украины, ее широкие степи, ее бесконечные поля, своеобразные костюмы и обычаи жителей, взаимные отношения помещиков и крепостных крестьян, – все это в живейшей степени возбуждало его любопытство и интерес. Дом Ганских считался самым великолепным в тамошней местности, действительно, он был обширен и роскошно меблирован, но глаз парижанина сразу заметил изъяны в этой роскоши: отсутствие обоев, ковров, недостаток ламп и т.п.
Ганская и молодые Мнишки встретили романиста самым дружелюбным образом; ему было приготовлено отдельное, изящно убранное помещение из трех комнат, подобрана специальная прислуга. Встречаясь с соседними помещиками и побывав в Киеве, он убедился, что романы его охотно читаются в России и что он имеет среди русских немало горячих поклонников. Это льстило его самолюбию, он отдыхал душой среди дружеской семьи, но главная цель, для которой он предпринял это длинное путешествие, не была достигнута: Ганская продолжала под разными предлогами откладывать их свадьбу.
В феврале 1848 года он вернулся в Париж, а через несколько дней вспыхнула Февральская революция. Бальзак никогда серьезно не занимался политическими вопросами. Он был по убеждениям монархист и если при Луи-Филиппе принадлежал к оппозиции, то к оппозиции легитимистской, а никак не республиканской. Он не был принципиальным противником социальных реформ и ничего не имел против улучшения положения рабочих, но требования "черни", волнения "толпы" возмущали его, а главное, с точки зрения его личных дел, переворот являлся для него настоящим бедствием. Известно, какой страшный промышленный кризис произвели во Франции события 1848 года. Этот кризис всего сильнее отразился на книжной торговле. Все занялись политикой, никто не думал о литературе. В газетах вместо романов стали появляться политические памфлеты, издатели отказывались покупать рукописи. Бальзак ехал в Париж, имея в виду напечатать несколько новых и несколько старых, переделанных заново, произведений, получить значительные суммы вперед и расквитаться с кредиторами, которые опять начали преследовать его. Года три тому назад ему удалось уплатить все старые долги, но покупка и устройство дома стоили ему около 100 тысяч франков. Революция лишала его доходов, на которые он твердо рассчитывал, ему пришлось опять прибегать к ростовщикам; опять посвящать все свое время и заботы разным денежным операциям. Это приводило его в полнейшее уныние, тем более что являлось препятствием к его браку: Ганская решительно объявила, что не может стать его женой, пока он не освободится от всех своих долговых обязательств. Он был не в состоянии писать и хлопотал о постановке на сцене нескольких пьес, окончательно отделанных им в деревне Ганской.
Одна из этих пьес, "La Marâtre" ("Мачеха"), имела порядочный успех в "Théâtre Historique"; другая, "Le Faiseur", принятая в "Théâtre Franсais", была сыграна под названием "Mercadet" уже после смерти автора; третью, комедию "Les petits Bourgeois", он сам забрал у директора театра, находя после июньских дней небезопасным выставлять в смешном виде победоносную буржуазию.