Сейчас мне ясно, почему залы были так светлы и приятны для работы в них. Ведь они были открыты с утра и до десяти часов вечера и всегда заполнены. Рядом находилась комната дежурного преподавателя, где можно было "под пропуск" взять для пользования и рейсшину, и угольники, и получить под расписку новый, чистый лист ватмана. Черчение "Первого листа" заняло у каждого из нас огромное количество времени. Зато "Первый лист" научил меня многому. Оказалось, что терпение и труд могут сделать то, что глазу кажется неосуществимым. И главное – работа, прежде чем она будет представлена на суд, должна и может быть выполнена до конца без малейших недоделок. Много раз мне казалось, что я сделал свой "лист" и дальше улучшать его бесполезно. Я шел к преподавателю за первой подписью, после которой можно было обводить сделанный в карандаше лист тушью, и каждый раз преподаватель, разглядывая чертеж, находил недоделки: то где-то осевые линии не проведены, то где-то надпись плохо сделана или какие-то размеры не проставлены. Обнаружив первую же из таких недоделок, преподаватель отправлял тебя с листом к доске еще поработать. Зато пришел день, когда "Первый лист" был сдан. И для тех счастливцев, кто сделал эту, казалось неосуществимую, работу, приоткрывалась дорога к экзаменам.
Я упомянул уже, что чертежные инструменты нам свободно выдавались на снабженный фотографией пропуск в институт. И не только инструменты, но и горы книг в читальном зале, и все остальное, необходимое для учебы (но все требовалось сдать обратно в тот же день).
Наш институт занимал большую часть земли, расположенной в треугольнике, сторонами которого служили сходящиеся к Москве Ленинградское и Волоколамское шоссе и железная дорога из Москвы в Тушино. Он являлся "режимным учреждением", то есть организацией, вход в которую охранялся специальной военизированной охраной, проверявшей пропуска не только при входе, но и на выходе. Невозможно было уйти домой, не сдав всего, что набрал, обратно.
В трех местах по многокилометровому периметру забора, огораживающего институт, имелись специальные проходные. На огороженной забором территории было в то время значительно меньше зданий, чем сейчас.
Встреча на площади у Белорусского вокзала
Однажды, в июле того года, когда я поступил в МАИ, по дороге в институт я, делая пересадку с трамвая на метро у Белорусского вокзала, чтобы доехать до станции "Сокол", находившейся недалеко от МАИ, не смог пройти через вокзальную площадь. Ее заполняли крытые зеленым брезентом грузовики с красными крестами военных санитарных машин. От железнодорожных путей, на которых стояли вагоны санитарных поездов, – место, где сейчас перроны пригородных электричек, – к этим грузовикам быстро, почти бегом, переносили на носилках людей, накрытых военными одеялами или шинелями. Носилки проносились мимо меня, обомлевшего, и оказывались на специальных козлах для погрузки в нужную машину. Большинство людей на носилках – солдаты, раненные, возможно, этой ночью под Курском. Ведь все знали, что рядом, на юге, уже несколько дней, день и ночь идет великая кровопролитная битва на Курской Дуге, и, наверное, санитарные поезда срочно увозят оттуда в госпитали больших городов потоки раненых, освобождая место для других таких же поездов. Один из раненых, привстав на локоть, смотрел с удивлением на большой город и людей вокруг.
А я смотрел на него. Его глаза поразили меня. Это были веселые, почти радостные глаза человека, который совсем недавно испытал необыкновенное счастье, был поднят судьбой так высоко, что и сейчас продолжал ликовать, благодарный случаю. Наверное, поэтому он смотрел на нас с чувством то ли превосходства, то ли жалости. Ведь нам не повезло, и мы не прикоснулись, не испытали, не пережили того, что испытал, имел счастье испытать, он. Хотя по виду его, по изможденному, не чистому его лицу, на котором выделялись эти излучающие ликование победы глаза, я понимал, что он находится на высокой точке физического страдания. И я понял вдруг, что он недавно совершил подвиг, о котором и не мечтал, и знает об этом. А после этого – будь что будет.
И я позавидовал ему. Даже пожалел себя, и одновременно возникло чувство неловкости перед самим собой.
Конечно, я обязан хотя бы раз в жизни совершить что-то подобное, о чем молчаливо скажут глаза, чтобы вернуть долг этому человеку и еще тем, что лежат сейчас рядом с ним неподвижно, закрыв глаза, и тем, кто никогда их уже не откроет.
Забегая вперед, скажу, что большая часть всей моей последующей жизни была поиском: стремлением к ситуациям, позволившим бы мне пережить то состояние, в котором находился этот незнакомый мне солдат, может быть, не отмеченный официальной наградой герой. Всего лишь несколько раз в жизни мне, по-видимому, удалось почувствовать такую же радость, такое же удивление, такое же счастье от полноты жизни, от причастности к ее великим событиям, как тому человеку. Или видеть по глазам, что моим друзьям удалось это пережить.
Через десятки лет я вспомнил еще раз эту встречу, когда прочитал, что китайцы давно, тысячи лет назад, считали, что великие полководцы умеют вдохновить своих солдат идти в сражение и даже умереть, ликуя.
Куда приложена сила тяги?
Все говорили, что второй курс будет легче. Но здесь нас встретило сопротивление материалов, и нам рассказали, как у студентов – будущих инженеров еще дореволюционных времен – ходила поговорка о том, что сдал сопромат – можно жениться. Смысл здесь очень прост: только после того как тебе удалось преодолеть сопромат, есть гарантии, что окончишь институт и будешь инженером, сможешь содержать семью. Мы быстро поняли, что поговорка не лишена оснований.
Особенно интересным предметом в это время стала для меня техническая термодинамика. Дело в том, что, изучая термодинамические циклы двигателей внутреннего сгорания, я надеялся понять, где на диаграммах этих циклов надо что-то добавить, чтобы получить теоретическое, термодинамическое обоснование работы моего водяного дизеля, и доказательство возможности его более экономичной работы. К сожалению, я не смог тогда догадаться сразу, как это сделать, а потратить на это больше времени не получалось. Вместо этого я с моими друзьями с удовольствием обсуждал другую, внезапно возникшую перед нами проблему, вытекавшую из второго закона термодинамики, – неизбежность тепловой смерти вселенной. Это следует из неудержимого стремления к максимуму энтропии, беспорядка во вселенной, или меры вероятности происходящих в ней процессов. Согласно этому закону, который на наших глазах вывел на доске лектор, внутри любой системы, где нет подвода и отведения энергии, все, что было относительно горячим, остынет, нагревая то, что холоднее. И со временем вселенная (все в ней находящееся) приобретет одинаковую температуру, и все процессы в ней прекратятся, вселенная умрет в тепловом смысле. Но эти процессы, говорил лектор, согласно тому же закону постоянного увеличения энтропии будут происходить не только с теплом. Все, что расположено высоко, опустится, а все, что низко, поднимется, достигнув одного уровня. Все яркое и светлое потускнеет, а все темное станет ярче и светлее, и, в конце концов, все в мире приобретет одинаковый серый цвет, и не будет сил в мире противостоять этому… А из того, что неизбежна смерть вселенной, следует вывод, что существовало и ее начало, закончил лектор с каменным лицом. С каменным, потому что тем самым он возражал постулатам лекций марксизма-ленинизма. На них лекторы безапелляционно заявляли нам, что конца миру не может быть, хотя бы потому, что мир, в конце концов, достигнет коммунизма, и стадия коммунизма будет вечна. Ну а раз не будет конца мира, не было и его начала, ведь Бога же нет…
Зотиков фотографирует образец антарктического льда. 1985
Пожалуй, только когда мы начали изучать теорию реактивных двигателей, возникали такие же неожиданные и волнующие выводы и вопросы. Например, лектор рисовал на доске тонкостенную трубу и показывал, что если эта труба будет двигаться в воздухе вдоль своей оси и в середине этой трубы начать подводить тепло, то возникнет сила, стремящаяся двигать трубу навстречу потоку, – сила тяги. Все это было нам понятно, мы кивали головами. И вдруг преподаватель спросил:
– А куда, как вы думаете, куда, к какому месту трубы приложена здесь сила тяги?
И мы осеклись. Ведь мы знали, что труба в нашем рассуждении была теоретическая, с бесконечно тонкими стенками, к ее торцу никакую силу не приложишь, к стенке тоже, потому что газ, воздух, в котором мы предполагали двигающейся трубу, был у нас идеальным, то есть не обладающим трением. И мы долго и радостно спорили.
Но в этом примере я опередил события. А, возвращаясь ко второму курсу, я должен отметить лишь, что по-прежнему почему-то находился в цейтноте. Может быть, мне не хватило душевной стойкости, душевной смелости при затратах труда и времени на выяснение термодинамической основы моего водяного дизеля уйти в сторону от стереотипных дорог? Обучение ведь предполагает последовательное и постепенное изучение предмета, считая необходимым освоение того, что проходят, не забегая вперед. Царил лозунг – конструируй, а не изобретай. А если появилось время и остались силы, займись спортом: гимнастика, бег, академическая гребля, бокс, альпинизм, парашютизм – все предлагалось на выбор и бесплатно. Кроме того, можно было заниматься в различных драмкружках, петь, танцевать, делать что угодно, но, подразумевалось молчаливо, – в рамках инфраструктуры института.
Во всем этом был лишь один маленький изъян: при приеме на первый курс института приемная комиссия отдавала такое явное предпочтение юношам по сравнению с девушками, что институт наш был практически мужской. Например, в нашей группе из двадцати человек было только три девушки. Не самых красивых, очень умных, но замученных учебой. Нам, мужчинам, было трудно удержаться, а им, слабому полу, наверное, еще труднее. И на экзаменах, и на зачетах преподаватели им почти открыто напоминали, что девушки здесь занимаются не женским делом.
И мы, дураки, гордились тем, что институт наш почти полностью мужской. Мы не понимали, как много теряем из-за того, что практически лишены в процессе учебы общения с девушками. И я не имел близких приятельниц ни в институте, ни в городе, несмотря на его огромность. Почему-то я был очень плохо одет, особенно ниже пояса. На ногах у меня были, правда, солдатские ботинки, но брюки, в которых я приехал из эвакуации, развалились, и папа достал мне вместо них легкие голубые рабочие брюки, оканчивающиеся снизу белыми тесемочками. Конечно, такие брюки надо было носить только под сапоги, а сапог у нас не было. Понимая это, чтобы закрыть тесемочки, папа принес мне откуда-то блестящие черные кожаные краги. Я бурно протестовал. Говорил, что такие краги носили еще перед Первой мировой войной французские офицеры, авиаторы и пожарные брандмайоры, а студенту МАИ 1945 года их носить невозможно. Но папина воля, как всегда, победила, и я ходил в этих крагах и какой-то черной, тоже неизвестно откуда появившейся у папы гимнастерке. Конечно, чувствуя себя в таком виде пугалом, я сторонился любой девушки.
Когда приехала из эвакуации мама, она попыталась исправить положение. Собрала как-то огромное по нашим меркам количество денег и дала их мне, чтобы я поехал на Тишинский рынок и купил там с рук себе брюки. Она и я не знали, что этот рынок в те годы, как и все рынки страны, наверное, представлял собой огромную толкучку, на которой правили воры и обманщики всех мастей. Эксперты по игре в три листика и в наперсток со всех сторон зазывали желающих попытать счастья и мгновенно разбогатеть. Я присмотрелся к одному такому игроку и, поняв, что если буду внимателен, смогу выиграть, сыграл на небольшую сумму и выиграл. После этого сыграл еще и еще, каждый раз проигрывая, и очень быстро оказался без копейки. Сгоряча я пытался отыграться, поставив на кон свою гимнастерку и оставшись в майке, но игроки отказались принять ее – они играли только на деньги.
Я поехал домой и без брюк, и без денег. Случившееся было ударом для семьи. Сказать, что я проиграл деньги в азартной игре, именно так это было бы воспринято, значило нанести двойной удар, и я обманул маму. Сказал, что меня обокрали, придумал историю. Пришлось жить в крагах.
Альпинисты
Однажды я увидел объявление о том, что секция альпинизма при МАИ приглашает всех желающих на ее вечерние занятия, вспомнил книгу "Жизнь растений" Кернера и то, как я мечтал еще мальчишкой увидеть когда-нибудь настоящие горы и пошел на очередное занятие. А сходив на него раз, старался уже их не пропускать.
Руководил нашей секцией невысокий, но очень широкий в плечах темноволосый, намного старше нас, студентов, человек, который сказал нам, что он работает здесь, в МАИ, преподавателем, но чтобы мы звали его просто Леня. Леня Юрасов. Да, мне посчастливилось, и я встретился с одним из наиболее, на мой взгляд, интересных людей МАИ периода моей учебы (конца войны и сразу после войны), будущим основателем знаменитого Спортклуба МАИ Леней Юрасовым. На первом, осеннем, занятии секции Леня сказал, что мы будем заниматься всю осень, и зиму, и весну, и он обещает, что каждый, кто прозанимается все это время, будет достаточно вынослив и силен, чтобы летом поехать с ним почти бесплатно в альпинистский лагерь в горы Кавказа. Было отчего закружиться голове.
Занятия наши, которые проводил всегда сам Леня, начинались с того, что мы переодевались в раздевалке физкультурной кафедры и, оставшись в легких резиновых тапочках и свитерах, выходили на улицу. Пройдя немного быстрым шагом, для разогрева, как говорил Леня, переходили на бег. Когда Леня сказал, что мы будем бежать для начала час, я не поверил, что смогу это выдержать, и приготовил себя психологически к тому, что позорно сойду с дистанции где-то в середине пути, уйду домой и никогда больше не приду на эти занятия, чтобы не позориться снова. Но Леня так умело вел нашу стайку бегунов, что, когда я начинал чувствовать, что уже не могу и готов отстать, Леня внезапно снижал темп бега или вообще переходил на быстрый шаг, и лишь после этого снова начинал бежать. А потом я впервые испытал блаженство второго дыхания и даже не заметил, как мы закончили нашу пробежку.
Многому научил нас Леня. Например, тому, как надо во время бега дышать не носом, а ртом, но язык при этом держать так, чтобы кончик его упирался в нёбо. Тогда, говорил Леня, при вдохе воздух, обходя теплый язык, нагревается и поступает в гортань, а потом в легкие, согревшись, и твои дыхательные пути предохраняются от переохлаждения и простуды.
Я, как, наверное, большинство из нас, слепо верил всему, что скажет Леня. Поэтому все остальные десятки лет, прошедшие с тех пор, всегда прижимаю язык к нёбу, когда бегаю или просто тяжело работаю, дышу ртом в холодную погоду.
Кроме этого, Леня учил всех нас тренировать свои пальцы, чтобы быть в состоянии, если потребуется, висеть на их кончиках на отвесных стенках, там, в горах. Ах, как радостно млело мое сердце – мне, возможно, придется висеть на кончиках пальцев на отвесных стенках, там, в таинственных, страшных горах, куда нас повезет с собой Леня!
Так же думали, наверное, и все мои новые друзья по кружку. Потому что не только я, но и все купили себе по маленькому резиновому мячику и постоянно давили его пальцами то одной, то другой руки, перекладывая шарик из кармана в карман, – тренировали пальцы.
Пришел день, мы поехали в воскресенье на тренировку в длительной ходьбе за город, и Леня дал мне, а может, и многим другим новичкам еще один урок. В середине дня мы остановились на какой-то полянке, чтобы перекусить. Каждый достал свой завернутый в бумажку драгоценный завтрак, у кого больший, у кого меньший. Время было голодным, карточная система работала. А Леня разложил на земле ткань, бросил на нее свой пакетик с едой и сказал, чтобы все сложили туда же всё, что у них было съестного:
– Теперь мы порежем всё на всех поровну. В альпинизме еда всегда делится на всех поровну, независимо от того, кто что принес.
Этот урок мне очень понравился, и я тоже запомнил его на всю жизнь.
А чудеса продолжали сыпаться из рога изобилия, которым командовал Леня Юрасов. Когда пришла зима, мы все в нашей секции стали гордиться тем, что ходим без перчаток на холоде, чтобы, по совету Лени, закалить свои руки для работы на ледниках. Однажды Леня сказал, что он где-то договорился и к нам в Институт скоро привезут много американских горных ботинок, называемых всеми за свою огромность студебеккерами. Они чем-то напоминали огромные американские грузовики "студебеккеры", которыми были полны в то время все дороги. Леня пообещал, что каждый, кто захочет учиться слалому, без чего не может быть хорошего альпиниста, получит эти ботинки.
Конечно же, все и я тоже изъявили желание заниматься слаломом, а Леня сообщил, что мы скоро получим еще и немецкие, трофейные, окантованные железом горные лыжи и вся секция поедет в зимние каникулы в деревню Муханки, что недалеко от станции "Турист" по Савеловской дороге. Мы узнали от него, что в этих местах есть такие огромные овраги с удобными для горных лыж спусками, что это место названо подмосковной Швейцарией. А самый большой Парамонов овраг расположен вблизи Муханок, где наш институт на время зимних студенческих каникул снял для нас помещение деревенской школы.