Памятным событием первой моей недели стал экзамен на право вождения автомобиля, который мне пришлось сдавать в миссии. Движение на дорогах практически отсутствовало, однако мой инструктор, ямаец по имени Тревор, все же посоветовал мне вести себя крайне осторожно: "Если поблизости люди, никогда не ведите машину со скоростью большей, чем скорость пешехода". Я спросил почему. Он объяснил, что сбитому машиной ООН местному жителю выплачивается сто долларов компенсации и, похоже, получить их норовит едва ли не половина населения страны. Местные жители приобрели неприятную привычку бросаться наперерез машине ООН - или загонять под нее какого-нибудь своего пожилого родственника в надежде добыть награду. Жизнь человека в Сьерра-Леоне стоит дешево.
Фритаун выглядел хаотичным, но дружелюбным, жители его были настроены оптимистически и питали надежду, что ООН принесет им продолжительный мир и процветание. Улицы кишели торговцами, школы были переполнены хорошо одетыми учениками. Однако относительное благополучие Фритауна было лишь видимостью - за ней скрывалась мрачная реальность жизни страны, особенно мрачной была она на территориях, контролируемых ОРФ.
Под контролем повстанцев все еще пребывали две трети территории Сьерра-Леоне. Военный штаб их находился в Макени, в северной провинции страны. Меня прикомандировали к корпусу военных наблюдателей ООН, базировавшемуся в Макени. Мы не имели права носить оружие, - собственно говоря, отсутствие его было лучшим нашим средством самообороны. Я потерял счет случаям, когда солдаты ОРФ подвергали меня обыску под дулом автомата. Если бы я открыто носил оружие, они сочли бы меня врагом, если бы я носил его тайно - приняли бы за шпиона. Я снял с формы все британские армейские значки: они лишь привлекли бы ко мне ненужное внимание.
В Макени меня доставили еженедельным воздушным рейсом - час полета на стареньком русском вертолете МИ-8. Мы приземлились на футбольном поле соседнего города Магбурака, где я и познакомился с другими офицерами из группы наблюдателей.
Здесь, вдали от побережья, жара стояла куда более гнетущая. Выйдя из вертолета, я ощутил порыв горячего ветра. Поначалу я принял его за выхлоп вертолетного двигателя, но вскоре понял, что это просто нормальная для здешних мест температура. Даже усилий, которые потребовались, чтобы вытащить из вертолета мои сумки, хватило, чтобы одежда на мне промокла от пота. Я запрыгнул в джип, за рулем которого сидел Мустафа, офицер-египтянин. Он поднял стекла на окнах, включил кондиционер, вставил в стереопроигрыватель машины альбом Мадонны "Как девственница" и закурил сигарету. У посадочной площадки вертолета собралась группа ребятишек, чтобы поглазеть на его еженедельное приземление. Меня подивило, что Мустафа покатил прямо на них, громко гудя, - мальчишки бросились врассыпную.
Дорога, соединяющая Магбурака с Макени, оказалась на удивление хорошим гудронным шоссе. Построенное в 1950-х годах, оно долгое время почти не использовалось и потому так хорошо сохранилось. Несмотря на попадавшиеся временами ухабы, мы летели по этой узкой дороге на скорости 110 километров в час, едва не сбивая местных тяжело нагруженных жителей, двигавшихся пешком или на велосипедах. Такое неуважение к ним показалось мне вызывающим, тем более что, нагоняя их, Мустафа громко сигналил. Сделав вид, что меня укачивает, я попросил Мустафу сбавить скорость.
- Тут все ездят так быстро? - спросил я.
- Нет. Другие ездят гораздо быстрее, однако и я понемногу осваиваюсь.
В тот день я решил, что, когда мне доведется водить машину, ездить я буду медленно, открыв окна и непременно здороваясь с каждым встречным.
Мы миновали несколько блокпостов, установленных скучающими на вид повстанцами, которые просто махали нам руками, пропуская.
На последнем перед Макени блокпосту я решил, что мне изменило зрение.
- Там что, действительно стоял шимпанзе?
- Да, - ответил Мустафа.
- И держал в руках "Калашникова"?
- Да.
- А стрелять он умеет?
- Не знаю - у нас же, если помните, прекращение огня, - без тени иронии ответил Мустафа.
Несколько дней спустя я посетил этот блокпост и снова увидел там шимпанзе. Правда, на сей раз оружие он отложил в сторону, чтобы выкурить сигарету. Увидев, что я приближаюсь, шимпанзе схватил автомат и зарычал на меня.
- Вы не понравились старшему сержанту, - крикнул мне командир блокпоста. - Патронов у него нет, но заколоть вас он может.
К автомату шимпанзе был примкнут штык.
Когда я увидел этого шимпанзе в следующий раз, тот курил сигарету с марихуаной. Я так и не выяснил, умеет ли он стрелять.
Наша группа размещалась в обнесенном стеной вре́менном лагере на окраине Макени. На одном его краю находилось длинное одноэтажное здание, фасад которого глядел на шоссе, на другом - два строения поменьше. Джипы ООН стояли между зданиями, укрытые от любопытных глаз. По другую от лагеря сторону шоссе располагался колодец, который приходилось раз в неделю пополнять водой.
Я познакомился с моими новыми коллегами. В состав группы входило четырнадцать наблюдателей (десять национальностей, восемь языков, шесть религий) и, какое-то время, ручная обезьянка по имени Оскар. Командовал группой полковник воздушно-десантных войск Великобритании Джим Скьюз. Перед нами стояли две основные задачи: оценивать уровень безопасности на вверенной нам территории и следить за ходом процесса разоружения.
Майор Игорь Котов, крепкого сложения русский, показал мне мое жилье, находившееся в одной из хибарок лагеря. Стены у хибарки были из шлакобетонных блоков, окна зарешечены, а крепкая металлическая дверь запиралась только снаружи. Я спросил у Игоря, не склад ли это.
- Нет. Тюрьма ОРФ. Будете спать здесь. Вполне безопасно.
Прежним обитателем этого дома был Деннис Минго, он же Супермен, командир ОРФ, имевший репутацию человека жестокого даже по меркам ОРФ. Как я потом узнал, прозвище свое Минго заработал благодаря предпочитаемому им способу убийства - он сбрасывал свои жертвы с высоких домов, предлагая им "полетать, как Супермен".
Комната была грязной. Я отдраил стены, однако стереть зловещие темно-красные пятна мне все же не удалось. Свежая покраска вскоре убрала с глаз - хоть и не убрала из памяти - свидетельства того, что Супермен пытал здесь людей.
Крыша из гофрированного железа защищала комнату от дождя, однако жарко тут было как в печке, даже ночами. Я решил акклиматизироваться как положено, не поддаваясь искушению установить в комнате вентилятор. Хоть это и означало, что я первые несколько дней буквально купался в поту и почти не спал ночами, оно того стоило. Некоторые из коллег сочли мою позицию странноватой, однако когда дела оборачиваются плохо, то, что ты успел акклиматизироваться, может спасти тебе жизнь.
Комната моя располагалась вблизи электрогенератора, тот громко стучал, однако через пару дней я к его шуму привык. На самом деле спать при работающем генераторе было даже легче. Когда его отключали, я слышал шебуршанье крыс у меня над головой, под крышей, и это не давало уснуть. Я попробовал воспользоваться крысиным ядом, и тот убил одну из крыс, однако тушки ее я так и не нашел. Можете мне поверить, хуже необходимости делить спальню с живыми крысами только необходимость делить ее с дохлой, разлагающейся.
Вскоре я хорошо освоился с повадками моих сожителей-грызунов. Каждые три дня они прибирались в своем жилище, сбрасывая помет на мою москитную сетку. Отдирание от нее крысиного дерьма стало моей регулярной работой. Тревожило меня то обстоятельство, что сотрудник располагавшейся неподалеку британской службы гуманитарной помощи умер совсем недавно от лихорадки Ласса. Это болезнь, поражающая людей, которые вдыхают пары́ крысиной мочи. Я испробовал самые разные способы изгнания крыс: пытался выкурить их (никакого эффекта, разве что комната моя на недели провоняла дымом), разобрал крышу, чтобы взглянуть на них (крысы разбежались еще до того, как я их увидел, а крыша начала протекать). Хотел даже обзавестись кошкой, однако единственная, какую мне удалось найти в Макени, была костлява, изнурена болезнями, а размером не превосходила самих крыс, и я решил, что шансов справиться с ними у нее никаких.
Поначалу меня включили в состав группы военной информации. Службой военной информации в ООН называют разведку (последнее слово слишком уж отдает холодной войной). Будучи новым здесь человеком, я толком в ситуации не разбирался, однако меня назначили на этот пост, поскольку английский был моим родным языком и мне было проще составлять ежедневные отчеты о положении в стране.
Между сотрудниками нашей команды существовали противоречия почти неразрешимые. Африканцы имели склонность каждодневно отправляться после полудня "по бабам" или приводить таковых к себе. К сожалению, благочестивые мусульмане не могли примириться с этим и отказывались делить с африканцами жилье. Был достигнут компромисс: африканцы сняли по соседству дом, который и использовали для любовных утех, а в рабочих кабинетах появились таблички: "В СЛУЖЕБНЫХ ПОМЕЩЕНИЯХ НЕ КУРИТЬ И ЖЕНЩИН В НИХ НЕ ПРИВОДИТЬ". Общим у нас было лишь одно: мы носили береты ООН. Впрочем, разнородность была как раз сильной нашей стороной.
В помощь нам был придан батальон из пятисот легковооруженных кенийских пехотинцев. Считалось, что повстанцы не станут разоружаться, если мы их не защитим, - страх, что местные жители поквитаются с ними, был небезоснователен. Кенийцы были разбросаны по самым разным местам, более ста человек на одно место никогда не приходилось. Наш лагерь охраняли всего шестеро из них.
Распорядок дня, который я для себя установил, подразумевал ранний подъем, позволявший сделать основную часть работы, пока еще нет жары. Я наслаждался ранними утренними пробежками, которые позволяли мне не только поддерживать форму, но и осматривать окрестности. Иногда мне составлял компанию Муса, владелец земли, на которой стоял наш лагерь, и я исследовал глухие улочки Макени и тропы в полях и соседних деревнях. Муса знакомил меня с командирами многочисленных блокпостов, расставленных по дорогам и тропам. Он все еще состоял под патронажем и защитой Супермена, так что с ним я чувствовал себя в безопасности. Местные ребятишки, когда мы пробегали мимо, по-дружески осыпали нас бранью на своем языке, менде. Муса переводил: "Смотри, как красиво бежит этот белый человек!" Мне было лестно такое слышать, но я усомнился. И оказался прав. Наш сосед дал мне точный перевод: "С добрым утром, куриные ноги!"
Пробежавшись, я принимал душ - вешая на ветку дерева наполненный водой пластиковый пакет с проколотыми в нем дырками - и брился, взбивая пену в жестяном котелке и одновременно слушая зарубежное вещание Би-би-си.
После завтрака начинался рабочий день. Мы старались сделать как можно больше поутру, пока повстанцы были еще тихи. Ближе к полудню большинство их уже распалялось, накачавшись спиртным или наркотиками, добиться от них толку было труднее, к тому же они становились довольно непредсказуемыми.
Первая и главная наша задача состояла в том, чтобы оценить, насколько безопасна ситуация. Мы передвигались по окрестностям пешком или в джипе и старались опросить население, выясняя, что происходит в округе. Кроме того, мы пытались "вразумить" здешних повстанцев, объясняя, зачем тут находится миссия ООН и какие выгоды принесет им разоружение. В подписанном повстанцами в Ломе мирном соглашении говорилось, что служащие ООН могут беспрепятственно передвигаться по стране. Несмотря на это, командиры блокпостов считали, что всякий, кто желает спокойно их миновать, должен платить. Я отказывался давать им деньги, не желая создавать прецедент. Тем не менее всякий раз, как я попадал даже на один и тот же блокпост, повстанцы ожидали все того же, и я вместо денег раздавал им разные вещицы - ручки, карандаши, - которые прихватил с собой из Великобритании.
Самым тяжелым оказалось патрулирование, в ходе которого мы попытались добраться до находящегося более чем в двухстах километрах от нас городка Коно, рядом с алмазными копями. Заключенное в Ломе мирное соглашение запрещало нелегальную добычу и экспорт алмазов, потому ОРФ не желал допускать туда сотрудников ООН, стремящихся выяснить, что там происходит.
Формально Коно принадлежал к сфере ответственности другой группы наблюдателей ООН, наподобие нашей. Но та раз за разом придумывала отговорки, позволявшие отлынивать от поездок в этот городок. В штаб-квартире ООН возмутились и попросили нас съездить туда.
Возглавил патруль полковник Джим, я вызвался сопровождать его в головной машине. Замбиец Джордж и пакистанец Ризви ехали во второй машине, кроме того, нас сопровождал вооруженный эскорт кенийцев.
Чтобы обеспечить спокойный проезд через блокпосты, мы взяли с собой двух командиров повстанцев: подполковника Альфреда Джимми и полковника Шерифа. Оба были хорошо образованными, прагматичными людьми, верившими в благотворность мирного процесса, - в дальнейшем они собирались заняться политикой. Впрочем, звания свои Джимми и Шериф заслужили в боях, а не в политической борьбе. Продвигаясь к Коно, мы проезжали по местам боев, в которых они принимали участие как командиры. Мрачная представилась нам картина. Многие из погибших так и лежали там, где их убили, скелеты дочиста обглодали стервятники. Некоторые были обезглавлены - черепа их красовались на воткнутых поблизости кольях. Я спросил Шерифа, отрубали ли им головы еще живым или уже после смерти.
- Когда как, - ответил он и продолжал: - Видите то бревно? Мы перегородили дорогу, чтобы бронемашины не проехали. А когда нигерийские солдаты вылезли, чтобы убрать его, мы обстреляли их из гранатомета и добили из пулемета вон из тех зарослей. Это их головы торчат на столбах!
Мы перешли к теме людоедства. Шериф сказал, что многие бойцы верят: если съесть сердце сильного мужчины, сила его перейдет к тебе. Сам он подобных предрассудков не разделяет, однако считает, что людоедство позволяет сплотить людей и поднять их моральный дух.
Я поинтересовался, по возможности бесстрастно:
- А вам, Шериф, тоже случалось есть человечину?
- Да.
- Правда, что человечина напоминает свинину?
- Не знаю, - ответил он. - Я же мусульманин.
Я спросил у Шерифа, как он оказался среди повстанцев. Он ответил, что, окончив в 1987 году (в один год со мной) школу, начал было учиться во Фритауне на юриста. Однако в 1990-м он стал свидетелем ужасного события. Его отец, полицейский, во время попытки вооруженного переворота находился при исполнении обязанностей. Шериф видел, как мятежные солдаты выкололи его отцу глаза и залили в глазницы аккумуляторную кислоту. И Шериф присоединился к ОРФ. Я начал понимать, насколько трудно будет разорвать круг насилия.
Шериф превратился в жестокого головореза, но все еще был способен на проявления доброты - я видел однажды, как он отдал свой завтрак голодному нищему. Общаться с ним мне было довольно легко, я только гадал, каким бы я стал, проживи я такую жизнь, как он.
Разоружаем повстанцев
На протяжении первых восьмидесяти километров дежурившие на блокпостах повстанцы узнавали Шерифа и Джимми и пропускали нас сразу. Однако, когда мы отъехали подальше и их перестали с ходу узнавать, оба сильно занервничали. Теперь переговоры, которые они вели на каждом из блокпостов, становились все более продолжительными.
Когда нас остановили снова, до Коно оставалось всего восемь километров. Командира этого блокпоста звали майор Психо, а лет ему было всего пятнадцать. Я помню его красный берет с пулевыми пробоинами на каждом виске. Кенийскому эскорту пришлось остаться на блокпосту, а меня с Джимом "пригласили" заглянуть в ближнюю деревню. Там мы услышали, что сегодня в Коно проехать будет нельзя и что нам придется заночевать здесь. Поскольку атмосфера вокруг нас все более накалялась, мне вовсе не улыбалось провести ночь в этой деревне. Джим согласился со мной, но Психо отказывался отпускать нас. Даже Шериф с Джимми и те были напуганы.
На блокпосту кенийцы вели переговоры. Они убедили повстанцев в том, что "двое белых и сами не знают, что делают, но люди они безвредные", однако выбраться из деревни мы смогли лишь после трудных трехчасовых переговоров.
Мы с Джимом признали, что забрались слишком далеко. И поехали по ночным дорогам обратно в Макени, так и не увидев Коно. А прежде чем нам удалось предпринять вторую попытку, соглашение о прекращении огня было приостановлено.
Вторая наша задача состояла в том, чтобы присматривать за процессом разоружения, когда, или скорее если, он начнется. Какое-то время ОРФ тянула канитель, более или менее соблюдая договоренность о прекращении огня, что позволяло работать на их территории службам гуманитарной помощи, и все же отказывалась сдавать какое бы то ни было оружие. Однако медленный прогресс все же имел место. Команда экспертов из Министерства международного развития (ММР) Соединенного Королевства добилась от командования ОРФ разрешения начать на его территории строительство некоторого числа лагерей для разоружившихся повстанцев. Ближайший к нам находился в пятнадцати километрах от Макени. Предполагалось, что бойцы ОРФ, разоружившись, станут жить в этих лагерях. Их будут кормить, оказывать им медицинскую помощь, выдадут им по триста долларов и обучат основам какого-нибудь ремесла. К началу апреля возведение первых "лагерей разоружения, демобилизации и реинтеграции" было практически завершено.
В других частях страны процесс разоружения шел хорошо, и это позволяло нам посещать некоторые команды военных наблюдателей, чтобы посмотреть, с какими трудностями они сталкиваются. Трудностей хватало. Одна из основных проблем состояла в том, чтобы установить, кто действительно принадлежит к числу комбатантов - людей, принимавших участие в боевых действиях. Для того чтобы тебя сочли экс-комбатантом, ты должен иметь на руках оружие. К примеру, ООН не считает тебя комбатантом, если ты пришел "разоружаться", имея при себе всего лишь ручную гранату. И не считает потому, что гранату ты мог купить на черном рынке за десять долларов, а сдав ее, получить триста. Одна женщина, попытавшаяся проделать такой фокус, кончила очень плохо. Услышав, что трехсот долларов ей не дадут, она выдернула из гранаты чеку.
Вблизи Макени находилось около двух тысяч бойцов-повстанцев и, быть может, еще десять тысяч во всей зоне нашей ответственности. Нас предупреждали, что мы можем столкнуться с бойцами детского возраста, однако реальная встреча с ними стала для нас потрясением. По моим прикидкам, средний возраст бойцов ОРФ составлял в Макени двенадцать-тринадцать лет. Некоторые были еще моложе.
Взаимодействие с детьми-солдатами было делом сложным - и в моральном, и в практическом отношении. С одной стороны, ты понимал, что это дети и что в своих прегрешениях они на самом деле не виноваты. С другой стороны, само их неведение относительно того, что представляет собой общечеловеческая мораль, делало их особенно опасными, а командиры повстанцев усердно это использовали. Вербовка бойцов в ОРФ была жестокой, но эффективной. Типичный метод состоял в том, чтобы просто напасть на деревню, перебить или перекалечить взрослых и силком увести с собой детей. Для обеспечения лояльности новых рекрутов ОРФ насильно заставлял их принимать наркотики или совершать жестокости в отношении их же собственных родных. А когда они превращались в сирот, ОРФ заменял им семью.