…К книгам я относилась как к способу познания жизни. Зря я так думала. Ничто тебя не образумит, если не прочувствуешь на собственном опыте, где права, а где виновата. Книги уводили меня в такие дебри поисков истины, что, в конце концов, я для себя решила – нужно смириться с тем, что существует Непостижимое. Можно выстроить цепочку причинно-следственных связей в деятельности людей, объяснить те или иные события, но ответить на вопрос, почему мир устроен так, а не иначе, невозможно. Даже если веришь во всемогущего, всеведущего и всесущего Бога.
– Сотворение Адама и Евы, существование рая, ада, загробной жизни, иных миров, кто может знать – так было, так есть. Неизвестно, – сказал Донатас.
– Каких иных миров?
– Нематериальных.
– Знаешь, не могу соотнести материальное с идеальным. Душа человеческая: радости, страдания… и планеты, звезды, галактики, немыслимые для людей расстояния, исчезающие вселенные. Какой смысл в существовании такого миропорядка? Почему все так сложно устроено? И печально. Появиться физически, чтобы исчезнуть?
– Может быть, и не сложно, а просто. Во времена моего детства, помню, люди верили во все, что написано в религиозных книгах. И я верил. Потом стал критически к этому относиться. Есть что-то. Но что?
– Когда надеяться не на кого, говорю: "Боже!" И не знаю, к Кому обращаюсь.
Я уже и подзабыла многое из того, что тогда говорил Донатас. Позволю себе обратиться к отрывку из беседы Донатаса с Дмитрием Минченком, бравшим у Донатаса интервью для журнала "Огонек". Те же мысли Донатаса. "Живые живут только потому, что пожирают друг друга. Это парадокс. И только потому возможна наша жизнь. Человек тоже пожирает другого человека. Зачем так сделано?! Загадка. Но это закон эволюции… Я иногда думаю, что наша Земля – это не больше чем простой атом в какой-то другой системе иной жизни. И о ней мы вообще не имеем никакого представления".
"Троица", "Охотники на снегу", "Возвращение блудного сына" - такие репродукции иконы Рублева и картин Брейгеля и Рембрандта были у Донатаса в его кабинете. Божественное, природное, человеческое – триединство.
– Ты читал притчу о блудном сыне?
– В Евангелии. И картину видел в Эрмитаже. Испытал тогда сильное потрясение. После съемки финала "Соляриса" вспомнил – это же Рембрандт!
– Я тоже видела подлинник. Захотелось прочитать историю непутевого сына. Но прочитанное не так вразумило, как увиденное. У Рембрандта человеческие чувства предельно выражены, а в Евангелии я это не почувствовала.
Аналогия в фильме с Рембрандтом. Назидательно? Каждый видит свое. Как по-другому можно было показать глубину выстраданного человеком?
…Люблю живопись. Она дает возможность погружения в историю людей, их психологию, переживания. Живопись как фрагменты исторического времени. Соединяем их, и вот, смотри – перед тобой пройденный человечеством путь познания от наскальных рисунков безымянных художников и до "Черного квадрата" Малевича. И что за этим квадратом сегодня, какие истины? Возвращение на круги своя?
– У тебя столько наград. Можно твои руки поцеловать?
– Не дури.
– Я серьезно.
– Принеси-ка стремянку.
– Зачем?
– Покажу что-то.
– Я могу и со стула дотянуться. Не переживай, не уроню.
– Как знать.
Я принесла стремянку. Донатас показал мне, что снять со шкафа. Символическое изображение человека, встроенное в коробку с закрывающимися створками.
– Эта награда мне очень дорога. На международном кинофестивале вручили за лучшую мужскую роль, и для меня это стало неожиданностью. Чиновники хотели ее на киностудию забрать. Но я не отдал.
– Как это у тебя получилось?
– Не отдал. Я был правдив, не играл, а жил жизнью Вайткуса. Добавлял свое, считая, что написано сухо, некоторые сцены расширил. Жалакявичус одобрял. Это был мой четвертый фильм, но Йонас Грицюс – первый из операторов, кто сказал: "Ты играй, а я тебя буду снимать". Я радовался такому оператору…
Вспоминаю слова другого человека о фильме: "В картине все удачно сошлось: работа режиссера, оператора, актеров, композитора, художника… Знали, что хотели, добивались своего, оттого фильм и получился".
В 1991 году перестал существовать Советский Союз, Литва обрела независимость, и в литовских учебниках по истории восторжествовала правда о национальной борьбе "лесных братьев", о сложном времени выбора для людей своей судьбы. Правда, которую не в полной мере, но все-таки отважился показать в своем фильме Витаутас Жалакявичус.
– А где снимали фильм?
– В Зервинай. Сейчас на карте посмотрим.
Донатас достал папку с картами и показал на карте, где находилась эта деревня. На юге Литвы, недалеко от города Варены.
– Для фильма искали такую деревню, чтобы не было никаких примет современности.
– По телевизору часто показывали фильм. Я до конца не смотрела. Не выдерживала… переживала, что Вайткус погибает.
"Нужно съездить в Зервинай, сделать фотографии и рассказать ему о том, что сохранилось со времен съемок", – подумала я и высказала свою мысль Донатасу. Он одобрил. На листке бумаги прочертил направление дороги, отметил расположение деревни, ближайших к ней населенных пунктов.
Через два года я осуществила этот замысел. Побывала в Варене у мельницы, там, где снимались эпизоды перестрелки с "лесными братьями", добралась до Зервинай. Она была в пятнадцати километрах от города, в стороне от оживленной автомобильной трассы. Вокруг сплошной лес. Места глухие. Ощущение не из приятных. В деревне, как я узнала, проживали пятьдесят человек, вечером же она выглядела совершенно безлюдной. Сразу у въезда – деревенское кладбище… Я сфотографировала дома, хозяйственные постройки, три деревянных, потемневших от времени креста с изображенными на них распятиями… В безмолвии и в свете заходящего солнца все казалось застывшим, безжизненным… Нашла развилку дорог. Определенно там, чуть выше развилки, снималась финальная сцена с Вайткусом и Оной. Что-то вспоминается… Туман. Вайткус в белой рубашке… Совсем другой человек, освободившийся от страха, счастливый… И вдруг отчаянный крик Оны: "Не надо!"
В момент размышлений о фильме у меня зазвонил мобильный телефон.
– Оля, ты где сейчас?
– Донатас, я в Зервинай.
– Как будешь выбираться оттуда?
– На велосипеде.
– О, Езус Мария!
– Не волнуйся, придумаю что-нибудь. Возвращаться на ночь глядя в Варену я не рискнула. Договорилась с местным жителем, и меня на машине, за небольшую плату, доставили в город. Вместе с велосипедом. Один из сделанных мною фотоснимков и еще две фотографии: эпизода из фильма "Никто не хотел умирать" и момента репетиции роли Вайткуса Донатас поместил в большую рамку. Многие интервью обычно начинались с просьбы рассказать о его работе в этом фильме.
Прочитала, что американские кинокритики считают роль Вайткуса лучшей ролью в советском кино. Жизненно сыграно. И фильм о человеческом выборе. Между жизнью и смертью. Кто знает, что придется когда-нибудь выбирать и нам?
…Что главное в человеке? Думаю, доброта. Мне встречались добрые и бескорыстные люди. Они не боялись, что кто-то воспользуется их доверчивостью и обманет. Доброта их была не избирательна, а всеобъемлюща. Помню, как у меня украли на вокзале деньги. Совершенно посторонний человек купил мне билет на поезд, проводил, еще и сверток с едой положил в руки.
– Забудьте об этом и не переживайте.
– Напишите, пожалуйста, адрес, куда мне выслать деньги.
– Вы мне ничего не должны. Поможете кому-нибудь при случае, – сказал он.
Забудьте? Да я всю жизнь помню его доброту.
Добрым и интеллигентным человеком была моя мама. Не судила людей, никому не завидовала, а тем, кто нуждался в помощи, помогала. "Судить людей – все равно что быть слепым и глухим", – приблизительно так она выразила свою мысль в разговоре на эту тему… Мамина девичья фамилия – Симонова. После развода я хотела поменять свою фамилию на ее, но не нашлись нужные документы для этого. Я и осталась с фамилией чужого для меня человека. Мама хорошо разбиралась в литературе, живописи, привила мне любовь к искусству. "Запомни, станция Бернгардовка, Приютино. Недалеко от Ленинграда. Это моя родина", – сказала мне она как-то после разговоров о ее прошлом. – Может, съездишь туда". Деревня Приютино когда-то принадлежала Олениным. Исторические места. В дворянской усадьбе Олениных бывали Пушкин, Брюлловы, Кипренский, Грибоедов, Мицкевич, Глинка… Современники Оленина называли усадьбу приютом для добрых душ. Здесь Гнедич завершил перевод Илиады, Пушкин читал свою поэму "Руслан и Людмила"… Он так и не сделал предложение дочери Оленина Анне, в ее альбоме остались записи посвященного ей пушкинского стихотворения "Я вас любил".
Отец был человеком жестким. Столкнулись как бы два направления в моем воспитании: прагматичное и противоположное ему. "Спустись с небес на землю. Какие еще театральные институты? Начиталась Поступай в медицинский". Что я ему ответила? По-моему, что никогда об этой профессии не думала и что мне интересны история, литература и искусство. Отец в молодости писал стихи. В доме звучали оперные арии, романсы. Исполнял он их так, что можно было заслушаться. Мог бы связать свою жизнь с творчеством, но выбрал иное, то, что давало, по его мнению, возможность твердо стоять на ногах, в смысле – жить более-менее стабильно. В нашем доме всегда кто-то находил приют. Помню, у нас появилась девочка. У нее умерла мама, и какое-то время девочка жила у нас. Я приревновала ее к матери и исподтишка пыталась выжить. Стыдно до сих пор за свое поведение. Иногда в квартире поселялись целыми семьями. Отец был военным по профессии, и на период получения его неустроенными коллегами жилья мы все так и жили в тесной двушке, не обращая внимания на тесноту. Самым невыносимым для меня делом было сопровождение брата на рыбалку с отцом. Мама не хотела отпускать его со взрослыми, боялась, что увлекутся этой самой ловлей и потеряют ребенка в тайге. Меня определили в няньки. Я не должна была спускать с ребенка глаз, хотя старше его была всего-то на четыре года. Пытаясь проучить его за ябедничество, могла и тумаков ему надавать, но все мои разбирательства раз и навсегда закончились, когда деревянным игрушечным автоматом он дал мне сдачи. Отец тогда не стал выяснять, кто прав, кто виноват, поставил обоих в угол. За проступки нас так и наказывали по старинке, ставили в разные углы комнаты, и, чтобы покинуть свой угол, нужно было попросить у отца и друг у друга прощения. Брат так и делал, после клятвенного заверения в своей невиновности, я же стояла до изнеможения и "папочка, больше не буду" никогда не произносила. Освобождение того, кто ябедничает, казалось мне величайшей несправедливостью.
– Ты любил своих родителей? – спросила я у Донатаса, рассказав ему историю из своего детства.
– Родители есть родители. Отец и мама из крестьянских семей. Отец был человеком амбициозным. Стремился разбогатеть. Верил, что без революции это невозможно… Мы с ним потом на эту тему много спорили. Родители развелись. Мать привела меня, мальчишку, к отцовской квартире, постучала в дверь и тут же убежала… Матери нелегко было поднимать двоих детей. Сестра осталась с ней, а я вот так… Отец женился, и у меня появились мачеха, сестра Ирена. Мачехе я был не нужен. Не жаловался, терпел. Какие-то обиды забыл со временем, но вот тот прокисший суп, которым она пыталась насильно меня накормить, забыть не получается. Я обливался слезами, давясь супом. Отец, увидев мои мучения, тогда не на шутку рассердился на нее.
Я посмотрела на Донатаса. Он стал для меня ближе и понятнее. Словно я сейчас проживала его когда-то детскую боль.
– А ты что-нибудь знаешь о судьбе Ирены?
– К сожалению, нет.
Донатас что-то вспомнил, подошел к шкафу и достал папку. В ней были его документы: дипломы, аттестаты об окончании начальной школы, гимназии… Одни пятерки. Я обратила внимание на студенческий билет, выданный ему при поступлении в консерваторию на факультет театрального искусства.
– Получается, ты поступил туда в 59 лет. После "Никто не хотел умирать", "Гойи", "Соляриса"?
– Нужен был диплом о высшем образовании. Назначили руководителем театра, а у меня – школа-студия… Я всегда стремился быть первым. Учился с радостью, все предметы давались легко. За время обучения в школе получил только одну четверку, по математике. Подсказал учителю, как решить задачу. Тот стал доказывать, что я не прав. Поставил четыре. Класс выступил в мою защиту, но это не помогло. Я за эту отметку так переживал, что дома плакал, вспоминая наш с ним спор. Больше никогда четверок у меня не было. Разве что еще одна, за поведение. Из-за того, что не завершил в училище дипломную работу. Приняли актером-кандидатом в театр, и я уехал в Паневежис.
– А в школе у тебя было прозвище?
– Было.
Донатас вернулся к воспоминаниям детства. Не буду называть то имя, раз не упоминает его в своей книге. Безобидное.
– Знаешь, меня ученики прозвали Мисс Хадсон. Наверное, замучила их своими наставлениями, вот и получила. Может, еще какие-то были имена? Двойки-то ставила… Тебя родители поддерживали в жизни?
– Мое решение стать актером отец посчитал капризом. Говорил, что актерской профессией можно зарабатывать на жизнь, да у меня для этого нет никаких данных… Вначале судьба была сложной, но я пробился. А первый успех мне принесла роль Ясюся в пьесе Бинкиса "Поросль". Пьеса тогда ставилась во многих театрах Литвы. После спектакля меня стали узнавать на улицах города, и это вдохновляло…
Я вспомнила четверостишие Ахматовой:
– Анна Ахматова как-то расстроенному из-за неурядиц Борису Пастернаку написала: "Здесь все принадлежит тебе по праву, стоят стеной дремучие дожди. Отдай другим игрушку мира – славу. Иди домой и ничего не жди".
– А что Пастернак?
– Поцеловал ей руку и ушел домой.
Иди домой и ничего не жди… Донатас посмотрел задумчиво в сторону, как бы вспоминая прошлое, и я подумала, что его слава – это результат сочетания феноменальных способностей с неимоверным трудолюбием. Его творчество – это прикосновение к пульсу человека, сердцебиение с его сердцем, отчаяние с его отчаянием, радость и заблуждения с его радостью и заблуждениями. Внутри его созданные им образы, их плоть. Ты чувствуешь, какой это силы и какого таланта человек. Говорят, КТО-ТО ИЩЕТ ПОБЕД, А КТО-ТО В ПОБЕДАХ СМЫСЛА.
"Мир изменчив. И что бы и где ни происходило с нами – главное, люди. Их беды и радости. НУЖНО ПОМОГАТЬ ДРУГ ДРУГУ", – сказал Донатас.
…После обеда Донатас прилег отдохнуть, а я решила покататься на велосипеде. Поехала по направлению к телевизионной башне и оказалась у пешеходного моста. Мост соединял берега реки Нерис, за мостом находился огромный парк. Когда-то давно за тысячи километров отсюда я стояла на берегу другой реки и думала, что будет со мной лет через тридцать или сорок. И вот эти годы прошли. И представить тогда было невозможно, где я буду вспоминать те мгновения: в чужой стране, в том мире, где жил Донатас.
Зазвонил мобильник. Кто мне может звонить здесь? Только он.
– Я в парке. Сейчас приеду. Ветку нашла, похожую на змею. Привезти это творение природы?
Ну, что Донатас мог сказать мне в таком случае?
– Творение… вези…
– И в магазин заеду.
В магазине я купила два горшка с комнатными цветами, фрукты, кое-что из продуктов. Вернувшись с прогулки, пристроила "змею" на полку в кухне. А цветы поставила в его комнату на подоконник. Окно преобразилось.
Иногда с прогулок на велосипеде я ему привозила кленовые багряно-желтые листья осенью, летом – полевые цветы, землянику.
…Накрываю на стол. Донатас смотрит, как я это делаю. Завтраки, обеды, ужины, чаепития по вечерам. Казалось бы, что в этом такого? Я и сама не знала прежде, что самые обычные дела могут быть полны значимости.
– Когда ты меня пригласил в гости, думала – опозорюсь. Отвыкла от готовки еды. Одна и одна. Готовить для себя не хочется. Я выписала рецепты и стала восстанавливать свои поварские навыки.
В еде Донатас был неприхотлив. Бережно относился к хлебу. Ни одна крошка со стола не смахивалась. Трудно ему было в жизни. Всего добивался сам. Он об этом рассказывал. Наверное, с тех времен в нем эта бережливость. С семнадцати лет полная самостоятельность, одновременно учеба и работа в театре, ночами осваивал профессию музыканта. Учился играть на аккордеоне и пианино. Вечерами подрабатывал, исполняя на танцплощадке шлягеры тех времен. Приходилось и во время гастролей театра исполнять музыку к спектаклям.
Огромное уважение вызывает его фанатизм в достижении своих целей, отношение к матери и отцу. Ни попреков, ни осуждения.
…Сегодня я познакомилась с сыном Донатаса. Он приехал навестить отца и почему-то не удивился моему присутствию. Я знала, что в детстве его младший сын снимался в кино, потом окончил ВГИК, стал режиссером. И еще я помнила эпизод из фильма "Солярис", в котором он сыграл Криса Кельвина в детстве. Мгновения экранного времени, а образ ребенка с незамутненной чистой душой запоминается.
Я собиралась посмотреть памятный знак, установленный в честь Донатаса в одном из торговых центров, и Донатас попросил его подвезти меня туда на машине, поскольку ему это было по пути: "Заблудишься еще". Я бы не заблудилась. Но спорить с ним не стала.
Торговый и развлекательный комплекс впечатлил. Здесь можно было выпить в кафе кофе или чаю, распечатать фотографии, послушать музыку. Отправить с почтамта письмо, поколдовать над своей внешностью в салоне красоты, затовариться продуктами, приодеться… Как отыскать в этом огромном запутанном сооружении памятный знак? В информационной службе, куда я обратилась за помощью, мне объяснили, где он установлен и как найти галерею Славы.
В квадрате, изображающем фрагмент кинопленки, отпечаток ладони руки Донатаса. Своей ладонью прикасаюсь к ней. Вспоминаю его слова: "В бывают такие повороты неожиданные. И понять не можешь как, почему?"