О своем творчестве
У художника нет обязательств перед читателем. В том случае, если между ними нет контакта, либо виноват читатель, либо творение писателя настолько бездарно, что он не имеет права называться художником.
Художник продолжает жить, преодолевая время и пространство. Во время университетских занятий я в первую очередь стараюсь выкорчевать идею, согласно которой художник – продукт культуры. На меня вот не повлияло ни мое окружение, ни время, ни общество. Как и на всякого настоящего писателя. <…>
Английский – богатейший язык мира. Он очень гармоничен по духу и одинаково великолепен для выражения абстрактных понятий и для обозначения предметов. Но, конечно, мой английский – всего лишь эхо моего русского.
Cornell Daily Sun. 1958. September 25.
Наивысшее достоинство писателя, вообще любого художника, – способность возбуждать в других душевный трепет.
Стиль в литературе должен быть прежде всего ясным, даже когда говорится о чем-то непонятном; он должен стать неповторимым выражением того, что чувствует художник… Для писателя он должен быть предметом постоянного поиска.
Ivy magazine. 1959. February. P. 28.
В отличие от Джозефа Конрада, прежде я писал на своем родном языке и был по-настоящему известным писателем эмиграции. Переселение из роскошного русского дворца в тесную квартирку моего английского напоминало переход от одного темного здания к другому – в беззвездную ночь, во время забастовки факельщиков и изготовителей свечей. После периода паники и блужданий впотьмах мне удалось вполне комфортно устроиться, но теперь я знаю, чтó должна чувствовать гусеница во время мучительной метаморфозы, находясь в смирительной рубашке куколки.
Из неопубликованного интервью марта 1959 г.
Критикам-моралистам, добродетельным, ранимым людям, преисполненным сочувствия к самим себе и жалостью к человечеству, вообще не стоит прикасаться к моим книгам. У тех, кого я приглашаю, желудки должны быть такими же крепкими, как кожа у винных бурдюков, и они не должны просить бокал божоле, когда им выставляют бочонок Шато Латур д’Ивуар.
Из неопубликованного интервью ноября 1959 г.
Я отталкиваюсь не от идеи, но от образа… Затем я прилагаю все усилия, чтобы в точности воспроизвести всё то, что пришло ко мне как внезапное озарение… Это длинная и трудная работа. <…>
Творчество – это не дисциплина. Это – состояние. Не имеет значения ни место, ни время, ни окружение. Я часто сочиняю в ванне. Я могу работать утром, после полудня или ночью. Иногда я одновременно пишу две книги или сразу много страниц, относящихся к разным главам. Я всегда ношу с собой справочные карточки и карандаш. <…> Часто я работаю и в автомобиле. Например, я сочинил почти всю "Лолиту" под платанами, на обочине шоссе. <…>
Nice-Matin. 1961. Avril 13. P. 5.*
Да, я играю с читателем, но не как кошка с мышкой. Допустим, в моих произведениях много ухищрений, но для меня они вполне естественны. Как только промелькнет одна сторона или грань, ее тотчас же сменяет другая. Но нет никакого поддразнивания. На самом деле я очень искренний.
National Observer. 1964. June 29. P. 17.
Мои романы и рассказы избавлены от элементов дидактики. Они не предназначены для развлечения читателя. Некоторые мои сюжеты и миры связаны воедино одним лишь волшебством.
Не думаю, что пародия – главный герой всех моих романов. Например, "Бледный огонь" – предельно ясная, реалистическая история.
Интервью 1971 г. // Russian Literature Triquaterly. 1991. № 24. P. 70.
О книге "Убедительное доказательство"
Это книга воспоминаний. Но в ней, конечно, много отобрано. Что интересовало меня, так это тематические линии моей жизни, напоминающие художественный вымысел. Книга воспоминаний стала точкой схождения формы безличного искусства и очень личной истории жизни.
Имелись ли прецеденты среди мемуаров, которые бы в определенной мере перетасовывались, сочинялись и замышлялись как роман?
Я не знаю таких прецедентов. Это литературное приближение к моему прошлому. Прецеденты были в романах, скажем, у Пруста, но не в жанре мемуаров. Для меня это разновидность сочинительства. Я ведь составитель шахматных задач. Никто еще не решил шахматную задачу из "Убедительного доказательства".
О романе "Камера обскура"
Это что-то вроде триллера, но зато – единственная книга, которая время от времени давала мне хоть немного денег. Она не особенно хороша. Немного грубовата. Думаю, переписав книгу еще раз, я бы сделал из нее нечто необычное.
New York Times Book Review. 1951. July 16. P. 17.
О романе "Лолита"
Можно извлечь из "Лолиты" некую символику, только вот я ее туда не вкладывал. Если же люди все-таки проделывают это – что ж, значит, им так удобнее.
Но если серьезно, "Лолиту" нужно воспринимать как бесстрастное упражнение интеллекта. Не надо лить над ней слезы. Наслаждайтесь ею с легкой дрожью в позвоночнике…
Cornell Daily Sun. 1958. September 25.
"Лолита" – патетическая книга, рассказывающая о печальной судьбе ребенка: вполне обыкновенной маленькой девочки, захваченной отвратительным и бессердечным человеком. Но из всех моих книг больше всего я люблю именно "Лолиту".
Niagara Fall Gazzette. 1959. January 11. P. 10-B.
Если этот роман содержит какой-то нравственный урок, благослови Бог тех, кто сумеет его найти! <…>
Мое определение порнографии – это "совокупление клише", где автор вводит читателя в привычную обстановку, а затем пытается прямо спровоцировать в нем самый низменный отклик. С "Лолитой" дело обстоит иначе. <…>
Мои знания о нимфетках не выходят за пределы научного интереса, уверяю вас. Я равнодушен к маленьким девочкам. У меня двадцатипятилетний сын, так что, наверное, мне бы больше пристало писать о маленьких мальчиках. <…>
Что вы думаете о секс-символах Америки – Мэрилин Монро и Джейн Мэнсфилд? Олицетворяют ли они идею секса для автора "Лолиты"?
Мисс Монро – одна из величайших комедийных актрис нашего времени. Я никогда не видел мисс Мэнсфилд. Что же до общепринятого идеала цветущей женственности, то он не находит во мне своего приверженца. Для меня сексуальная привлекательность – нечто гораздо более тонкое.
Отвечая на вопрос о возможном продолжении "Лолиты":
Лолита умерла. Я не собираюсь оживлять ее.
American Weekly. 1959. October 4. P. 13.*
Я думаю, как и наш друг Флобер, что человек – ничто, а его творение – всё. Я ничто, "Лолита" – всё.
Paris-Soir. 1959. Octobre 21.*
Теперь мне не нужно зарабатывать на жизнь; у меня есть девочка, которую зовут Лолита – она зарабатывает за меня. Я старый сводник, и у меня есть девочка, которая ходит на панель – нет, не пишите так! А, ну да ладно…
Arts. 1959. Octobre 28 – Novembre 3. P. 4.*
Господин Набоков, какая из ваших книг наиболее вам дорога?
Обычно последняя. То есть "Бледный огонь". Но еще и та, которая потребовала больше всего работы и позволила мне в наибольшей степени почувствовать себя творцом: "Лолита" – ребенок, принесший мне немало хлопот… Ее я люблю сильнее всех.
Я ее выдумал. Возможно, где-то в мире она и существовала, но не в литературе. С первых же изданий моего романа она стала жить самостоятельной жизнью, например, в статьях американских и итальянских словарей, где слово "нимфетка" обозначает "порочную девочку".
Полагаете ли вы, что кинофильм "Лолита" привнес что-то новое в книгу?
Абсолютно ничего. Экранизациянеизбежно привела к упрощению сюжета и идеи моей книги. Однако фильм, который я смотрел три или четыре раза, мне нравится. Джеймс Мейсон и Сью Лайон удачно исполнили главные роли.
Journal de Montreux. 1964. Janvier 23. P. 1.*
Что огорчает меня больше всего, так это убеждение, будто "Лолита" – сатира на Америку. По-моему, это просто смешно. Не представляю, как люди могут находить это в книге. С другой стороны, мне не нравятся люди, которые рассматривают роман как нечто эротическое. Еще больше мне не по душе те, кто, не прочитав "Лолиту", считают ее непристойной.
Не думаю, что "Лолита" – религиозная книга, но я уверен, что она нравственна. И я убежден также, что в заключительной сцене Гумберт Гумберт – высокоморальный человек, поскольку понимает, что любит Лолиту так, как и нужно любить женщину. Но уже слишком поздно – он разрушил ее детство. Конечно, в книге содержится именно такого рода мораль.
National Observer. 1964. June 29. P. 17.
Работа над сценарием "Лолиты" немало меня позабавила, а пребывание в Голливуде навсегда останется прекрасным воспоминанием. С самого начала мне казалось, что фильм получится хорошим… Разумеется, я не вполне согласен с тем, что вышло, но, признаюсь, в какой-то мере я этого и ждал. И сознательно пошел на риск.
Journal de Genève. 1965. No. 60. P. IV.*
Если бы у меня была дочь, то я сделал бы Гумберта педерастом. <…> Сначала я написал небольшой рассказ на эту же тему. Главного героя звали Артуром. Они путешествовали через всю Францию. Но я не опубликовал ту вещь. Девочка была неживой. Она едва говорила. Постепенно я смог придать ей подобие жизни. Однажды, взяв рукопись, я уже направился к мусоросжигалке, но Вера сказала: "Подожди немного". И я послушно вернулся к работе. <…> Но труднее всего было заставить себя… Вы же видите, я нормальный человек. Я заходил в школы под предлогом устроить туда свою дочь. У нас же нет дочери. Для Лолиты я брал у одной маленькой девочки, заходившей в гости к Дмитрию, руку, а у другой – коленную чашечку.
Vogue. 1966. Vol. 148. № 10 (December). P. 280.
Единственный автобиографический элемент в "Лолите" – череда мотелей, схожих с теми, где в сороковые и пятидесятые годы мы с женой останавливались во время нескольких летних отпусков, которые мы провели, проехав по Америке тридцать тысяч километров в поисках бабочек. Подобных совпадений нет в "Аде", может быть, за исключением разведения диковинных гусениц, чем я весьма прилежно и успешно занимался в детстве.
Panorama. 1969. № 8. P. 54.
О романе "Бледный огонь"
Думаю, "Бледный огонь" – совершенно простой роман. Ярче всего человек раскрывается в творческой работе, которая доставляет ему удовлетворение. Здесь же поэт раскрывается в своей поэме, а комментатор – в комментарии… Эта книга гораздо веселее других, в ней запрятано много изюминок, и я надеюсь, кто-нибудь их обнаружит. Например, малосимпатичный комментатор – вовсе не бывший король Земблы и не профессор Кинбот, а сумасшедший русский профессор Боткин (Botkine). В его комментарии много замечаний, касающихся энтомологии, орнитологии и ботаники. Рецензенты утверждают, будто я втиснул в роман мои любимые темы. Но они не заметили, что Боткин в них ничего не смыслит и все его замечания чудовищно ошибочны… Никто не заметил, что мой комментатор покончил с собой, прежде чем завершил указатель к книге: в последнем пункте нет постраничных ссылок. И даже Мэри Маккарти, которая обнаружила в книге больше, чем остальные рецензенты, столкнулась с трудностями, определяя источник заглавия, и ошибочно нашла его в шекспировской "Буре". А он в "Тимоне Афинском": "The moon’s an arrant thief she snatches her pale fire from the sun". Надеюсь, указания на подобные вещи помогут читателям получить еще большее удовольствие от романа.
New York Herald Tribune (American edition). 1962. June 17. P. 5.
Эта книга, в основу которой положены новые литературные приемы, в своей первой части повествует о жизни и творчестве вымышленного поэта, затем же следуют бредовые комментарии его исследователя, безумца и главного героя романа.
Journal de Montreux. 1964. Janvier 23. P. 1.*
Отвечая на вопрос о своих любимых рассказах:
Лидирующая тройка представлена рассказами "Облако, озеро, башня", "Сестры Вейн" и "Весна в Фиальте". Они точно выражают всё, что я хотел, и делают это с тем величайшим призматическим очарованием, на которое способно мое искусство.
Интервью 1971 г. // Russian Literature Triquatery. 1991. № 24. P. 68.
О писателях
О Чосере
На самом деле Чосер мне не нравится. Конечно, он был очень хорошим писателем для того времени, в котором жил, но ведь тогда было трудно, должно было быть трудно, вообще написать хоть что-нибудь.
Los Angeles Times. 1977. August 7. Section IV. P. 1–2.
О Томасе Манне
Крошечный писатель, писавший гигантские романы.
Arts. 1959. Octobre 28 – Novembre 3. P. 4.*
О Стендале
На мой взгляд, его нельзя назвать в полной мере художником, ему недостает стиля.
О Джозефе Конраде
Верите ли вы, что можно сравнить вашу судьбу <…> со случаем Конрада? <…> Оба вы – иностранцы, поляк Конрад и вы русский, и оба решили писать на английском языке, который вам не родной.
Я не принимаю подобного сравнения. <…> Для начала, Конрад писал произведения исключительно на английском языке, в то время как я, еще до "Лолиты", написал восемь русскоязычных книг, которые обеспечили мне если и не известность, то определенную литературную репутацию. Во-вторых: я считаю себя автором для взрослых, а Конрада – скорее юношеским писателем, уступающим в мастерстве Киплингу. Более того, у него тяжеловесный английский, его глухие периоды не скрывают грубой работы ремесленника.
Il Giorno. 1959. Novembre 19. P. 5.***
О Роберте Фросте
Не всё, что он написал, было хорошо. Довольно много хлама. Но я считаю, что даже довольно бесхитростное его стихотворение про лес ("Остановка снежным вечером у леса") – одно из величайших, написанных когда-либо.
Об Эрнесте Хемингуэе
Хемингуэй создал несколько замечательных вещей. Но его длинные романы – "По ком звонит колокол" и другие – мне кажется, они ужасны. Прежде всего он был мастер короткого рассказа.
Об Уильяме Фолкнере
Я абсолютно равнодушен к Фолкнеру. Не понимаю, что в нем находят. Его просто выдумали. В действительности его и не было.
National Observer. 1964. June 29. P. 17.
О французских писателях
Подобно тому, как Пушкин питался вашими авторами XVIII столетия (питался почти до плагиата – добровольного или невольного), так и мне приходилось читать много французов. Мне очень нравится Андре Шенье, которого Пушкин знал наизусть. Дидро меня восхищает, Сад – навевает тоску, Мариво для меня лишь журналист, как, впрочем, и Стендаль, и Бальзак.
Les nouvelles litteraires. 1959. Octobre 29. № 1678. P. 2.*
Мой лучший друг – Гюстав Флобер. Разумеется, я храню верность и Марселю Прусту, которого страстно любил в молодости. Должен вам сказать, что недавно с удовольствием прочитал "Отдых воина" Кристиан Рошфор.
Journal de Genève. 1965. No. 60. P. IV.*
О Габриеле Д’Аннунцио
Д’Аннунцио был персонажем, как и Байрон, а когда персонажи гибнут, умирают и писатели. <…> Я его читал в молодости. Мне нравился "Дождь в сосновом лесу". Мне не известен никто другой, чья голова так восхитительно напоминала бы яйцо, как у Д’Аннунцио.
Messagero. 1969. Novembre 2. P. 3.**
О Герберте Маркузе
Я прочел несколько выдержек из его произведений и нашел их абсолютно бессмысленными. Интересно, не является ли Маркузе на каком-нибудь африканском или азиатском наречии уменьшительным от Маркса? Вероятно, самого юного из братьев Маркс.
Panorama. 1969. Novembre 6. P. 56.***
Об Алексее Толстом
"Петр Первый", "Хождение по мукам" виртуозно написаны, но ряд глав там искусственно приспособлен к "генеральной линии". Все же Толстой, конечно, большой талант.
Новое русское слово. 1961. 5 февраля. С. 8.
О Борисе Пастернаке
Пастернак – поэт, а не прозаик. Как роман "Доктор Живаго" – ничто, он полностью соответствует консервативному стилю советской литературы. Он плутает, подобно "Унесенным ветром", и к тому же переполнен мелодраматическими ситуациями и всевозможными ляпами. По сравнению с Пастернаком мистер Стейнбек – гений.
Ivy magazine. 1959. February. P. 28.
Меня интересует только художественная сторона романа. И с этой точки зрения "Доктор Живаго" – произведение удручающее, тяжеловесное и мелодраматичное, с шаблонными ситуациями, бродячими разбойниками и тривиальными совпадениями. Кое-где встречаются отзвуки талантливого поэта Пастернака, но этого мало, чтобы спасти роман от провинциальной пошлости, столь типичной для советской литературы. Воссозданный в нем исторический фон замутнен и совершенно не соответствует фактам.
Niagara Fall Gazzette. 1959. January 11. P. 10-B.
Как переводчик Шекспира он очень плох. Его считают великим только те, кто не знает русского языка. <…> Сам же Пастернак сильно выигрывает при переводе. Когда вы переводите клише – ну, например, "нет худа без добра", – на другом языке они звучат не хуже, чем у Мильтона.
Vogue. 1966. Vol. 148. № 10 (December). P. 280.
"Доктор Живаго" – всего лишь политическая мелодрама, не имеющая художественной ценности.
Panorama. 1969. Novembre 6. P. 56.***
О Евгении Евтушенко