Нет оснований утверждать, что все его аргументы были приемлемы для белоэмигрантов, но настроения определённой части диаспоры, он, безусловно, выражал. Большую часть выступления Жеребков посвятил обоснованию своей политической и этической позиции: "…Вольные или невольные английские и советские агенты… стараются разжечь в эмиграции ложнопатриотические чувства и постоянно твердят некоторым простакам: "Как, неужели вы, русские люди, радуетесь победе немецкого оружия? Подумайте, немцы убивают миллионы русских солдат, разрушают города, течёт русская кровь!" Есть даже такие, к счастью, очень малочисленные, которые уверяют, что долг русских всеми силами поддерживать советскую армию, которая является русской армией, а Сталин - защитником национальных интересов. Тех же, кто с этим не соглашается, они обвиняют в измене Родине. Да, течёт русская кровь, гибнут русские жизни - но о них как-то меньше волновались, когда жидовское правительство в Москве уничтожало ежегодно еще большее количество людей. Неужели же жизнь в европейских странах заставила вас забыть все ужасы большевизма и то, чем является сам по себе большевизм? Вспомните миллионы жертв советского террора, сотни тысяч офицеров и солдат, десятки тысяч священнослужителей, десятки миллионов русских рабочих и крестьян, уничтоженных той властью, которую некоторые уже готовы были бы принять за национальную! Наконец, вспомните ту страшную июльскую ночь, когда в подвале Екатеринбургского дома, пролилась кровь Императора-Мученика и Царской семьи!! Ни один истинно русский человек не может признать убийц Царя, убийц миллионов русских людей - национальным русским правительством и советскую армию - русской".
Жеребков призывал эмигрантов отправиться в Россию, то есть пойти на службу немцам: "Патриот тот, кто, не ставя условий, идет переводчиком, врачом, инженером и рабочим, со стремлением помочь русскому народу забыть большевистское иго и изжить страшный марксистский яд, проникший ему в душу". Тех эмигрантов, которые предупреждали об истинных намерениях нацистов в отношении России, Жеребков охарактеризовал как агентов влияния Москвы и Лондона: ".Покамест Германское Правительство не объявит официально своего плана и решения, касающегося России, пока не скажет свое последнее слово Фюрер Адольф Хитлер, - всё является только предположением.". Жеребков признавал, что расчёт белой эмиграции на внутреннее разложение Красной Армии не оправдался: "Хорошо когда-то писал "Часовой": "Поскольку советская армия будет биться за своих владык, русским людям с нею не по пути; поскольку эта армия пойдёт против этих владык, она немедленно станет русской армией". К сожалению, она бьётся за своих владык!" Видимо, исходя из этого, Жеребков так обосновал свое видение перспектив России после ожидаемого падения большевизма: "В интересах России, в интересах русского народа нужно, чтобы немцы сами или же при посредстве ими же руководимого русского правительства в течение ряда лет вели русский народ. Ибо после тех экспериментов, какие жидовский Коминтерн производил в течение четверти века над русскими, только немцы могут вывести их из полузвериного состояния". Высказав эту мысль, Жеребков нарушил белоэмигрантскую традицию связывать с ожидаемым поражением СССР надежду на восстановление независимой России.
Как человек, хорошо знакомый с идеологией и практикой нацизма, он готовил эмигрантов к тому, что после победы Германии в войне Россия надолго останется под немецкой оккупацией. В конце выступления Жеребков произнес панегирик в отношении нацистского лидера: "Адольф Хитлер - спаситель Европы и её культуры от жидовско-марксистских завоевателей, спаситель русского народа, войдёт в историю России как один из величайших ее героев".
По воспоминаниям Графа, первый раз на вилле "Кер Аргонид" Жеребков появился еще 2 декабря 1940 года. Он помог Владимиру Кирилловичу наладить отношения с местными немецкими властями, решал материальные проблемы Владимира и его маленького "двора". Например, организовал снабжение бензином и углём. Держался он подчеркнуто предупредительно, передавал приветы от своего покровителя Бискупского. По мнению Г.К. Графа, высказанному в воспоминаниях о его жизни в годы Второй мировой войны, опубликованных в России только сравнительно недавно (spbgasu.ru>upload…news…nrki…Ruskaya_migraciya.pdf), именно Жеребкову немцы поручили опекать Владимира, и именно он выступил инициатором ареста самого Георгия Карловича. Когда Граф вернулся в оккупированный Париж после 14 месяцев заключения, с ним произошла удивительная история. Его вызвали во французскую полицию, и беседовавший с ним полицейский рассказал ему о недостойном поведении русского великого князя Владимира Кирилловича, регулярно наезжающего в Париж и кутящего в самых лучших ресторанах в компании немцев и самых одиозных русских эмигрантов. Полицейский доверительно сказал Графу, что, конечно, Владимир Кириллович - гость Франции, а Франция оккупирована Германией. Но оккупация не будет длиться вечно. И просил как-то повлиять на великого князя. Видимо, даже французов - коллаборационистов коробило его поведение. Граф обещал поговорить с его дядей Андреем Владимировичем. Рассказ Георгия Карловича о парижских развлечениях Владимира Кирилловича в одном из послевоенных писем подтвердил и светлейший князь Владимир Андреевич Романовский-Красинский, сын великого князя Андрея Владимировича и балерины Матильды Кшесинской, двоюродный брат "императора Владимира III". Он писал, что Владимир Кириллович "приезжал в Париж, выезжал, веселился, как будто время мирное и нормальное. Якшался он, увы, чёрт знает с кем".
Искушение
От выпитого накануне "Клико" потрескивала голова. А всё этот Жеребков, никогда не может остановиться. Владимира Кирилловича раздражало, что он так и не разобрался в своём отношении к этому человеку. Немецкий прихвостень, приставленный контролировать каждый его шаг? Несомненно. Но и людей, умеющих так страстно ненавидеть, ему тоже не приходилось встречать. А эмиграция ведь замечательная школа ненависти. Любит ли он Россию? Кажется, что он большее упивается своей ненавистью к сегодняшней "Совдепии". Надо быть честным перед собой - а я сам, многое ли знаю о России, о русских, бьющихся сейчас с немцами в подмосковных снегах? Если Жеребков и любит Россию, то придуманную, может быть, прошлую, которой он и сам не застал, но уж точно не существующую. Однако в нем чувствуется сила настоящего фанатизма, опасного, но и влекущего безоглядностью. Только куда, куда он может меня завести?
Эти мысли лениво проползали в голове великого князя, пока он принимал прохладную ванну и одевался к завтраку, к которому должен был прийти неизбежный Жеребков. Приезжая в Париж, Владимир Кириллович останавливался в квартире старинного друга его отца Эмиля Нобеля, племянника небезызвестного учредителя Нобелевской премии Альфреда. Потеряв значительную часть состояния после революции в России, шведский подданный Эмиль Нобель смог устоять, снова преуспеть и остался богатым человеком. Все годы эмиграции он помогал Кириллу Владимировичу и его семье. Поэтому и квартира миллионера, пережидавшего войну в нейтральной Швеции, и его автомобиль были в полном распоряжении Владимира Кирилловича.
Жеребков позвонил ему несколько дней назад и настоятельно приглашал в Париж. Его появления на вилле "Кер Аргонид" раздражали великого князя. Когда Юрий Сергеевич появлялся там, то расхаживал по комнатам и саду со скрещенными сзади руками и как будто оценивал рыночную стоимость всего увиденного - так цепок и пристален был его взгляд.
Владимиру Кирилловичу казалось, что под этим взглядом он теряет последние остатки душевной независимости и покоя. Поэтому, охраняя свой дом, он предпочитал ездить в Париж на встречи с теми, от кого теперь зависела его судьба. Но и здесь покоя не было. Кипучий Жеребков таскал его по ресторанам, всячески демонстрируя то ли свою близость к великому князю, то ли его, Владимира Кирилловича, близость к нему, Жеребкову. Почему он не отказывался от приглашений? Боялся? Чего? Интернирования, лагеря? Вряд ли немцы на это пойдут, он для них безобиден. Хотел внимания, уважения? Наверное, и это было. Он ещё так молод, и он наследник трона Романовых. И сидела где-то в глубине сознания мысль: а чем чёрт не шутит, вдруг с помощью этого Жеребкова не сейчас, а когда-нибудь, может быть, даже очень скоро, когда немцы поймут, что не справляются с освобождённой от большевиков Россией, придёт и его час?
Вчера вечером, пока кутили в "Максиме" с какими-то немцами, демонстративно хорошо говорившими по-русски, Жеребков не словом ни обмолвился, зачем просил Владимира Кирилловича срочно приехать в Париж. Только при расставании не столько попросил о встрече, сколько назначил её: "Ваше высочество, разрешите завтра утром навестить вас. Прошу о разговоре тет-а-тет". Пришлось ответить: "Жду вас к завтраку, Юрий Сергеевич".
Несмотря на вчерашнее за завтраком Жеребков демонстрировал весёлость, рассказывал о том, что наступление большевиков под Москвой окончательно остановлено и в ближайшие недели, как только просохнут дороги, следует ожидать последнего сокрушительного удара германской армии. Владимир Кириллович страдал еще и от того, что Жеребков смог навязать ему манеру общения, которой он, Владимир Кириллович Романов, покорно подчинился. В зависимости от собственного настроения и желаний он именовал его то "великим князем", "вашим высочеством", то "Владимиром Кирилловичем", а иногда Владимиру Кирилловичу поутру смутно вспоминалось, что этот казачий сын накануне вечером запросто называл его "Володей". А он, Владимир Третий, не только не препятствовал этому, а, напротив, сам называл Жеребкова "Юрой", только способствуя амикошонству.
Завтракали вдвоем. Сенявин, отправленный домой в "Кер Аргонид" под первым пришедшим в голову Владимиру Кирилловичу предлогом, уехал домой в Бретань ещё рано утром. С первым поездом. Уже за кофе Жеребков вдруг спросил:
- Ваше высочество, вам что-нибудь говорит имя Бориса Александровича Садовского?
Владимир Кириллович был несколько озадачен таким далёким от сегодняшнего дня вопросом. Но по нарочитой значительности, с какой он был задан, почувствовал, что наконец-то начинается серьёзный разговор. Ради него, может быть, ему и приходилось всё это время терпеть эти публичные унижения, изображая беспечного гуляку в обществе немецких агентов и Жеребкова, чья беспощадная ненависть к большевистской России пугала его даже больше холодной немецкой уверенности в справедливости неизбежного мирового господства их зловеще-опереточного Третьего рейха.
- Конечно, если мы говорим об одном и том же, человеке, то Борис Садовской - литератор, поэт, довольно известный перед 1917 годом. О дальнейшей судьбе Садовского мне ничего неизвестно. Видимо, он остался в России. А почему Вы спрашиваете?
- Прежде чем я отвечу, позвольте еще одно замечание, Владимир Кириллович. Точнее, утверждение. Перед Новым годом вы получили письмо из Швейцарии, из одной очень уважаемой юридической фирмы, известной способностью долгие годы хранить самые щепетильные и важные секреты самых влиятельных европейских семейств.
На этих словах Жеребкова Владимир поднял руку, желая прервать его, но тот продолжил.
- Позвольте я договорю. Мы не посягаем на тайну вашей корреспонденции. Хотя нам известно от кого вы получили это письмо. Здесь дело в другом. То, что я сейчас вам скажу,
Владимир Кириллович, является государственной тайной Германской империи. Причем тайной, в сохранении которой более всего заинтересованы такие люди как мы с вами, русские патриоты. Я не прошу у вас никаких гарантий и клятв. Я просто спрашиваю вас: вы готовы продолжать этот разговор?
Владимир Кириллович, за последние недели перерывший каждую бумагу в архиве отца в поисках документов, способных разъяснить смысл послания, полученного с расстояния в четверть века, и каждый день коривший себя за согласие на арест верного и так много знавшего Графа, понял, что именно сейчас у него есть шанс приблизиться к пониманию того, что хотел ему сообщить убитый большевиками император. И он ответил таким тоном, какой по его представлениям, должен был использовать наследник российского престола в разговоре с подданным, сообщавшим своему государю о государственном секрете. О котором ему, подданному, в принципе, не следовало бы и знать.
- Говорите, господин Жеребков.
Юрий Сергеевич понимающе ухмыльнулся и заговорил, приподняв тон:
- Дело в том, что в России существует и действует тайная монархическая организация, желающая с помощью Германии восстановить в России монархию. Она вступила в контакт с германским командованием. Законным претендентом на русский трон они считают только вас, Владимир Кириллович. Для того чтобы убедиться, что германское руководство рассматривает их как серьёзных партнеров, они потребовали совершенно конкретное доказательство вашей осведомленности об их деятельности.
- А почему вы спрашивали меня о Садовском? Он что, жив и имеет отношение к этой организации?
- Да. Именно он является главой этой организации и через своего связного просил передать вам следующие слова: "Вторая половина шифра у меня". И ещё. Он просил вас прислать в Москву вашего представителя, который должен предъявить ему конверт от того письма, что вы получили перед Рождеством. Я, в свою очередь, уполномочен заверить вас, что Германия ни в коей мере не претендует на знание тайн семьи Романовых. Но в сотрудничестве с организацией, представляемой Садовским, она, напротив, заинтересована и весьма.
Владимир Кириллович в задумчивости водил пальцем по краю чашки с недопитым кофе. Он, конечно, надеялся, что после того декабрьского письма последуют ещё какие-нибудь знаки, но вот так… А все-таки хорошо, что он сохранил конверт, когда сжигал письмо, содержание которого запомнил наизусть. Сохранил для архива, чтобы и после него осталась память об этом странном послании. И вот теперь такая новость. Но если он согласится на предложение немцев, не будет ли это означать сотрудничества с ними? Хотя, положа руку на сердце, разве публичное общение с Жеребковым и ему подобными не является уже некоей формой сотрудничества? Ну, моей-то части шифра они точно не получат. Даже если пытать будут, а до этого, думаю, не дойдет. Что касается конверта, то его можно и передать, сам по себе он ценности не представляет и ни в коей мере не связывает его с планами немцев подорвать власть большевиков с помощью какой-то таинственной монархической организации в России. Неужели это возможно: активно действующие монархисты в современной Москве?
Невероятно. Но с другой стороны, это Россия. А в этой стране возможно все. И прервав затянувшуюся паузу, он решился:
- Думаю, я найду человека, который согласится отправиться в Москву с этим конвертом. Одновременно я надеюсь получить от германской стороны гарантии его безопасности.
- Я передам ваши слова и не сомневаюсь, ваше высочество, что они будут услышаны.
При этих словах Жеребков, явно удовлетворённый результатом разговора, поднялся и откланялся, Они оба понимали - нельзя дать никаких гарантий, когда имеешь дело с большевиками, а представителю великого князя предстояло отправиться прямо в их логово, в Москву. Понимали они и то, что дав согласие на контакт с Садовским, Владимир Кириллович ещё одной ниточкой связал себя с Германским рейхом. Но иллюзия, что его слова и поступки влияют на ход истории, уже завладела умом Владимира Романова. А эта иллюзия гораздо сильнее любой страсти и управляет поступками людей куда эффективнее разума.
Вечером великий князь был уже в своей резиденции, на вилле "Кер Аргонид". А утром его секретарь Дмитрий Сенявин ответил согласием на предложение Владимира Кирилловича отправиться в Москву на встречу с Садовским.
P.S. В годы немецкой оккупации легендарный и очень дорогой парижский ресторан "Максим" был "режимным" объектом. Туда допускали только немецких офицеров, чиновников оккупационной администрации и высокопоставленных коллаборационистов. Увы, но Владимир Кириллович действительно в эти годы неоднократно бывал здесь. Впрочем, как и в других ресторанах Парижа.
Посланник
О Дмитрии Львовиче Сенявине мне удалось узнать не много. Потомку знаменитого русского адмирала в начале войны Германии с Советской Россией было пятьдесят пять. Его отец дослужился до звания генерал-лейтенанта, сам он воевал в Первую мировую и Гражданскую войну, после поражения белых эмигрировал. Имел чин полковника. В 20-е-30-е годы жил в Эфиопии, где служил императору этой страны военным советником. В христианской Эфиопии нашлось тогда место не одному русскому эмигранту. В 1935 году на Эфиопию напала фашистская Италия. Можно предположить, что не без содействия Сенявина вооружённое в основном кремневыми ружьями и копьями эфиопское ополчение оказало ожесточённое сопротивление итальянской армии. Судя по всему, именно после поражения Эфиопии в войне в 1936 году и оккупации страны итальянцами Сенявин перебрался в Европу и поступил на службу в канцелярию великого князя Кирилла Владимировича, а потом остался служить и его сыну. В начале Великой Отечественной войны вслед за арестом Графа и роспуском канцелярии великого князя Сенявин занял должность его секретаря и все годы войны был самым близким к нему человеком. Поэтому именно его Владимир Кириллович и решил послать в Россию. Правда, сколь-либо широкого выбора кандидатур у него и не было.
Тем временем операция "Монастырь" успешно развивалась. Немцы забрасывали в советский тыл своих агентов, снабжённых оружием, взрывчаткой и деньгами для организации "Престол". В соответствии с традициями, заложенными еще во времена "Треста", часть агентов арестовывалась и уничтожалась, радисты, какправило, перевербовывались для расширения радиоигры с немцами, а некоторых, познакомив с бурной деятельностью "Престола", успешно отправляли обратно, чтобы убедить противника в эффективности его поддержки монархического подполья в Москве. По-видимому, в число этих последних попал и Сенявин, благополучно вернувшийся из своей московской командировки. Для Судоплатова и его подчинённых это был великолепный шанс окончательно убедить немцев, если у них еще были сомнения, в реальности существования организации "Престол". В операции "Монастырь" Дмитрию Сенявину было суждено сыграть ту роль, которую исполнил Владимир Шульгин в операции "Трест". Учитывая, что требовалось время на его подготовку к парашютированию и обратному переходу линии фронта, на подбор для него сопровождающих агентов - ведь советских реалий полковник не знал совершенно - он не мог появиться в Москве раньше начала лета 1942 года. Тогда-то Демьянов и привел его в Новодевичий, к Садовскому.
Сопроводив гостя, Демьянов тут же ушел, деликатно ссылаясь на занятость по службе, а они, Садовской и Сенявин, проговорили весь день, ночь и раннее утро до возвращения Демьянова, задачей которого было доставить посланника великого князя к линии фронта в районе Ржева, где люди Судоплатова подготовили "окно" для его возвращения к немцам. Садовскому и Сенявину он сказал, что переход будет организован завербованными им фронтовыми офицерами, а немецкая сторона о месте перехода предупреждена.
О чем был их долгий разговор? Наверное, сначала искали общих знакомых, потом Борис Александрович расспрашивал Дмитрия Львовича о великом князе, о положении дел среди русских эмигрантов под властью немцев, о его знакомых, уехавших на Запад, о недавно умершем Ходасевиче, похоронившем Садовского еще в 1926 году. И наконец, о том, ради чего Сенявин прыгал с парашютом где-то под Малоярославцем и висел на стропах, зацепившись за верхушку березы, пока его не сняли двое сопровождавших полковника агентов. Он достал из портмоне аккуратно сложенный конверт, развернул его и поднес к глазам Садовского.