По воспоминаниям свидетелей их совместной жизни, отношения Бориса и Надежды были именно дружбой, дружбой нежной и преданной. Той самой, что больше чем любовь. Что касается самовара, то для поэзии Садовского этот образ, как символ дома, был очень важен, и он часто к нему прибегал. С Надеждой Ивановной Борис Александрович обрел не только прочный, пусть и не слишком богатый быт, но и, самое главное, покой и счастье. В 1931 г. он написал стихотворение "В день рождения Нади", где среди прочих были и такие строки:
"Создать стишок сентиментальный
Для многих дам немудрено.
Но быть хозяйкой гениальной
Не всякой женщине дано.
Пусть наше радостное счастье
Весенний ангел сторожит".
В "деле" "Операция "Монастырь" сохранилось составленное чекистами описание жилища семьи Садовских. Оно относится к 1941 году, но вряд ли в нём что-либо сильно изменилось с 30-х годов, лучшего времени в совместной жизни Бориса Александровича и Надежды Ивановны: ".Проживает Садовский в подвале церкви Новодевичьего монастыря. В подвал имеется отдельный вход, его квартира составляет 60–70 кв. метров. До 1929 г. в этом подвале помещался "красный уголок" данного домоуправления, впоследствии отошёл под квартиру Садовского, который в ней и проживает с 1929 г… При входе в квартиру Садовского с правой стороны двери висит голова - чучело волка, с левой стороны - чучело тетерева, далее квартира перегорожена 7–9 фанерными ширмами, из-за которых виднеются шкафы с книгами, на некоторых шкафах стоят человеческие черепа. Одна стена комнаты завешена куском материи, из которой шьют поповские рясы, на правой стене комнаты висит большой портрет женщины наподобие иконы".
В монастыре Садовского постоянно навещали старые знакомые, бывала и молодёжь. Так, например, вдова его старинного друга, поэта и художника Владимира Юнгера Зоя Юнгер, к которой Борис Александрович был когда-то неравнодушен, привезла к нему свою дочь, в будущем знаменитую ленинградскую актрису, Елену Юнгер, оставившую воспоминания об этой встрече. Судя по всему, молодёжь, не подпавшую под власть большевистской пропаганды, влекли к Садовскому и его неординарные взгляды. 23 января 1942 года начальники 3-го и 4-го управлений НКВД СССР Николай Горлинский и Павел Судоплатов совместно докладывали заместителю наркома внутренних дел СССР Богдану Кобулову: "В 1933 году органами НКВД была вскрыта и ликвидирована монархическая группа молодежи, группировавшаяся вокруг Садовского, сам Садовский арестован не был. Ликвидированная группа уже тогда ориентировалась на германский фашизм. Вторая группировка, созданная Садовским, была ликвидирована в 1935 г., и, наконец, третья группа (Раздольского) была вскрыта СПУ НКВД СССР в начале 1941 г…… Неизвестно, какова доля правды в этой информации, но если она хотя бы частично справедлива, то возникает вопрос: как мог Садовский привечать очередную группу молодёжи, зная о судьбе предыдущей или хотя бы догадываясь о ней? Или эгоистическая тяга быть услышанным оказывалась сильнее угрызений совести? Да и были ли они?
Сотрудники НКВД рецензировали и литературное творчество Садовского: ".. Под столом у него старинный кожаный чемодан с его рукописями, приготовленными для печати. Литературные произведения Садовского - нечто единственное в своем роде. В художественной форме, порой высокого качества, в них прославляются русские цари, проповедуется православная церковность самого узкого и реакционного типа, выявляется ярчайший антисемитизм, связанный с такой ненавистью к революции, которую никогда не высказывал никто из писавших на русском языке. У Садовского есть программа, которая сводится чуть не к восстановлению крепостного права, во всяком случае, к восстановлению в полном объёме прав помещиков. Садовский ненавидит всю интеллигенцию, всю передовую мысль, все "либеральное". Он полностью приветствует "сильную руку", немецкое начало в русской истории, поэтому и Гитлера". Кстати о чемоданах под столом. Именно Садовскому, уезжая в 1941 году в эвакуацию, принесла чемодан с частью своего архива Марина Цветаева. Значит, доверяла. И он его сохранил. В 1944 году этот чемодан забрала дочь поэтессы, Ариадна Эфрон.
Из донесений агентов НКВД можно узнать и как выглядел Борис Александрович: "Сам Садовский производит странное впечатление. Он паралитик, но лицо его и голова не затронуты. У него особая мысль, четкий голос. Одет Садовский в чёрный без воротника халат, в чёрную, с высоким воротником рубаху, вместо пуговиц пришиты какие-то медные бляхи, сам Садовский лысый, лицо продолговатое - худое, очень бледное, носит бороду, аккуратно подстриженную клином, на руках кольцо. От жильцов дома известно, что Садовского выносит жена из квартиры только летом на солнце, всё свое время он проводит за книгами и чего-то пишет, человек он добродушный, случаев, чтобы он не пускал в свою комнату кого-либо из людей, не наблюдалось". Таким, как он описан в этом донесении, предстаёт Садовский и на фотографии 1940 года - сидящим перед входом в своё монастырское жилище. Склонность Бориса Александровича к мистификациям проявлялась и в том, что иногда для встречи гостей он цеплял на свой "халат" царский орден Святого Владимира. Думаю, это был орден, принадлежавший его отцу.
Ну а что же Надежда Ивановна? Из писем Бориса Александровича ясно, что уже в 1933 году она тяжело болела, лечилась не только в Москве, но и в Ленинграде. В одной из современных чекистских книжек об операции "Монастырь" утверждается, что "жена Садовского гадала на картах и давала сеансы спиритуализма. Её посещали жены высокопоставленных деятелей, например супруга члена Политбюро А.И. Микояна". Источник этой информации мне неизвестен, но в материалах архивного дела, посвящённого операции "Монастырь", говорится о том, что Надежда Ивановна действительно увлекалась гаданием на картах. Судя по всему, к началу войны она, которой было только пятьдесят два, все более теряла жизненные силы. Из сохранившейся домовой книги известно, что к тому времени она была инвалидом II группы. Как докладывал один из агентов НКВД в первые месяцы войны, "по внешнем виду Садовская Н.И. неопрятная, очень грязная, волосы рыжие - длинные, как будто месяц непричёсанные; одета в грязную рваную белую кофточку и черную, также рваную юбку". Время безнадежно уходило. От той женщины, что когда-то пленяла сенаторов и министров, оставалась только её память. Но и ей было жить недолго.
Часть вторая. Герои
"Монастырь" начинается
Начало операции "Монастырь" Судоплатов описывает как-то сумбурно. Это можно, конечно, списать на изъяны старческой памяти, но создаётся впечатление, что воцарившийся после начала войны хаос затронул и центральные службы органов безопасности. Как иначе понять, почему агент Александр Демьянов, которого берегли, чтобы после нападения немцев использовать в серьёзной оперативной игре с ними, пошёл и записался добровольцем в кавалерийскую часть вместо того, чтобы ждать указаний от своих руководителей с Лубянки. Тем более, что, по словам Судоплатова, после его контактов с немцами на деле Демьянова была поставлена отметка об особой важности агента. По одной из версий, даже в декабре 1941 года, незадолго до начала операции, он официально не имел работы, так как был уволен с "Мосфильма" по сокращению штатов. Если бы немцы взялись всерьёз его проверять, то у них не могло не возникнуть вопроса: что в течение нескольких месяцев делает в прифронтовой Москве молодой здоровый мужчина без определённых занятий? По другой версии, согласно воспоминаниям Татьяны Березанцевой, он, после перехода линии фронта, представился немцам работником Клав кино проката, куда был оформлен в ходе подготовки операции.
Нужно отметить, и об этом уже писали исследователи операции "Монастырь", её участников Судоплатов отчаянно путает. Главным действующим лицом легендированной организации "Престол" он называет некоего Глебова, "бывшего предводителя дворянского собрания Нижнего Новгорода", который "пользовался известностью в кругах бывшей аристократии: именно он приветствовал в Костроме в 1915 году царскую семью по случаю торжественного празднования 300-летия Дома Романовых". Как мы уже знаем, в НКВД пылали какой-то ущербной страстью к наделению собственных агентов и фигурантов разрабатываемых дел аристократическим прошлым. Поэтому и жена Глебова, естественно, "была своим человеком при дворе последней российской императрицы Александры Фёдоровны". Все это, конечно, чекистская мифология. Не говоря уж о том, что в 1915 году празднование 300-летия романовской династии давно миновало, а самим Романовым в разгар войны было не до визитов в Кострому, где они, действительно, были, но только в год юбилея, в 1913-м. История о Глебове не выдерживает и проверки опубликованными по делу "Монастырь" документами НКВД. Там перечислены все его участники, и никакого Глебова в них нет. Зато упоминание о том, что мифический Глебов жил в Новодевичьем монастыре, заставляет подозревать - Судоплатов путает его с вполне реальным Садовским, зачисленным им вместе со "скульптором" Сидоровым во второстепенные члены организации "Престол". Один из современных чекистов-писателей, создал труд об операции "Монастырь", по смеси правды и вымысла напоминающий плохо разработанную шпионскую легенду. Считая, по-видимому, что старший по званию Судоплатов ошибаться не мог, он упорно пытался выискать Глебова среди агентуры НКВД того времени (libok.net>.6328...eduard/sudoplatovprotivkanarisa). В книге о деятельности СМЕРША компетентные товарищи из архива ФСБ справедливо заметили в его адрес, что эти поиски напрасны, когда в деле фигурирует Борис Садовский - "бывший придворный поэт, знатный дворянин и богатый помещик, все потерявший с приходом большевиков. Человек, которого не публиковали в СССР, но его "поэмы", в том числе и та, где он приветствует немцев, широко печатались в Германии, а его жена была фрейлиной императрицы". В кавычки я забрал только некоторую часть небылиц о Садовском и его жене, и сегодня гуляющих по сайтам различных организаций, в том числе и претендующих на государственную значимость и достоверность распространяемой информации (например: http://www.fsb.ru/fsb/history/author/single.htmIid%3D10318 071@ fsbPublication.html).
Так что же случилось с памятью Судоплатова на этот раз? Откуда взялся совершенно, судя по всему, фантастический Глебов? Размышляя об этом, я вдруг подумал: а что если дело не только в памяти? Ведь в первые месяцы войны Судоплатов нес огромный груз обязанностей по развертыванию партизанской борьбы и диверсионной работы, организовывал части специального назначения, готовил подполье в Москве на случай ее захвата немцами, руководил минированием важнейших объектов столицы. Вполне возможно, что у него просто не было возможности, да и необходимости вникать в детали операции, которыми непосредственно занимались Маклярский и Ильин. Ну, а полвека спустя они тем более могли стереться из памяти, смешаться с деталями каких-то других оперативных комбинаций тех дней. А вполне простительное и понятное желание мемуариста показать свою компетентность помогало памяти заменять вымыслом ускользнувшие от нее, или даже никогда не знакомые ей частности.
А, может быть, на каком-то этапе подготовки "Монастыря" в НКВД, говоря о Садовском, для секретности использовали оперативное имя "Глебов"?
"Престол"
Шли через кладбище. Они подумали, что так от трамвая будет короче. Знали, что кладбище в чести: на нем хоронят партийных деятелей второго ранга, не удостоившихся места в Кремлевской стене, знаменитых московских писателей, артистов и разбившихся аэронавтов. Но надежда на ухоженные дорожки и короткий путь оказалась напрасной. Порядок на кладбище держался только местами, у особо важных могил, а так, чтобы выйти к церкви, пришлось долго пробираться среди заброшенных дореволюционных надгробий и склепов. Зрелая августовская зелень огромных деревьев, помнивших, наверное, томившуюся в монастыре царевну Софью, укрывала их от жары, доцветали верхушки иван-чая, крапива стояла в человеческий рост. "Действительно, покойное место", - попытался пошутить Александр. Татьяна его тона не поддержала: она читала имена на замшелых могилах и покосившихся памятниках. Ей казалось, что многие из них не заслуживали такого забвения. Так, шаг в шаг, он впереди, она сзади, они и вышли к церкви.
Борис Александрович в своем неизменном балахоне с серебряными пуговицами и, несмотря на жару, в сапогах сидел в кресле у церковной стены. Он явно ждал их, ведь встреча была условлена в прошлый раз, при знакомстве.
- Надя, Надя! Александр Петрович и Татьяна Борисовна пришли!
Несмотря на то, что при первой встрече они просили называть их по именам, Садовской категорически возражал:
- Молодые люди вашего воспитания и происхождения, как и мы, старшее поколение, обломки, так сказать, проклятого окружающими прошлого, должны подавать пример уважения друг к другу. Нести миссию. Спасаться, в том числе, и этим. Кругом и так одно хамство. Никаких Манек и Ванек! Только Александр Петрович и Татьяна Борисовна!
Из низкой двери жилища Садовских вышла, вытирая руки о фартук, Надежда Ивановна. Алексей сумел довольно изящно поцеловать её протянутую для пожатия руку. Она ее не отдернула, не застеснялась трудовой огрубелости своей руки. Как, очевидно, не стеснялась и своей неопрятной, местами нечиненой одежды. В лицо она гостям не смотрела, но еще в прошлый раз Демьянов заметил, что её взгляд оживает только когда к ней обращается муж, да и то на мгновение. Он знал, что жена Садовского давно и тяжело больна.
У Садовских всё уже было явно договорено, потому что после приветствий Надежда Ивановна подхватила Татьяну под руку:
- Татьяна Борисовна! Не успеваю с обедом, а одной на кухне скучно. Не составите мне компанию? А мужчины пусть пока здесь воздухом подышат, побеседуют. Не возражаете?
А сама уже увлекала Татьяну внутрь подвала их квартиры, мало чем отличавшейся, по Таниному мнению, от склепа. Только с мебелью, вещами и книгами.
- Присаживайтесь, Александр Петрович!
Медленным, трудным кивком головы Садовский указал на заранее приготовленный стул, стоящий рядом с его креслом. Говорил он хоть и негромко, но особенно и не таясь:
- Ну что, судя по их же сводкам, дела у большевиков все хуже и хуже.
- Напротив, мне кажется, в последние дни фронт начал стабилизироваться. После полутора месяцев непрерывного наступления немцы выдыхаются. Что в районе Смоленска, что под Ленинградом. Да и на Украине тоже.
- Вы что, Александр Петрович, несмотря на мою откровенность при первой встрече, всё ещё мне не доверяете, что решили заговорить словами Совинформбюро? А что касается немцев, то эта задержка - просто тактическая передышка перед решающим броском на Москву, Петербург и Киев.
Демьянов решил немного обидеться.
- Борис Александрович, я слишком много говорил о себе в прошлый раз, да еще при свидетелях, чтобы продолжать изображать советского патриота. Но у меня есть сомнения, и они не дают мне покоя. Почему вы так уверены, что приход немцев принесет нам освобождение, а не рабство, как об этом голосят большевики? Ведь мой отец погиб в войне с ними, а ту войну, помнится, тоже сначала называли отечественной, а не империалистической.
Садовской внимательно посмотрел на Демьянова, тот взгляда не отвёл. Потом улыбнулся своей скошенной улыбкой и заговорил с заметным воодушевлением:
- Уверен, что прежде чем впервые прийти сюда, вы Александр Петрович, внимательно изучали меня и моё окружение. Вы умный и осторожный человек. У меня по вашему поводу было сначала два мнения. Первым побуждением было посчитать вас чекистским агентом. Ведь как вы с вашим происхождением могли прожить на свободе все эти годы? А когда навёл справки, то понял. Вы умный человек, Александр Петрович. Ничего о себе не скрываете, на виду, среди той части богемы, которую почти не трогают, среди актёров и режиссёров синематографа, несколько легкомысленны, слегка, по средствам, кутите, играете на скачках, женились на дочери нужного кремлевскому населению доктора. Вы только не обижайтесь, такой откровенный разговор между нами был обязательно нужен, чтобы избежать недоразумений в дальнейшем. Я вас не обидел? Я прав?
- Продолжайте, Борис Александрович, я понимаю и принимаю все ваши сомнения. И своими тоже поделюсь.
- Ну и прекрасно. Отвечу вам со всей возможной искренностью и уж точно не солгу. Когда мне предложили встретиться с вами, и я стал доступными мне способами изучать вас, то большинство знакомых наших общих знакомых, а таковые нашлись: мир культурной или мнящей себя таковой Москвы очень узок, так вот, эти люди отзывались о вас как о пустейшем субъекте. Но человека, рекомендовавшего вас, я знаю тридцать лет, и я ему доверяю. Поэтому и согласился на встречу. Вы оказались именно таким, каким рекомендовал вас мой старый друг: умным, самостоятельно мыслящим человеком. Что в Совдепии, да вы и сами это знаете, большая редкость. И мне кажется, что я понял вашу игру: быть на виду, демонстрируя полную ничтожность. Для вас это оказалось успешной стратегией выживания. Но это не значит, что она будет успешной всегда. Особенно во время войны. Вы же молоды. Вас должны мобилизовать. Вы становитесь слишком заметны. Чем вы вообще сейчас заняты, извините за назойливость?