Идиотка - Елена Коренева


Книгу Елены Кореневой отличает от других актерских мемуаров особая эмоциональность, но вместе с тем - способность автора к тонкому анализу своих самых интимных переживаний. Если вы ищете подробности из личной жизни знаменитостей, вы найдете их здесь в избытке. Название книги "Идиотка" следует понимать не только как знак солидарности с героем Достоевского, но и как выстраданное жизненное кредо Елены Кореневой.

Содержание:

  • Е. А. Коренева Идиотка: Роман-биография 1

    • 1. Близкие люди 1

    • 2. Любовь на "Романсе" и после 13

    • 3. Актерский марафон 34

    • 4. Америка после Колумба 60

    • 5. Нью-йоркский опыт и эксперимент 78

    • 6. Восток есть Восток 96

    • Иллюстрации 108

    • Благодарности 109

Е. А. Коренева Идиотка: Роман-биография

Маме и отцу посвящается

1. Близкие люди

Глава 1. Без названия

Пару лет назад меня пригласил для разговора редактор одного из московских издательств: он предлагал написать книгу воспоминаний. "Мемуары нарасхват!" - подсказал он. Я знала об этом, более того, по возвращении из Америки приятель-фотограф Саша Самойлов уговаривал: "Напиши книгу - это самое ценное, что сегодня ты можешь сделать". Мысль о книге мне понравилась, но не хватало какого-то толчка, повода. "Почему сейчас? - думала я. - Может, рано? Ведь воспоминания ассоциируются с подведением итогов. Буду стоять на одной полке со всем Театром киноактера, Союзом кинематографистов, не говоря уже о Союзе писателей: все хором, вдруг, что-то вспомнили…" Но на встречу с редактором пошла. Он сказал: "Нам нужно что-нибудь поскандальнее, Елена Алексеевна! Понимаете, все пишут, как ходили в школу, в институт, женились, - если так продолжится дальше, то нашей серии придет конец". Я задумалась о его заказе и через паузу ответила: "Наверное, можно и скандальное". Он явно повеселел: "А что может быть скандального в вашей книге?" Я принялась мысленно перебирать самые "запретные" темы своей биографии. Да нет - с них давно уже было снято табу в западном мире, но в России откровения подобного рода еще были не в ходу, по крайней мере из уст популярных актеров. "Что бы ему сказать, - торопливо соображала я, - а вдруг он меня провоцирует, может, он и не редактор вовсе, а маньяк какой-нибудь?" Мы сидели с редактором в кафетерии Дома кино, и гул голосов за соседними столиками совсем не располагал к исповедальному тону. "Ну, например, - начала я, нервно сглатывая, - меня преследовало КГБ до отъезда в США…". Не договорив, я испуганно замерла. Редактору данное обстоятельство моей жизни показалось малоинтересным. "А кого, скажите, оно не преследовало…" - досадливо отмахнулся он. Спустя еще две чашки чая я заявила, что хотела бы написать книгу самостоятельно, вместо того чтобы надиктовывать ее литературному соавтору. (Я любила писать. Как-то пришел к нам в дом актер из Калинина, Петька Колбасин, и мы с ним стали на спор сочинять рассказ о семечке… Я, кажется, в восьмом классе училась. Тогда-то все и началось.) Редактор как-то сразу заскучал и, перейдя на "ты", заметил: "Попробуй сначала написать хотя бы пару глав, а там будет видно!" Распрощался он уже совсем вяло, а я и вовсе отложила писательские амбиции в долгий ящик.

Прошло еще полгода. У меня произошел конфликт с известной молодежной газетой из-за публикации моего интервью. Еще до выхода материала в печать я пыталась оспорить название как вмешательство в мою личную жизнь. Мне пообещали изменить заголовок, а потом обманули. Но более всего меня возмутила беседа с корреспонденткой и та хитрость, к которой она прибегла, дабы интервью вышло в свет без моей редакции. После опубликования этой "дружеской" беседы, которая скорее напоминала список моих любовных связей, нежели обещанный изначально разговор о творческих планах, я отправилась к главному редактору газеты. "Напечатайте мое открытое письмо, невозможно, чтобы корреспонденты так разговаривали с актерами". Он выслушал меня, отечески улыбаясь, а затем признался: "Мы сами просим наших работников подперчивать материал - этого требует время! А эту корреспондентку мы считаем талантливой, она…" Тут он сжал кулак, демонстрируя, очевидно, в чем заключаются ее способности. Мое воображение тут же нарисовало картинку: "талантливая" корреспондентка получает от "главного" медаль за храбрость после очередного нокаута, в который она послала опешившего актера. Несмотря на обильные заверения, письмо мое так и не было опубликовано. Попытки высказаться на эту тему в других газетных интервью не привели ни к какому результату. Затем названия пошли одно хлеще другого: "Ее первый режиссер был супермужчина!" и все в таком роде. (К слову, моим первым режиссером был мой отец!) А когда вышла в свет книга "Досье на звезд", я с удивлением прочитала подробности своей жизни, о которых никогда не знала. Суммируя многие опубликованные материалы, я поняла, что моя биография становится мифом, небрежно создаваемым другими. Меня уже не спрашивают - мне диктуют: что, когда и почему я делала. А одна дама как-то при встрече воскликнула: "…Такая свеженькая, а мне сказали, что ты повесилась!" В связи с этим вспоминаю эпизод, случившийся с мужем моей старшей сестры, мужчиной преклонного возраста. "Паша, ты же давно умер!" - такими словами приветствовал его приятель, которого он не видел много лет. "В таком случае - ты тоже!" - отпарировал мой родственник, по профессии литератор.

Газетчики тем временем подталкивают сделать очередной шаг: "Коренева опять учится. Что еще выкинет эта любительница эксцентрики?" "Так пусть "она" напишет воспоминания", - говорю я себе. Тем более что как-то загадала: напишу книгу и сниму фильм! Теперь не отвертишься.

Глава 2. Одна из версий

"Только не начинай книгу со слов "я родилась", - подсказывали друзья, - и вообще, не начинай рассказ с детства, это слишком банально". Я с ними соглашалась: воспоминания не обязательно должны следовать жизненной хронологии. Можно, к примеру, вести повествование от сегодняшнего дня, в обратном порядке. Тогда вступительная глава звучала бы так "Четвертого октября, отпраздновав накануне далеко не первый свой день рождения, я уселась наконец за печатную машинку. Раздавшийся тут же звонок телефона оторвал от работы. "Тьфу ты, я так никогда не закончу", - раздраженно брякнула я и, сменив интонацию, ответила в трубку: "Я вас слушаю". Женский голос предлагал приехать на "Мосфильм" для разговора о съемках в телесериале. Н-да… дела… Ведь только на днях задавала себе вопрос: почему не зовут в сериалы? И успокаивалась при мысли, что наши сериалы… Одним словом - хорошо, что не зовут. А тут позвали, и я согласилась. Какие же мы все однако. "Эй, слышишь, мне предложили работу!" - крикнула я Андрею, который смотрел в соседней комнате свою любимую передачу "Дорожный патруль"".

Да, пожалуй, такое начало звучит неплохо… Я мысленно представляю свою жизнь в виде кинематографического сюжета, состоящего из множества эпизодов, и вдруг понимаю, что все в ней взаимосвязано. Каждый последующий шаг вытекает из предыдущего, и то, что я являю собой сейчас, - следствие всего, что было прежде. Значит, я неизбежно должна вернуться к началу своей памяти. И, как у всех, она уходит в детство, а точнее - к рассказам родителей. "Было солнечное октябрьское утро, мы принесли тебя из роддома и сказали твоей старшей сестренке: "А ну угадай, что мама с папой тебе сейчас подарят? Ты нас давно об этом просила". И она взвизгнула, захлопав в ладоши: "Это попугай?""

Итак: "Я родилась…" - и все тут. А что, если попробовать начать еще раньше? Напрягаю все силы и пытаюсь представить что-нибудь из утробного периода… Увы, безуспешно. Почему-то я всегда испытывала дискомфорт от невозможности вспомнить себя до рождения, тем более если будет продолжение - белое пятно в конце тоннеля… Как-то раз мне в руки попала книга "Прошлые жизни". Здесь я обнаружила целый ряд упражнений по выявлению своего прежнего образа. Основной принцип сводился к следующему: сейчас мы занимаемся тем, чего нам недоставало раньше, и, наоборот, отталкиваем то, что прежде имелось в изобилии. Ну, скажем, если вы были заядлым рыболовом или мореплавателем в средние века, то теперь смотреть не можете на удочку и у вас морская болезнь. В то же время любовь к определенным эпохам, географическим точкам, а также предпочтения в одежде, оговорки, привычки, которым, казалось, нет объяснения, могут быть атрибутами далекого прошлого. Вооружившись руководством, я принялась исследовать свои симпатии и антипатии. Получалось, что я была когда-то многодетной матерью, женой деспотичного мужа, вела домашний образ жизни - ибо теперь не имею семьи, много путешествую и всячески борюсь за независимость от мужского авторитета. Можно также предположить, что я жила в Египте: меня всегда привлекала египетская символика. Играя Клеопатру в телевизионном спектакле по пьесе Бернарда Шоу, я чувствовала себя вполне в своей тарелке. Не исключено также, что когда-то я была мужчиной - если порой мысленно сбиваюсь на мужской род: "Я сделал, я пошел". И уж совсем невероятное: в прошлой жизни я могла быть котом - непременно короткошерстным, с примесью восточной крови (недаром я устанавливаю с ними исключительно человеческие отношения). В таком случае книга воспоминаний начиналась бы так: "Кошачья жизнь была исполнена сладких мгновений - меня чесали за ухом, поили молоком, а я в благодарность за ласку приносил в дом полевых мышек…" Мой кот был счастлив до тех пор, пока хозяин не бросил его из-за внезапного отъезда в загранкомандировку. (А все говорят: "Вы ответственны за тех, кого приручили!") Как только за хозяином захлопнулась дверь, кот сиганул вниз с пятого этажа, подведя тем самым черту под своей кошачьей жизнью. Но это был отнюдь не конец… Отбросив хвост и уши, он пребывал в бесконечном полете, прежде чем исполнилась его мечта. Он родился вновь, на этот раз - человеком, женщиной, в России. С новым обликом и стилем жизни он свыкся не сразу. Особенно трудно было ходить на каблуках. А временами так хотелось свернуться калачиком в какой-нибудь уютной гостиной, что даже кошки на душе скребли. Однако не обошлось и без преимуществ - теперь можно было излить чувства на бумаге. Что он, а точнее, она и сделала, рассказав и о молоке, и о мышах, и о прыжке с пятого этажа.

Чем не начало главы? Признаюсь, радостно предполагать, что нашему рождению предшествует целый ряд самых невероятных появлений на свет. Многосерийный фильм, в котором мы сыграли все возможные роли. Но вот досада: я никак не могу вспомнить хотя бы одну из своих предыдущих жизней. А если в памяти и всплывают фрагменты моего вероятного далекого прошлого, то я путешествую по ним, как сомнамбула, лишенная чувств. Меня путает мысль, что если я забыла прежние жизни, то, следовательно, забуду и эту. В таком случае продолжение не имеет никакого смысла… Поворачивать время вспять - безумная затея. В ней есть одна только ценность: назначить встречу тому, что мы любили.

Глава 3. Уши Иорданского

"Ты появилась на свет с одним прищуренным глазом, черными волосами, расплывающейся во все стороны физиономией - лукавой и что-то затаившей" - так говорит моя мама. "А уши? - напоминаю я ей. - Расскажи про мои уши!" Мама тут же подхватывает: уши у тебя очень похожи на уши Володи Иорданского, помнишь, он подарил вам с Машенькой альбом африканской графики?" Я киваю, предвкушая рассказ о том, как папа ревновал маму к их другу, и мои уши играли в этом не последнюю роль. "Мы жили в Вильнюсе, - объясняет мама, - папа работал там на киностудии, я уже была беременна тобой, сидела дома. К нам часто заходил Володя - я ему нравилась, и он мне тоже". Вдруг она прерывает свое повествование, словно спохватившись: "Но, девочки, я очень любила папу, вы же знаете - это любовь с пятого класса! Он написал мне записку: "Константинова, я тебя люблю"". - "Это мы знаем, ну а дальше, дальше!" - нетерпеливо перебиваю я ее. Она продолжает: "Ну, и когда ты родилась и мы увидели твои уши, то папа сначала расстроился, но потом успокоился". - "Так, может, я от Иорданского?!" - визжу я от удовольствия, подливая масла в огонь. Мама хватается за сердце и произносит с расстановкой: "Ну что ты, доченька! Ты от папы - посмотри, как ты на него похожа". - "Похожа, похожа! - повторяют все вокруг. - Ленка, ты вылитый отец". Я и сама знаю, что я - вылитый отец: и нос, и улыбка, и то, как я сижу, скрутив ноги "восьмеркой". Но я продолжаю подталкивать маму к рассказу о моем зачатии в надежде раскопать что-нибудь эдакое: "Мамусь, ты же говорила, что обнаружила беременность чуть ли не на шестом месяце… А может, я - непорочное зачатие? Или от "золотого дождя"?" - "Ну, скажем, не на шестом, только на третьем, а потом…" И она начинает описывать в деталях, как все было. Обрадовавшись, что со мной все как-то по особенному, я не унимаюсь: "Ну Машку-то вы зачали в кукурузе?" - "В кукурузе!" - сладко подтверждает мама. "Ну вот, а меня неизвестно где и как". Тут вступается Машка: "Ты детдомовская, детдомовская, а я - мамочкина и папочкина!" - "Вредная ты, Машка!" - обижаюсь я на сестру. "Я вредная?! - Она делает свою гримасу удивления, тараща на меня глаза. - Это кто у нас жестокая девочка, кто бросил мамочку и папочку и уехал в Америку? Кто бил меня ногами, когда я просто с тобой играла?" Перепалка разворачивается по давно известному нам обеим сценарию. Предчувствуя скорую развязку, Машка заключает: "Да обыкновенная ты, Лен, как все!" Удар достигает своей цели - последние слова сестры сражают меня наповал, и я почти реву. Но вскоре, улучив минутку, когда сестра не слышит, я продолжаю шепотом: "Но ведь я была у вас четвертой, Машка третьей, а первые мальчик и девочка умерли при родах, запутавшись в пуповине, так?" Мама кивает в знак согласия, а я развиваю "любимую" тему дальше: "Значит, если бы первые не умерли, то вы бы не родили нас? Ну Машку бы вы, может, и родили, а вот меня навряд ли… Я случайно появилась на свет!" - вздыхаю я облегченно, доказав себе и другим то, что хотела. Мама молчит в поисках контраргументов, но потом решается: "Нет, доченька, мы бы все равно тебя родили. Ведь все в жизни не просто так, а имеет свой тайный смысл. И то, что мои первые дети умерли, нельзя назвать случайностью - значит, вы должны были появиться на свет".

Мое представление о семье, в которой я рождена, было связано с тремя истинами, усвоенными еще в детстве.

Первая истина: мама с папой любят друг друга, мы четверо - счастливая семья. Родительская любовь стала для нас с сестрой своеобразным культом, мы даже сочинили клятву: "Честное мамочкинское, честное папочкинское". То и дело терзали друг друга, требуя дать "ту самую", кристально чистую, самую непогрешимую, самую страшную клятву.

Вторая истина: мой папа кинорежиссер. Это объясняло появление в доме необычных гостей - актеров, художников, операторов. А также особенности нашего образа жизни. Если папа возвращался под утро с воздушными шарами в руке, усыпанный с ног до головы цветным конфетти, значит, он работал "вторым" на съемке "Карнавальной ночи" у Эльдара Рязанова. Если, случалось, нас с сестрой не пускали в комнату, а папа там сидел на полу с игрушками, значит, у нас снимался кукольный мультфильм. Из всего вытекало, что режиссер - профессия особенная. И редкая: у папы часто не было работы, он сидел дома, а называлось это - простоем. Папино сидение дома выражалось в хождении по комнате в шлепанцах: он сочинял сценарий будущего фильма. Как-то раз за его тапкой увязались два маленьких цыпленка, купленных мной и сестрой в зоомагазине. Они приняли тапку за курицу и семенили крохотными лапками по паркету туда-сюда. К сожалению, цыплятам не суждено было опериться, так как одного раздавила случайно севшая на него бабушка, а второй умер от тоски по первому. Папино хождение по комнате сменялось стрекотом его печатной машинки. А для меня она превратилась в предмет особой важности, что-то вроде фетиша. Играя в "пожар в доме", я давала себе задание спасти самое ценное, что у нас есть. На счет "три" я неизменно хватала печатную машинку и выбегала с ней из квартиры.

Третья усвоенная мной истина, возможно, была следствием второй или чего-то еще, недоступного моему пониманию, но я знала: у папы с мамой постоянно нет денег. Они часто садились по вечерам на кухне и начинали разговор о завтрашнем дне с фразы: "Как жить дальше?" Этот вопрос был неотделим от образа моих родителей и их сидения друг напротив друга. Что вызывало у меня и сестры условный рефлекс: не надо им мешать - у них "как жить дальше". Это "какжитьдальше" случалось с периодичностью раз в неделю, а значит - с нашей точки зрения - мы счастливая семья. У нас все идет как надо!

Дальше