Но до этих поздних признаний еще далеко. Да и сама Любовь Дмитриевна еще оставит безжалостные и нежные воспоминания о Блоке. Но это впереди. А пока мы – на заре двадцатого века. И Люба Менделеева пишет своему жениху:
"Мой дорогой, отчего ты не написал мне сегодня? Ведь это же ужасно – не видеть тебя, знать, что ты болен, не получать от тебя ничего! Нет, милый, пиши мне каждый день, а то я измучаюсь, я места не могу найти сегодня от тоски, так трудно отгонять всякие ужасы, которые приходят в голову… Но ведь ничего ужасного нет? Тебе не хуже? Что с тобой? Долго мы еще не увидимся? Боже мой, как это тяжело, грустно! Я не в состоянии что-нибудь делать, все думаю, думаю без конца, о тебе, все перечитываю твое письмо, твои стихи, я вся окружена ими, они мне поют про твою любовь, про тебя – и мне так хорошо, я так счастлива, так верю в тебя… только бы не эта неизвестность. Ради Бога, пиши мне про себя, про свою любовь, не давай мне и возможности сомнения, опасения!
Выздоравливай скорей, мой дорогой! Когда-то мы увидимся?
Люблю тебя!"
Она пишет ему, не зная, что Блок болен дурной болезнью. А точнее сифилисом, которым его наградила одна из проституток. Узнав о своей болезни, Саша вновь вспомнил слова матери, которые она цинично обронила после его связи с Садовской. И ведь что удивительно, – оказалась права. Эти отношения действительно грязны и пошлы. С порядочными девушками, а тем более с той, на которой хочешь жениться, ни в коем случае нельзя опускаться до этого. Нельзя ее осквернять. А приступ болезни все усиливается… Люба потом напишет в своих воспоминаниях: "Каким-то подсознанием я понимала, что это то, о чем не говорят девушкам, но как-то в своей душе устраивалась, что не только не стремилась это подсознание осознать, а просто и вопросительного знака не ставила. Болен, значит – "ах, бедный, болен", и точка. Зачем я это рассказываю? Я вижу тут объяснение многого. Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет – это платная любовь и неизбежные результаты – болезнь. Слава Богу, что еще все эти случаи в молодости – болезнь не роковая".
А Блок ей отвечает: "У меня нет холодных слов в сердце. Если они на бумаге, это ужаснее всего. У меня громадное, раздуваемое пламя в душе, я дышу и живу Тобой, Солнце моего Мира. Мне невозможно сказать всего, но Ты поймешь. Ты поняла и понимаешь, чем я живу, для чего я живу, откуда моя жизнь. Если бы теперь этого не было, – меня бы не было. Если этого не будет – меня не будет. Глаза мои ослеплены Тобой, сердце так наполнено и так смеется, что страшно, и больно, и таинственно, и недалеко до слез. <…> Будет говорить страсть, не будет преград. Вели – и я выдумаю скалу, чтобы броситься с нее в пропасть. Вели – и я убью первого и второго и тысячного человека из толпы и не из толпы. Вся жизнь в одних твоих глазах, в одном движении".
В этом же письме Блок сообщает о ближайшей встрече с Л. Д. Менделеевой: "Еще несколько дней я не могу, говорят, Тебя видеть, т. е. выходить. Это ужасно. Ты знаешь, что это так надо, но мне странно. И еще страннее, что я подчиняюсь этому нелепому благоразумию. К великому счастью, я только подчиняюсь ему, но оно вне. Во мне его нет. Пока я знаю, что дело идет о нескольких днях (сколько – несколько?) и что от этого зависит будущее, я терплю еще. Но если бы это были недели или месяцы и болезнь была бы непрерывна и мучительна, я бежал бы ночью, как вор, по первому Твоему слову, по первому намеку".
А что Люба? Она полна сомнений. Будет ли все так прекрасно, как он говорит? Или их поглотит пучина обыденности, и они не смогут с ней справиться. И вот она ему снова пишет:
<6 декабря 1902. Петербург>
"Мой дорогой, любимый, единственный, я не могу оставаться одна со всеми этими сомнениями, помоги мне, объясни мне все, скажи, что делать!.. Если бы я могла холодно, спокойно рассуждать, поступать теоретично, я бы знала, что делать, на что решиться: я вижу, что мы с каждым днем все больше и больше губим нашу прежнюю, чистую, бесконечно прекрасную любовь. Я вижу это и знаю, что надо остановиться, чтобы сохранить ее навек, потому что лучше этой любви ничего нет на свете; победил бы свет, Христос, Соловьев… Но нет у меня силы, нет воли, все эти рассуждения тают перед моей любовью, я знаю только, что люблю тебя, что ты для меня весь мир, что вся душа моя – одна любовь к тебе. Я могу только любить, я ничего не понимаю, я ничего не хочу, я люблю тебя… Понимать, рассуждать, хотеть – должен ты. Пойми же все силой твоего ума, взгляни в будущее всей силой твоего провидения (ты ведь знал, что придут и эти сомнения), реши беспристрастно, объективно, что должно победить: свет или тьма, христианство или язычество, трагедия или комедия. Ты сам указал мне, что мы стоим на этой границе между безднами, но я не знаю, какая бездна тянет тебя. Прежде я не сомневалась бы в этом, а теперь… нет, и теперь, несмотря ни на что, я верю в тебя, и потому прошу твоей поддержки, отдаю любовь мою в твои руки без всякого страха и сомнения".
Блок пытается развеять ее сомнения: "Ты теперь должна быть свободна от сомнений и МОЖЕШЬ твердо ВЕРИТЬ мне в том, о чем Ты думаешь. Все это я не могу довольно ясно выразить в эту минуту. Но знай, что теперь полновластны "свет, христианство и трагедия", по причинам, часто темным для Тебя, а частью для меня".
Они начинают встречаться в меблированных комнатах на Серпуховской улице, № 10. Иногда у него бывают вспышки чувственности, но они только пугают Любу. Тем более что неведение в сексуальных вопросах было воистину безгранично. Создавалось впечатление, что в свои двадцать два года она понятия не имела, откуда берутся дети. А еще… считала физическую близость ужасной и пошлой. Потому и боялась брака и замуж не хотела и с восторгом принимала заверения Блока, что у них все будет по-другому. Он же заверял ее, что детей у них никогда не будет, поскольку он ее не осквернит. Ведь смотреть на любимую и то дерзость. И точно в подтверждение своих слов, отправлялся к уличным девушкам, с удовольствием продающих любовь такому красивому господину. И снова заражается от очередной красотки. После он напишет Любе: "Тебе лучше не приходить в эту комнату на Серпуховской, пока я болен, потому что все эти люди какие-то грубые и подозрительные. Вчера я не мог дождаться ни дворника, ни Остапа, говорил с женой управляющего и со швейцаром. <…> У меня, в конце концов, просто чувство отвращения ко всем им и к тому внутренне нечистому, что они говорят, а главное – думают".
Но вот заканчивается 1902 год, и Блок понимает, что ему просто необходимо переговорить с матерью. Дальше тянуть некуда. Да и Люба нервничает. Она знает, какую роль в жизни Саши играет его мать, и от ее реакции на их отношения во многом зависят и сами отношения. Поэтому она торопит его, не скрывая своей нервозности. А он старается ее успокоить.
В письме от 28 декабря Блок сообщил Л. Менделеевой подробности важного разговора со своей матерью – А. А. Кублицкой-Пиоттух: "Теперь она знает почти все <…>. Но, останавливаясь на этом пункте, я прежде всего ужасно жалею, что Ты не знаешь мою маму. Во всяком случае, если можешь, поверь мне пока на слово, что большего сочувствия всему до подробностей и более положительного отношения встретить нам никогда не придется. Кроме того, все, что возможно, она понимает, зная и любя меня больше всех на свете (без исключений) <…>. При этом имей в виду, что мама относится к Тебе более, чем хорошо, что ее образ мыслей направлен вполне в мистическую сторону, что она совершенно верит в предопределение по отношению ко мне".
Люба сразу же ему отвечает: "Мой дорогой, я рада, что мама знает все, я давно этого хотела в глубине души, потому что хотела, чтобы она знала, что тебе хорошо теперь, что ты счастлив и что, если я и сделала тебе что-нибудь злое в прошлом году, то теперь и ты, и мама можете мне все простить за мою любовь. Кроме того, я твою маму люблю теперь больше всех на свете, после тебя, и мне хотелось всегда, чтобы и она хоть немного знала меня и любила.
Напиши, ради Бога подробнее, это все так странно, и я еще не совсем понимаю. Прости, что письмо придет так поздно, я твое вчера не получила, опоздала на почту. Мама ничего не знает и теперь ей и подозревать нечего. Помни, что кроме моей любви и тебя, у меня ничего нет на свете, я верю только тебе, делай что хочешь, говори все, кому хочешь, а маму твою я люблю и верю ей.
Твоя
Напиши сегодня домой в мамином конверте".
Наступил 1903 год. И сразу же ознаменовался трагедией. Отец Сергея Соловьева, Михаил Сергеевич, тонкий, чуткий человек, который всегда поощрял "аргонавтов", был слаб здоровьем. Поначалу инфлюэнцию, которой он заболел, всерьез не приняли. Но… Болезнь протекала тяжело, и врачи не смогли его спасти. Весной этого же года Михаил Сергеевич умирает. Спустя полчаса его жена – Ольга, которой стольким были обязаны и Блок, и Андрей Белый, закрыв мужу глаза, уходит в другую комнату и достает револьвер. Раздается выстрел, обрывающий ее жизнь. Шестнадцатилетний Сережа остается один, без родителей, которых хоронят рядом.
В этот же самый день – удивительное совпадение, Блок впервые напишет Андрею Белому, и тот, словно по наитию, тоже отправляет ему письмо. Так познакомились два крупнейших поэта того времени. После первого обмена письмами переписка с Андреем Белым уже не прекращалась. В ней отражались все перемены в душевном состоянии Блока. Он больше рассуждает о Деве Радужных Ворот, чем о Любе Менделеевой. А Борис все гадает, кто же такая Любовь Дмитриевна. "Коль Беатриче, – на Беатриче не женятся. Коли девушка просто, то "свадьба на девушке просто – измена пути"". Сережа Соловьев вступался за Блока: "Любовь Дмитриевна осознает свою двойственность! И раз Менделеев темный хаос, то она и в самом деле его "светлая дочь!"".
А вскоре и сам Андрей Белый стал уставать от "аргонавтов". Он повсюду бывал, много говорил и… вдруг понял, что ему не хватает времени на самое главное – писать стихи! Он стал сравнивать себя с героем комедии Грибоедова – Репетиловым, который на вопрос, что же он делает, отвечал: "Шумим братец, шумим!"
Совсем иная картина у Блока. В 1901 году он перешел с юридического факультета на филологический, по славяно-русскому отделению. Весной 1903 года готовится к государственным экзаменам, проходившим с 15 апреля по 20 мая. Ему предстоит сдавать: латинский язык, историю древней философии (24 апреля), русскую историю, новейшую историю, греческий язык и историю русской словесности (20 мая).
В это же время должен произойти решающий разговор Любови Дмитриевны с отцом, после которого можно назначить день свадьбы. И вот седьмого апреля 1903 года она ему пишет: "Милый, дорогой, не знаю, как и начать рассказывать. Папа согласен на свадьбу летом! Он откладывал только, чтобы убедиться, прочно ли "все это", "не поссоримся ли мы". И хоть он еще не успел в этом убедиться, но раз мы свадьбы хотим так определенно, он позволяет! Началось это очень плохо: мы с мамой стали ссориться из-за этого же, конечно. Вдруг входит папа. Мама (очень зло, по правде сказать) предлагает мне сказать все сначала папе, а потом уже строить планы. Я и рассказала. А папа, совсем по-прежнему, спокойно и просто все выслушал, спросил, на что ты думаешь жить; я сказала, и папа нашел, что этого вполне довольно, потому что он может мне давать в год 600 рублей. Теперь он хочет только поговорить с твоей мамой о подробностях, узнать, что она думает. Я прямо и поверить не могу еще, до чего это неожиданно! Мы-то думали ведь, что папу будет труднее всех уговорить, а он смотрит так просто и видит меньше всех препятствий. У него вышло все так хорошо, что и мама сдалась, хотя и пробовала сначала возражать, приводить свои доводы. Жаль ужасно, что мы с ней опять поссорились. После разговора с папой я пошла просить у нее прощения за первую ссору, а вышло еще хуже. Но я непременно помирюсь с ней завтра. Теперь все зависит от нас, т. е. от тебя. Бедный, мне тебя жаль – столько придется обдумывать, устраивать, хлопотать, ужасно много надо будет энергии и воли. Я-то помочь ведь почти не могу, знаешь ведь, какая у меня энергия. Хорошо хоть, что не очень долго все будет продолжаться, потом "мы отдохнем!" А все-таки, бедный ты! Не привык ты к таким скучным, практическим делам. А тут еще экзамены твои! Ты думай все время обо мне, а у меня нет минуты, которая не была бы твоя. – Мы сейчас, утром, помирились с мамой".
Блок, прочитав это письмо, тотчас отвечает: "Моя Милая, моя Дорогая, сейчас я получил письмо. Счастлив без конца. Весь день были ужасные разговоры. Все измучились. Я уж написал Тебе растерянное письмо. В эту минуту получил Твое. Думаю, что будем венчаться осенью, потому что за границу ехать надо. Что Ты думаешь об этом? Потом останемся в Шахматове. Обо всем нужно говорить. Завтра приедет мама. Нужно скорее написать отцу. Твой папа, как всегда, решил совершенно необыкновенно, по-своему, своеобычно и гениально. О пятнице думаю, как об обетованном дне. Моим думам о Тебе нет и не будет конца. Твой".
Кажется, что счастье влюбленных безмерно и ничто не способно его омрачить. Однако вскоре происходит событие, которое ставит под угрозу не только предстоящую свадьбу, но и сами отношения Блока и Любы. А начиналось все вроде очень даже прозаично. У Александры Андреевны снова стало пошаливать сердце и расшатались нервы. Доктора прописали ей воды. И Блок, как примерный сын, должен сопровождать матушку на немецкий курорт. Все было бы ничего, если бы курорт не был тем же, где Блок познакомился с Ксенией Садовской. Да еще он взял и рассказал Любе о своем страстном романе и о том, что Ксения большую часть времени в году предпочитает жить на водах. Люба недоумевала, что это? Насмешка судьбы? Или совсем иное? Может, ее жених хочет перед свадьбой приятно провести время с бывшей любовницей? Люба пытается быть сдержанной и даже не подавать вида, как ей тяжело. Но все же нет-нет и прорывается горький упрек. Она опять мучается сомнениями. А не поспешили ли они? Тот ли человек Саша, с которым она будет счастлива. Он, словно читая ее мысли, едва прибыв на место, сразу пишет: "Я оторвался от Тебя как-то вдруг. Точно без приготовления и прямо вслед за "третьим звонком". До этих пор точно ничего не было, даже все приготовления к отъезду были чужды и мало заметны. Все, точно я еще держал Твои руки и целовал их, и вдруг Ты судорожно обняла и бросила, и ушла в толпу, и там только Твоя фигура видна с отходящего поезда. Это – последнее".
И все же Люба полна сомнений. Любит ли он ее? Если да, то почему поехал в этот далекий немецкий городок? И каким он вернется назад? Будет ли по-прежнему влюблен в нее или станет холоден? Она вся в волнении, в ожидании приезда Блока. Но вот… Скоро, уже совсем скоро все разрешится.
А что же Блок? Сейчас его привлекает только одна женщина – Люба Менделеева.
Наконец Блок возвращается и происходит решительное объяснение. Он сумел убедить Любу в неизменности своих чувств и… Две семьи, дружившие столько лет, начинают готовиться к свадьбе. Возникает множество хлопотных и неотложных дел. Отец Блока присылает сыну тысячу рублей, конечно, это деньги, но не такие уж большие. Ведь нужно столько всего купить. Мебель, одежду, кольца. Во всем Саше помогает мать, но он и сам, несмотря на свой поэтический и романтический облик, проявляет завидный практицизм. И вот в ночь с шестнадцатого на семнадцатое в его записях появляются такие строчки: "Францицку – заплатить попам и певчим, получить бумаги. В субботу – Дмитрий за букетом. В субботу – диакон с обыском – в Боблово 3–4 ч., после к нам. Сказать, что не надо молебна и слов попа. В 9.30 ч. утра Сережа едет с букетом в Боблово. В 10 ч. утра Николай Дмитриевич едет за попом. В 11 ч. утра я еду в церковь. В 12., венчание. Получить бумаги, заплатить попам".
Наконец-то наступил долгожданный день свадьбы. Всю ночь накануне он не смыкал глаз. Везде и всюду ищущий знаки, Блок не мог не думать о дурном предзнаменовании. Когда они с Любой прогуливались по аллее в Шахматово, то увидели мертвого щегленка. Он лежал на самой обочине аллеи, спрятавшись в траве. Такое крохотное и трогательно беззащитное тельце… И при каждом шаге яркое пятнышко перышек мертвой птички все больше и больше тревожило его своей обреченностью.
Блок перевернулся на другой бок. "Это все глупости. Они с Любой будут непременно счастливы. Он и его Беатриче!"
Утро встретило его дождем и сразу не задалось. Букет, заказанный накануне, так и не прибыл. Теперь его придется составлять на месте. Он срезал в цветнике все розовые астры, и с этой охапкой его и увидела Александра Андреевна. Она улыбалась, а потом произнесла: "Дождь – это к счастью. Все будет хорошо, Сашура". Господи, как же давно его не называли этим именем. И ему самому хотелось верить, что все знаки – это пустое придуманное людьми. Они с Любой будут выше этого. Впрочем, пора ехать. Прибыла нанятая тройка. Красивые, рослые кони светло-серой окраски, дуга была украшена яркими лентами. На козлах сидел молодой симпатичный ямщик, и у Блока отлегло от сердца. "Нет, он определенно напридумывал всяческие страсти-напасти, а на самом деле все будет прекрасно и замечательно". Под моросящим дождиком они все отправились в Боблово. Венчание состоялось в маленькой сельской церквушке. Люба в длинном батистовом платье с длинным шлейфом и фате с памеранцевыми цветами, была чудо как хороша. Но рядом с ней Блок почувствовал себя неуютно. Он едва смог выдавить из себя очередную деревянную улыбку. Да к тому же купленное специально по такому торжественному поводу штатское платье казалось ему уродливым и дешевым. В этот момент священник по старинному обряду надел ему с Любой серебряные венцы прямо на голову. "Свершилось, – подумал Блок". Сережа Соловьев, который был шафером, счастливо улыбался, родители плакали… И все желали им счастья.
Глава 6
Земное
Люба сидела перед зеркалом и расчесывала свои прекрасные волосы. Молодая женщина придирчиво изучала свое отражение. Да, конечно, красавицей ее трудно назвать. И все же… Она была чудо как хороша. Тогда почему же Саша?.. Они уже женаты больше года, а так и не стали мужем и женой по-настоящему. Сразу же после свадьбы Саша стал рассуждать о том, что физическая близость только разобьет их отношения. Нет, он не может прикоснуться к ней, осквернить ее… Он говорил очень долго, а Люба смотрела на него и только диву давалась. "Что же это такое… – пронеслось в голове у девушки. – Он ведь любит меня, я это точно знаю… Тогда отчего?"