Наконец поезд покинул Франкфурт. Мы въехали в Хёхст и поехали дальше на запад без остановки. Было ощущение, что американцы надули нас, и я подумывал о том, чтобы спрыгнуть с поезда. Но прежде чем я смог осуществить свое намерение, поезд остановился на закате в долине Рейна. Несколько ружейных выстрелов, большая суматоха, и поезд окружили французские солдаты. Кто-то из них бегло на немецком с французским акцентом объявил через мегафон:
- Опустите головы. Это французская армия. Будем стрелять при малейшем признаке неповиновения. Сохраняйте спокойствие и подчиняйтесь приказам.
Всеобщее замешательство. Я понял теперь, что свобода была всего лишь иллюзией, а в действительности нас ожидает плен за колючей проволокой. Мы ругались и жаловались, что передача нас французам была незаконной. Однако никто и не собирался выслушивать наши жалобы и обиды. В эту ночь никто не спал. Мы сидели в товарных вагонах под светом автомобильных фар и грозными дулами ружей. Волков отдали на попечение стада.
29 июля в 05.00 нас разбудили звуки "Марсельезы", за которым последовал приказ, произнесенный звонким эльзасским голосом:
- Немедленно освободить вагоны. Построиться на берегу реки. Не пытайтесь убежать - это будет ваша роковая ошибка.
Около трех тысяч немцев спешились и выстроились согласно приказу. Нас повели по раскачивавшемуся понтонному мосту через Рейн во французскую зону оккупации. Вскоре мы удостоились увидеть трагикомическое зрелище. Когда взошло солнце, его лучи отражались бликами на величественном памятнике победы, установленном на вершине горы Нидервальд. В то же время Рейн отрезал нам путь назад в относительно безопасную британскую зону оккупации, сотни из нас туда никогда не вернутся.
Мы продолжали свой марш по утренней жаре, подгоняемые криками и жестикуляцией французских солдат. Когда пленные притащились к лагерю строгого режима Дитершайм, то все были обессилены. Под аркой, украшенной орнаментом, мимо нас прогромыхал фургон с раздетыми истощенными трупами, который тащила упряжка лошадей. Солдаты со сверкающими на солнце штыками, примкнутыми к ружьям, отделили офицеров от рядовых и впихнули нас в огромную клетку, уже заполненную немецкими военнопленными. Наши соотечественники, полураздетые и грязные, выглядели ходячими скелетами. Они обросли длинными, спутавшимися волосами и бородами. Их задубевшая коричневая кожа потрескалась от недоедания. Месяцами они жили под открытым небом и спали в земляных норах, подверженные воздействию всех стихий. Любой дождь превращал эту голую землю в море грязи и хоронил людей в могилах, которые они вырыли своими руками.
Мы с Фредом выбрали свободную нору и зарыли в пыль свои немногие пожитки. Игривые марокканские солдаты беспрерывно швыряли ручные гранаты и стреляли из ружей в свое удовольствие. Вскоре после полудня на телеге привезли жестяные банки с едой. Формально это была первая кормежка после того, как мы отведали в Норвегии тушеную баранину с луком и картошкой. Предполагалось, что в банках был суп, но выглядел он как помои от мытья посуды. Я сказал Фреду, что не собираюсь превращаться здесь в очередной скелет и попытаюсь бежать отсюда этой же ночью.
Когда над лагерем опустилась ночь, я начал опасную разведку с целью выбраться на волю. Осторожно прокрался в проход между клетками и пополз в пыли к ограждению лагеря между двумя сторожевыми башнями. Приходилось двигаться через освещенное прожекторами пространство на виду у сидевших в башнях пулеметчиков. Потом - внутреннее ограждение забора и слабо освещенный участок. Теперь между мной и свободой находились только два ограждения из колючей проволоки. За внешним - густые заросли папортника. Они могли бы защитить меня, если бы я только добрался до этого места. Решив, что в следующую ночь я выберусь этим маршрутом на свободу, я медленно проделал обратный путь в нору. Когда вернулся, большая часть ночи уже прошла.
Трубные напевы "Марсельезы" стряхнули с меня сон. Проснувшись, я немедленно рассказал Фреду о плане своего побега. К моему разочарованию, Фред отнесся к нему без энтузиазма. Он сказал, что у меня будет больше шансов выбраться из лагеря, если я пойду один. Если мне повезет, он последует моему примеру и мы встретимся по условленному адресу во Франкфурте.
Ночью в 21.30 я снова выполз из норы. Двигался медленно, долго и с замиранием сердца. С крайними предосторожностями выбрался в тень угловой башни. Несколько минут переждал там, заставляя себя ползти дальше. Затем распластался на земле. Со сжатыми зубами и пересохшим горлом двинулся дальше. Вытянувшись во всю длину, цепляясь пальцами за высохшую почву, я извивался и полз по направлению к внутреннему ограждению из колючей проволоки. Пот заливал мои глаза, пропитывал одежду. Я прикоснулся к проволоке, подлез под нее и оказался у внешнего ограждения. Глубоко вздохнув и бросив быстрые взгляды на сторожевые башни, осторожно приподнял проволоку и выкатился под ней за забор. Потом пополз дальше через заросли папоротника в темноту.
Кругом стояла мертвая тишина. Я прокрался через луга и ржаное поле в маленькую деревушку в долине Нахе, расположенную в трех километрах от к югу от лагеря. Там пробрался в чей-то амбар и заснул в стоге сена.
Разбудил меня резкий звук. Он исходил от фермера, запрягавшего лошадей. Я подошел к нему и без утайки сказал, что бежал из лагеря и нуждаюсь в помощи. Еще не оправившись от удивления, фермер сказал, что немногие пленники, убегавшие так далеко, кончали тем, что нанимались служить во французский Иностранный легион. Мы прошли на кухню, где его жена и дочь накормили меня сытным завтраком из жареных яиц и картофеля. Пока я ел, фермер пообещал, что посодействует в обеспечении меня и Фреда документами.
Проспав ночь на перине, я проснулся с новыми силами и решимостью вызволить Фреда из лагеря. Хотя фермер не одобрил рискованное предприятие, он снабдил меня всем необходимым. Ночью я осторожно пробрался к лагерю с мешком еды для истощенных пленников. Когда я пробирался через внешнее ограждение, меня обнаружили два марокканца. Я поднялся на ноги, полагая, что буду расстрелян на месте. К моему удивлению, охрану больше интересовало содержимое моего мешка, чем я. Говоря лучше них по-французски, я убедил их, что пытался пронести тайком еду для моего друга. Пообещал дарить по пачке американских сигарет, если они позволят каждый раз в удобное для меня время проходить мимо них за такую мзду. Жадность восторжествовала. Взяв две пачки "Кэмела", марокканцы даже подняли проволоку, чтобы я проник в лагерь. Я нашел Фреда спящим в норе. Ошеломленный моим появлением, но все еще не готовый совершить побег, Фред оправдывал свою нерешительность тем, что надеется получить к концу недели свои документы. Если этого не произойдет, он обещал совершить побег в субботу ночью. Я был раздражен провалом своего рискованного предприятия и покинул Фреда, оставив еду для умирающих и беспомощных. Другая пачка сигарет обеспечила мой безопасный уход из лагеря.
Два дня я с удовольствием прожил на ферме. Помогал хозяину в полевых работах, сгребал и укладывал в стог сено, работал грузчиком. Я с аппетитом поедал простую здоровую пищу и плескался по вечерам в цинковой лоханке. Я радовался своей судьбе, потому что понял, что за свободу следует бороться в любых условиях.
В субботу ночью я снова подошел к лагерю с пачками американских сигарет, полученных от фермера. Два марокканских охранника помогли мне за взятку проникнуть за ограждение из колючей проволоки. Когда я приблизился к норе Фреда, в темноте метнулось несколько теней. Вмиг меня окружили и схватили. После этого я понял, что был задержан своими же соотечественниками. Оказалось, что меня включили в список военнопленных, которых должны были этапировать во Францию. Комендант лагеря угрожал расстреливать по пять человек из списка за каждого, кто убежит. Оказавшись перед страшной дилеммой, мои товарищи надеялись, что я вернусь и попаду в их засаду. Конечно, мое возвращение спасло пять жизней, но в этот момент я не мог простить предательства своим приятелям военнопленным. Этот эпизод создал стену отчуждения между мной и вчерашними товарищами.
В воскресенье 5 августа нас с Фредом и с большой группой военнопленных отвели на железнодорожную платформу. Там уже дожидался товарный поезд из 42 вагонов для скота. Нами набили грязные вагоны, по 100 человек в каждый, и закрыли их снаружи. После этого поезд отошел от платформы и направился к неизвестному пункту назначения во Франции.
Духота и вонь от испражнений превратили вагоны в камеры пыток. Когда поезд двигался к французской границе, я стал ковырять доски задней стенки вагона при помощи ножа, который мне удалось сохранить при себе. Я долго украдкой занимался этим делом, пока другие военнопленные лежали в прострации, полумертвые от жажды и голода. К полночи я вырезал достаточно большую дыру, чтобы выбраться через нее наружу. С приближением поезда к остановке я просунул в отверстие сперва голову, потом плечи. Однако на полпути к свободе меня неожиданно схватили за ноги и втащили назад в вагон. Десятки моих сокамерников бросились на меня, как гиены. Снова я стал их пленником.
Мучительная поездка продолжалась всю ночь, следующий день и ночь вслед за ним. Узники были лишены воды и пищи, страдали дизентерией. Хуже того, один из истощенных людей умер на вторую ночь, другой - на следующее утро. Смрад от трупов стал невыносим. Чтобы глотнуть свежего воздуха, я уткнулся лицом в проделанное мною отверстие в стенке вагона, вдыхая запах океана.
Вскоре после этого поезд остановился в незнакомой местности. По обе стороны от путей находилось много французских солдат. Они приказали нам выйти из вагонов и погнали в хорошо замаскированный лагерь военнопленных, напоминавший укрепленный колониальный форпост. Я выяснил, что мы находились близ Ла-Флеша, города между Ле-Маном и Нантом.
Лагерь целиком поглотил нас. После того как унтер-офицерский состав отделили от офицеров, нас поселили в грубо сколоченных бараках и снабдили талонами на питание. Я сразу же начал искать выход наружу в этой огороженной зоне. Но лагерь был обнесен забором, гораздо более внушительным чем тот, что был в Дитершайме. По периметру ограждения, увенчанного рядами колючей проволоки, были установлены пулеметные гнезда. Кроме того, молодые французские рекруты сильно отличались от той охраны, которую можно было подкупить. Мне и Фреду пришлось мириться с тем, что нам предстояло провести здесь много времени на скудном рационе питания.
Потянулись дни прозябания в жаре и голоде. Я совершал бесчисленные прогулки по огороженной территории лагеря в поисках лазейки для побега. Часами лежал в тени отхожих мест, наблюдая за распорядком дня и поведением охраны лагеря. По ночам, когда спадала жара, я ползал вдоль ограждения, уклоняясь от света прожекторов, пытался перебраться через ограждение в другие лагерные зоны - все напрасно. За две недели в Ла-Флеше щеки у меня впали и выпирали ребра. Я презирал тех, кто смирился с лагерной жизнью, и даже тех, кого выносили из лагеря мертвыми. Голод был сильнее, чем дружба и проповедь утешения, он был хуже, чем смертельная болезнь. Беспощадный торг среди пленных был столь же распространен, как и смерть. За еду выменивали кольца, часы, одежду и даже золотые коронки на зубах. Продовольственные пайки выменивались за подмокшие окурки сигарет. В лагере были осведомители, воры, религиозные и политические фанатики, сумасшедшие и трусы. И лишь очень немногие заключенные готовы были бежать на свободу.
Лишь на третью неделю своего прозябания в лагере я придумал способ своего спасения. Мой план побега был так прост, что не мог не увенчаться успехом. Каждый день большая группа узников из бывших унтер-офицеров приходила к нашим, отхожим местам, чтобы забрать высокие металлические бочки, наполненные испражнениями, и унести их в северный конец лагеря для опорожнения в ямы. Я и Фред должны были незаметно присоединиться к этой группе, выйти с неприятной ношей из лагеря и больше не возвращаться туда.
Наша первая попытка побега на следующее утро не удалась. В момент, когда мы вышли из своей зоны и присоединились к колонне кашляющих узников, военнопленный-австриец опознал в нас офицеров и привлек внимание охраны. К счастью, нам удалось отговорить ее от намерения посадить нас на два месяца в одиночные камеры. После этого я быстро усовершенствовал свой план. В тот же вечер, когда обитатели лагеря уснули, я пробрался из нашего барака к забору, отделявшему офицерскую зону от соседней унтер-офицерской. Перебравшись через забор к соседям, укрылся в одной из уборных. Чуть позже моему примеру последовал Фред.
С рассветом лагерь ожил. Последовали два часа тягостного ожидания. Затем прибыла рабочая команда. Мы с Фредом взяли металлическую бочку, смешались с другими узниками и вышли из унтер-офицерской зоны неопознанными. С бьющимися от волнения сердцами подошли к ямам и спрятались за большую бочку. Пока охранники беззаботно болтали, мы уползли подальше в заросли высокой травы. Добравшись до опушки ближайшего леса, углублялись в него дальше, пока не почувствовали себя в безопасности. Отсюда мы поспешили на запад, пробираясь через густые заросли кустов, мелкие речушки и тропы.
Через три часа мы свалились от изнурения в чаще леса. Лесные ягоды позволили ослабить голод и утолить жажду. Ночью мы вышли на дорогу, уходившую на восток к Ле-Ману. Несколько часов тащились по шоссе, прыгая в кювет всякий раз, когда проезжали легковые машины или грузовики, и затем снова пускались в утомительный путь. Наши чулки совершенно стерлись, пятки покрыли волдыри. Мы блуждали три ночи, обходя французские блокпосты и фермеров, направлявшихся в город. Нас постоянно преследовал страх. Брели, объятые тревогой и беспокойством, но с непоколебимым желанием вырваться на свободу, поддерживая себя пищей, которую добывали в фермерских садах или в отбросах. Днем спали, прижавшись друг к другу, в лесу или в водосточных трубах. Когда наконец к завершению третьей ночи пришли в Ле-Ман, то привели в порядок одежду, побрились в парке и, голодные, направились в центр города. Найдя вокзал, мы выяснили, что поезд на Париж придет не раньше полуночи. Пришлось покинуть город и скрываться весь день в поле, заросшем резедой. По окончании сумерек мы пробрались на вокзал через сортировочную станцию поближе к пассажирской платформе.
В 01.07 прибыл поезд. Фред и я поспешили на платформу, чтобы затеряться в потоке пассажиров, садившихся в переполненный вагон. Когда поезд покинул Ле-Ман, мы присоединились к пассажирам, растянувшимся на полу и притворившимся спящими в надежде, что кондуктор не потребует у них билетов. Однако во время появления кондуктора, выкрикивавшего: "Ваши билеты, мадам и месье", Фред вскочил на ноги и побежал в конец поезда. Между тем кондуктор не побеспокоил меня и остальных. Я долго ждал возвращения Фреда, но так и не дождался.
Поезд прибыл на вокзал Монпарнас в Париже чудесным утром 1 сентября 1945 года. Я одиноко стоял среди обтекающей меня толпы пассажиров, высматривая Фреда. Его не было, а бесполезное ожидание стоило мне свободы. Дежурный по вокзалу попросил меня показать свой билет. Пока я сочинял историю с похищенным багажом, появились два жандарма, бросавшие на меня подозрительные взгляды. Я бросился бежать по улицам Парижа. Но мои натертые после побега из лагеря ноги подвели. После непродолжительного преследования я был схвачен полицейскими и прохожими. Не желая, чтобы меня считали вором, я признался, что бежал из лагеря военнопленных. В результате меня раздели и посадили в глухую камеру.
Очень скоро в полицейском участке появился капрал. Он позволил мне надеть одежду, но не туфли. Затем повел меня в наручниках по улицам Монпарнаса, подгоняя дулом револьвера. На метро мы добрались до Северного вокзала. Меня повезли поездом по солнечной сельской местности до Кормей-де-Паризи и, наконец, доставили пешком в мрачную крепость под названием форт Кормей.
Новые обыски и допросы. Я отказывался разговаривать с кем-либо, кроме офицера. В результате был брошен в темную камеру. Пошарил в темноте, нашел охапку сена и заснул на ней мертвым сном.
Позже меня разбудили два охранника и вывели из камеры. Они повели меня по коридору, где пахло как в морге, вверх по лестнице и привели в кабинет. Там сержант-эльзасец предложил мне сделку: полное признание за стакан воды. Я понуро согласился. Но сержант, разумеется, услышал от меня не то, что хотел. С большим удовольствием он напомнил мне о наказании, которое меня ожидает за ложные показания, - бессрочная одиночная камера со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако, сказал он, есть выход: офицеры моей квалификации требовались для службы во французском Иностранном легионе. Если бы я согласился стать добровольцем, то оказался бы на свободе через четыре недели и наслаждался пищей и вином легионеров, а также искусными в любви девицами из борделя в Сиди-бель-Аббес. Я сказал, что не тот, кто ему нужен. Сержант зловеще улыбнулся и заметил, что у меня будет достаточно времени для пересмотра своего поспешного решения. Вскоре дверь в камеру снова захлопнулась за мной.
В кромешной тьме меня мучил голод. И все же тьма меня устраивала. Она скрывала мой собственный убогий вид и насекомых-паразитов, населявших камеру. Долгое время находился в глубоком трансе. Как наваждение, звучал совет сержанта пересмотреть мое решение. Наконец я решил уступить ему, потому что выхода из этого каменного форта не было. Пусть меня пошлют куда угодно, только бы там была малейшая возможность для побега.
Когда охранники вывели меня из камеры и привели к сержанту, я выдавил из себя задыхаясь:
- Иду на службу.
Он снова зловеще улыбнулся и приказал солдату принести мне поесть. Подкрепившись гуляшом с хлебом и кофе, я подписал контракт. Мне был обещан быстрый перевод в другое место для восстановления сил. Однако отъезд задержал острый приступ дизентерии, уложивший меня в госпиталь форта. Несколько дней я цеплялся за жизнь и неожиданно выздоровел. 28 сентября мне отдали мои пожитки, а также поношенную коричневую форму Немецкой трудовой службы, по которой меня опознали бы как военнопленного, если бы я попытался снова убежать. Приветливый капрал сопровождал меня в обратной поездке в Париж, а оттуда в лагерь близ Ле-Мана.
Как легионер-новобранец, я не располагал свободой. Фактически мое положение было еще хуже, чем раньше. Я все еще оставался узником лагеря строгого режима для военнопленных. К тому же комендант лагеря предупредил меня, что, если я вздумаю снова убежать, то попаду под суд военного трибунала и буду расстрелян как дезертир из легиона. Кроме того, я был ослаблен перенесенными испытаниями и потерял в весе почти 15 килограммов.