* * *
Зеленая трава сохранилась лишь в зарослях лесозащитной полосы. Деревья стояли густо припудренные седой пылью. Поредевшие кроны белой акации нарядились в гроздья рыжих стручков. Солидную тень ронял на землю только молодой ясень. Здесь и отдыхали летчики, ожидая боевого вылета. Капитунов, положив под голову летный планшет и шлемофон с перчатками, удобно раскинулся на спине и дымил папиросой.
Филатов тоже лежал на спине, вытянув длинные ноги в стоптанных запыленных ботинках. Он закрыл глаза, но не спал - мысли крутились вокруг Аллахвердова. А тот сидел на собственных пятках, прислонясь к стволу ясеня и что-то строгал ножичком. С другой стороны подпирал спиной дерево Минин. Он пристроился на аккуратно сложенном сером, как у товарищей, комбинезоне и, положив на колени планшет, сочинял жене письмо. Она работала в другом городе в авиамастерских и скорее всего никуда не уехала.
- Послушай, Мустафа, - первым заговорил Капитунов. Мустафой он прозвал Аллахвердова давно. - А сбитый тобой фриц уже, наверное, в раю…
Лицо Аллахвердова расплылось в улыбке.
- Да простит мне аллах сей грех, - пошутил он.
- Ты точно видел, что он упал? - продолжал Капитунов, не поворачивая головы.
- Лопнули б мои глаза, - поклялся Аллахвердов. - У совхоза "Червоный чабан" в землю врезался. - Он перестал строгать.
- Сейчас пойдем на задание - покажешь.
- Не верите? - вспылил Аллахвердов. - Я уничтожил фашиста, а видел кто, не видел - он все равно сгорел.
- А чего ж кипятишься? - пробасил Филатов. Капитунов повернулся на бок, испытующе посмотрел на Аллахвердова.
- Верю, охотно верю, Мустафа, - сказал он. - Честь тебе и хвала. А за то, что ты меня подленько бросил, как самая последняя… - Капитунов перехватил взгляд Минина, осекся. В его присутствии никто никогда не сквернословил. - Ладно. Уточнять не будем. Кляузу не охота разводить. Подкрадись сзади парочка гуляющих "мессеров" - дорого бы нам обошелся твой фриц.
- Так долго не навоюем, - рассудительно сказал Минин. - Пусть ты бросил нас не в бою, пусть над своей территорией погнался за одиночным "сто девятым", пусть даже сбил его, все равно ты нас предал. А в твоем докладе командиру получается вроде бы мы тебя бросили, и не где-нибудь, в бою…
- О твоем поступке, Аллахвердов, я, как ведущий группы, обязан буду доложить командиру, - строго сказал Филатов.
- Лучше видеть в хвосте врага, чем узнать, что тебя бросил ведомый, - спокойно и твердо закончил свою мысль Минин.
- Я попрошу, - заявил Капитунов, - чтобы вместо тебя дали мне кого-нибудь из молодых.
Аллахвердов вскочил на ноги. Черные, лучистые глаза его повлажнели.
- Честное комсомольское, я сбил "мессершмитта". Я хотел… Я не думал… Какой-же я предатель? Товарищ старший лейтенант, не отказывайтесь от меня. Слово даю - никогда такого не будет…
Капитунов тоже встал, смахнул с брюк сухой листочек белой акации, одернул китель. Поднялись Филатов и Минин.
- Черт с тобой, - сказал Капитунов сухо. - Но если еще раз откроешь мой хвост всякой фашистской сволочи, - он хотел ввернуть крепкое словцо, но только выставил щитом ладонь в сторону Минина. - Уточнять не будем… Я сам изуродую тебя почище, чем бог черепаху. Пусть потом обоих судят.
Аллахвердов скрестил руки на груди.
- Клянусь, никогда этого не случится, - пообещал он.
Филатов обвел всех строгим испытующим взглядом.
- Что ж, если Минин согласен, - подытожил он, - весь этот неприятный разговор останется между нами. - Минин кивнул головой. - Вам, товарищ младший лейтенант, придется попросить извинения у старшего политрука. Подумать только, перед кем грудь выпятил: "В бою об этом не думаешь"… И как у тебя язык повернулся Батьку обидеть?!
Аллахвердов молча смотрел себе под ноги. На душе у него было до обидного скверно, и в то же время слова Филатова принесли какое-то спасительное облегчение.
- Теперь по машинам, - продолжал Филатов. - Напоминаю задание. Штурмовиков встречаем у реки Чатырлык. Сопровождаем до цели и обратно. Непосредственное прикрытие - Капитунов - Аллахвердов. Для обеспечения свободного маневра держитесь от подопечных метров на двести, превышение - не более ста. Я и Минин - сковывающая пара. Будем метров на пятьсот сзади и на столько же выше. В случае нападения воздушного противника мы вступаем в бой. И как бы нам не было туго, ни в коем случае не идите выручать нас. От "илов" никуда. Ясно?
На земле всегда все ясно. В воздухе же столько неожиданного, непредусмотренного, что нужно непрерывно в какие-то доли секунды принимать все новые и новые решения, и насколько они будут верны, зависит исход боя, жизнь твоя и твоих товарищей.
Отпустив летчиков, Любимов и Ныч направились к землянке командного пункта эскадрильи. Батько был совсем расстроен. Как только вышли за лесную полосу, где никто не мог слышать их разговора, он с серьезным видом спросил Любимова:
- Видал когда-нибудь квочку, высидевшую диких утят? - и, не ожидая ответа, продолжал. - Вывела, выходила, они взмахнули крылышками и в небо, а она по двору носится, как дура. Не видал? Так вот она, гляди!
Ныч остановился, ткнул большим пальцем в свою выпуклую грудь. Лицо его побагровело, по лбу из-под лакированного козырька флотской фуражки скатывались крупные горошины пота. А Любимов смотрел на своего комиссара широко раскрытыми глазами и не понимал, куда он гнет.
- Тебе, Вася, что, - горячо наседал Ныч, - кинул клич: "Вперед! За мной!", сел на своего крылатого жеребца и пошел со своими орлятами в бой. Сам дерешься, их подбадриваешь. А у меня этой малюсенькой добавочки "за мной" и не хватает. Я любого имею право послать в бой, могу воодушевить, могу приказать, а сам?.. То-то. Вот тут это у меня камнем давит, Вася.
- Брось, Батько, ерунду городить, - вставил Любимов.
- Ни, голубок! До войны это как-то незаметно было. А ты слышал, что сказал сейчас Аллахвердов? Не летаешь, мол, и помалкивай. Ты это не уловил, а мне - нож в самое сердце. Теперь понял мою беду? И тут ничего не поделаешь. Жизнь сама подсказывает: у моряков комиссаром должен быть моряк, а у летчиков - летчик. Буду в морскую пехоту проситься. Там мое место, Вася.
- Вроде и солнце не очень печет, а несешь какую-то чепуху. - Любимов говорил невозмутимо спокойно, словно хотел умерить этим пыл Ныча. - Ну скажи по совести, что я без тебя буду делать? У хорошего комиссара и на земле работы невпроворот. Да и как это ты от нас уйдешь? Тебя же, старого черта, вся эскадрилья любит. Батьком зовут. А батько в лихую годину сынов своих не бросает. Вот так-то, дорогой мой, Иван Константинович. - И уже другим тоном. - Не обижайся. Аллахвердов молод - попетушился малость перед старшими, ему же потом стыдно будет.
Низко протарахтел У-2. Вернулся отвозивший в штаб полка донесение старший лейтенант Сапрыкин. Но я упредил его доклад командиру эскадрильи.
Мне не терпелось сообщить, что задание по "переучиванию на "яки"" молодых пилотов прошло успешно, без всяких ЧП, что Платонов и Макеев теорию и технику пилотирования сдали на "отлично". И, наконец, чертовски хотелось еще раз поздороваться с ними по-приятельски, без свидетелей.
Я не выдержал, обхватил руками Ныча и Любимова, прижал к себе:
- До чего же я, братцы, рад, что снова вместе. Ну, ну… Да улыбнитесь же, черти!
И Ныч сдался. Лицо его посветлело, обозначились ямочки на щеках. Добродушно, с лукавинкой щурились глаза Любимова. Ныч без труда прочитал в них: "Хочешь, Батько, выдам твою тайну?" Казалось, что с губ Любимова готовы сорваться первые слова.
- Вася, - умоляюще произнес комиссар.
- Могила! - заверил Любимов.
- Секреты от меня? - Я стукнул их лбами. - Ладно, не надо.
И я продолжал рассказывать:
- Особенно красиво летает сержант Платонов, до чего чисто все делает. Короче говоря, готов с ними в бой хоть сейчас.
- Успеешь, - сказал Любимов. - После обеда с кем-нибудь из обстрелянных подежуришь…
- Можно с Филатовым?
- Хорошо, с Филатовым. Потом в зону "сходишь" с сержантами. А чтобы не блудили, собери сейчас своих молодцов, пусть приготовят карты для изучения района. Занятия проведу я. Тебе тоже не лишне послушать. Действуй. - И тут же подошедшему Сапрыкину, - как там в полку, что комиссар, как наш Наум Захарович?
Сапрыкин взял под козырек.
- Разрешите доложить, товарищ капитан?
Любимов и Ныч тоже приложили руки к козырьку. Но комэск тут же предложил:
- Сядем, рассказывай.
Уселись у землянки в тени новенькой, еще не выцветшей палатки. Сапрыкин выкладывал разные штабные новости, не забыл и о том, что командир полка майор Павлов - это и есть Наум Захарович - очень удручен. Было в полку пять эскадрилий, трудами и потом подготовленные к обороне, а командовать почти нечем: разбросали по всему Крыму и даже в Одессу.
- Извини, Иван Иванович, перебью, - прервал его Любимов. - Раз уж зашла речь об Одессе, то придется тебе… Звонил зам. командующего ВВС Ермаченков, приказал отправить в Одессу звено истребителей. Трудновато сейчас там, надо помочь. Район тебе знаком и мы решили старшим назначить тебя.
- Я готов, - не задумываясь ответил Сапрыкин. - Кто со мной и когда вылетать?
- Вылет завтра на рассвете. А состав группы… Кого бы ты сам выбрал?
Сапрыкин на минуту задумался. С кем лететь в осажденную Одессу ему было далеко не безразлично, ведь эскадрилья состояла на половину из молодых пилотов. А при сопровождении кораблей придется драться над водой с немецкими самолетами-торпедоносцами и с истребителями. И Сапрыкину хотелось выбрать самых отчаянных и самых опытных. К тому же умеющих самостоятельно подготовить свою машину к полету. Лучше, конечно, взять бывших техников, переучившихся на летчиков, - Капитунова, Минина или Скачкова.
Иван Иванович крякнул в кулак, как бы поправляя голос, назвал все три фамилии, подробно обосновав каждую.
- Ты - гений! - Любимов добродушно улыбнулся, глаза сощурились. - Но сержанта одного придется все-таки взять. Не для счету же они нам даны.
- Оно, конечно, - Сапрыкин сказал это тоном обреченного, глядя в сторону.
- Почему бы и нет? - вмешался Ныч. - Левым ведомым пусть Капитунов, правым, поближе к себе - из новеньких. Авдеев подскажет, кто посильней.
Сапрыкин заупрямился.
- Ну ладно, - сказал Любимов. - Неволить не буду. Бери двух старших лейтенантов Капитунова и Скачкова. Подробные разъяснения получишь в штабе группы.
Любимов
Возвращались с обеда. Молодым пилотам, как распорядился комэск, предстоял ознакомительный полет к линии фронта. Лучше, конечно, зайти на Сиваши с Каркинитского залива, - думалось мне, - обстрелять на первый раз какую-нибудь колонну за передним краем противника и обратно через залив. Над водой безопасней. Внизу все, как на ладони, и никакая зенитка не угрожает, смотри только в оба за воздухом. Хорошо бы парочку захудалых "мессершмиттов" повстречать с бензином на исходе. Для начала и этого с сержантов достаточно. А если попадемся мы, да настоящим асам, их штук восемь-двенадцать?.. Нет, Любимов так нас не выпустит. Эх, нет Жени Ларионова… Ну, какой же ознакомительный полет без штурмана эскадрильи?!
Повели молодых к передовой всей эскадрильей, на земле осталась лишь дежурная пара. Любимов выбрал для полета такое время, когда в небе не встретишь ни одного вражеского самолета. Возможно, у немецких летчиков был по распорядку обед или послеобеденный отдых: немцы-то - народ пунктуальный.
Потом Любимов повел группу прикрытия наших пикирующих бомбардировщиков, подавлявших артиллерийские и минометные батареи за совхозом "Кременчуг". Из сержантов в этот вылет взяли только двоих - Платонова и Макеева. Мне с Филатовым и остальными сержантами пришлось дежурить на аэродроме.
Сидя в кабине истребителя, я снова вспомнил Ларионова. Не хотелось верить в его гибель. Кажется совсем недавно барражировал с ним над главной базой, летал на разведку движения войск противника в районе Очакова. Вспомнилось что-то приятное о Евгении, довоенное, но тут откуда-то взялся впереди самолета Мажерыкин. С криком "Воздух!" он указывал зажатой в руке ракетницей на север. В стороне и на высоте тысяч трех приближалась пара "мессершмиттов". Мгновенно взревели двигатели "яков", а уже через минуту мы с Филатовым шли на сближение с противником. Атака по ведомому фашисту снизу близилась к успешной развязке. Филатов (он имел на своем счету два лично сбитых самолета) несколько раз подлетал ко мне, подавал разные знаки и не мог понять, почему я не стрелял.
- Что же вы? Я и так и этак вам - бей! А вы хвост ему нюхаете, - горячился потом Филатов на земле, что редко с ним бывало. - Такую возможность упустили.
А я не знал, чем и оправдываться.
- Думаешь, Гриша, мне не хотелось сбить его? Надо бы подойти ближе, чтобы наверняка. Может, я и не прав, с "мессершмиттами"-то впервые… Смущала меня вторая пара, на солнце. Ты видал ее?
- Нет.
- Ее и остерегался.
- Да-а, - чуть поостыл Филатов. - Не заметь вы вторую пару, дали бы они нам прикурить.
- Сняли бы нас раньше, чем мы "мессершмитта".
О хитрости немцев мне кое-что рассказывал майор Наумов Н. А. - инспектор ВВС, летчик опытный и бесстрашный. Они подставляли под удар пару своих истребителей как приманку, а другая пара находилась на высоте в засаде, чаще на солнечной стороне.
- Заходя в хвост "мессершмитту", - наставлял Николай Александрович, - глянь повыше, нет ли засады. Прежде чем открыть огонь, посмотри себе под хвост, не висит ли там "веер".
Нас предупредили - к концу дня ожидать большое начальство. Никто из командования эскадрильи никогда не видел генерала Жаворонкова, но понаслышались будто начальник морской авиации очень строг, шумлив и нетерпим к любым упущениям.
Вернулись с задания летчики, большой диск румяного солнца вот-вот покатится по степи в сторону залива, а генерала все не было. Настроение у людей приподнятое - поработали славно и без потерь. Любимов собрался позвонить начальнику оперативного отдела штаба Фрайдорфской авиагруппы и доложить о последнем вылете, но где-то опередили его - коробка полевого телефона ожила, настойчиво подзывая к себе. Глядя на красивое предзакатное солнце, в лучах которого строем тянулись на Сиваши бомбардировщики, кажется, наши СБ, Любимов взял трубку.
- "Чайка" слушает, - отозвался он. - "Юнкерсы"?..
Комэск не спускал глаз с приближавшихся самолетов. Он и сам теперь видел, что это не наши. В нарастающем гуле моторов уже слышалось характерное подвывание.
- Вижу, товарищ генерал… Поднять некого - только отработали, заправляются… Один мой в готовности… Есть, товарищ генерал, вылетаю.
Любимов бросил трубку телефонисту и торопливо собравшимся:
- Жаворонков разнос дал! Немец, говорит, сам в руки лезет, а вы спите. - И побежал к своему самолету.
* * *
А "юнкерсы" совсем близко. Все задрали головы. Идут прямо на аэродром, без прикрытия истребителей. Неужели обнаружили, бомбить будут? Небо над степью противно выло и дрожало. Но Любимов взлетать не торопился, не хотел демаскировать свою площадку поднятой при взлете пылью. "Юнкерсы" развернулись над деревней и взяли курс на Перекопский перешеек.
- С тыла на наших заходят, - заметил кто-то.
- Эх, такая добыча уплывает! - зло протянул Капитунов, ввернув острое словечко.
Догнал Любимов их быстро. "Юнкерсы" не отстреливались. Не заметили или подпускают ближе? Зашел крайнему правому в хвост, в мертвую, не простреливаемую стрелком зону. "Пока до цели дойдут, я должен минимум троих свалить", - решил Любимов. "Юнкерс" уже надежно сидел в прицеле, осталось до него метров двадцать. "Если с этой дистанции дать по нему полным букетом на глазах развалится", - подумал Любимов. Он уверенно нажал на общую гашетку пулеметов и пушки… и не ощутил привычного при стрельбе вздрагивания машины. В нос не ударил острый запах порохового дыма и горящего масла, не увидел он впереди себя трасс.
Пулеметы и пушка молчали…
Это случилось так неожиданно, что Любимов на какой-то миг не то, чтобы растерялся, он просто, недоумевая, оцепенел. Тут же с досады бросил машину на левую плоскость крыла вниз, развернулся, сделал механическую перезарядку бортового оружия - не может же оно не стрелять, ведь летал сегодня и все было исправно! И снова с набором высоты увязался за правым крайним "юнкерсом". Прицелился метров за сто, чтобы в случае повторного отказа успеть перезарядить пулеметы, не выходя из атаки, и нажал на гашетку…
И на этот раз, и потом до самого Перекопа, сколько ни пытался он, дергая за тросы и растирая ими в кровь руки, заставить заговорить оружие, оно молчало.
Такого позора и такого беспомощного состояния, когда вражеские бомбардировщики бомбят наши войска, а он рядом, на прекрасном новеньком истребителе, и ничем не может им помешать, Любимов еще не испытывал. Приземлился Любимов в сумерках. Вылез из кабины мрачный и усталый. Моторист и механик помогли отстегнуть парашют и освободиться от ремней. Быстро темнело.
- Мазур здесь? - тихо спросил Любимов.
- Я… - отозвался старший техник по авиавооружению.
- Посмотри, дружок, что-то пулеметы не работали. И пушка тоже, - сказал комэск, будто ничего особенного не случилось, и ушел на КП.
Мазур остолбенел, не смог выговорить даже положенное "есть". Его бросило в жар. У командира в воздухе отказало оружие - это же такое ЧП…
А командир уже звонил в штаб и докладывал заместителю командующего ВВС Черноморского флота генералу Ермаченкову о неудачном вылете, сожалея, что не удалось сбить ни одного "юнкерса".
- Ну и черт с ними, с "юнкерсами", - ответил Ермаченков. - Сам-то цел?
- При чем тут я?
- А при том, - пояснил Ермаченков. - "Юнкерс" был твой? Твой. Так вот, найди его и сбей. - Генерал продолжал говорить, телефонная трубка в руках Любимова взмокла, казалось, накалилась докрасна от стыда.
Но комэск мужественно молчал и сказал лишь под конец:
- Завтра искупим свою вину, товарищ генерал.
Завтра… А сегодня за ужином, где обычно обсуждались боевые вылеты, предстояло разобраться в чрезвычайном происшествии.
В бою командиру отказало оружие! - такого в эскадрилье еще не бывало. И причина-то оказалась глупой. Оружейник после предыдущего вылета разрядил пулеметы и пушку, заменил стволы, наполнил патронные ящики и, оставив оружие незаряженным, побежал зачем-то в каптерку. В это время ничего не подозревающий механик и выпустил Любимова в воздух.
Обсуждали ЧП вместе с техническим составом, спорили недолго, но крепко и решили: впредь каждый летчик обязательно перед вылетом проверяет оружие.
Никак не могли придумать наказание виновным: ведь смерть ежедневно, ежечасно бродила по пятам каждого из нас.