Сотни раз рисковавший жизнью разведчик вряд ли подозревал, что судьба уготовила ему смерть от бездарности собственных начальников.
Зенитчики со зла пальнули вдогонку самолетам. Но, слава Богу, не попали. Иначе это только дополнило бы трагедию.
Незадолго до своей гибели Селиванов оставил начальнику штаба Восточной группировки полковнику Юрию Горскому информацию, что против группировки действует не две-три сотни, как утверждалось ранее, а более двух тысяч организованных и управляемых единым командованием боевиков. Не считая мелких отрядов, которые атаковали то тут, то там. Другую информацию он унес с собой в могилу.
Дело в том, что накануне наступления пропала офицерская группа 45-го полка специального назначения ВДВ. Полковник выходил на ее поиск. Результат поиска он никому не успел доложить.
А через три года английская журналистка Карлотта Голл сообщит, что, по ее сведениям, полученным от чеченцев, группа 45-го полка пыталась проникнуть в президентский дворец и была частью уничтожена, частью захвачена. Журналистка, писавшая в это время книгу о войне в Чечне, пыталась выяснить у Рохлина, что он знает по этому поводу. Генерал не мог ничего ответить. Ведь группа действовала не с его направления...
Что касается полковника Селиванова, то командование вновь представило его к званию Героя (посмертно). Но, как и первые два, и это представление осталось только представлением.
...Вскоре выяснилось (это записано в "Журнале боевых действий"...), что боевики захватили карту, где отмечены все координаты войск. Вероятно, карта была изъята у кого-то из раненых или убитых командиров. Как бы ни были плохи карты, которыми были снабжены войска, но знающие свой город боевики кое-что могли по ним определить.
Кроме того, они перехватили и взяли под наблюдение сети управления авиацией и артиллерией.
В 20.55 штаб 8-го корпуса получил информацию о том, что боевики произвели разведку охранения штаба и других подразделений корпуса. В 21.10 планировалось нападение.
К этому времени Рохлин уже успел подтянуть все свои наличные силы, те самые 600 бойцов и командиров 255-го и 33-го полков, разведывательного батальона и некоторых других подразделений. И отдал команду собирать все и всех, кто уцелел в разбитых колоннах.
В ночь с 1 на 2 января, когда Восточная группировка отошла, Западная увязла в боях и встала, Северная, в лице 131-й бригады и 81-го полка, была разгромлена. Боевики сосредоточили весь огонь на подразделениях генерала.
Бетонный потолок подвала, где располагался передовой командный пункт, дрожал от взрывов мин и снарядов. Они ложились один в один, грозя обрушить потолок на головы бойцов и командиров. И Рохлин не мог не принять решения о перемещении командного пункта в глубину своих боевых порядков - на консервный завод.
В десять часов утра 2 января командный пункт обосновался в подвале завода.
Но ситуация продолжала оставаться катастрофической.
- Подсчет сил противника, - рассказывает Рохлин, - проведенный на основании данных разведки и радиоперехватов, свидетельствовал: на каждого солдата и офицера приходилось от 6 до 10 боевиков. Противник имел полную свободу маневра и мог достигать на отдельных участках еще большего перевеса сил.
За два дня боев в городе потери корпуса составили 12 убитых и 58 раненых. Однако разгромить себя гвардейцы не дали.
- От разгрома нас спасло то, что мы не спешили выполнять приказы командования, - говорит Рохлин, - и действовали так, как подсказывали опыт и обстановка.
Пересмотреть свои взгляды на боевую подготовку и планирование боевых операций генералу так и не пришлось.
Министру обороны, как ни странно, тоже.
9 февраля 1995 года в Алма-Ате Павел Грачев заявил: "... операция по взятию города была спланирована внезапно и проведена с наименьшими потерями... А потери пошли, тут я вам честно хочу сказать, по рассеянности некоторых командиров нижнего звена, которые почувствовали легкую победу и просто-напросто расслабились".
"НЕ УБЬЮТ В БОЮ - ЗАСТРЕЛЮСЬ", ИЛИ "МАМОЧКА, ПОМОГИ"
Когда стало ясно, что помощи ждать не от кого, на связь вышел заместитель командира 20-й гвардейской дивизии и предложил последовать примеру отступивших частей.
"Если не выстоим, то здесь ляжешь, комдив, и я тоже", - ответил комкор и бросил трубку.
- Это был самый тяжелый момент, - рассказывает Рохлин. - Внутри все сжалось. Я никогда не боялся смерти. Но впервые у меня проскочила мысль: если не убьют в бою - застрелюсь. Прежде мне всегда такая мысль казалась малодушной.
Он был зол на самого себя за эту слабость, однако позор поражения и плена казался еще страшнее.
Позднее газеты напишут, что Рохлин оплачивает свои амбиции кровью солдат.
О том, какой кровью пришлось бы оплачивать отсутствие амбиций у комкора, никто не сказал.
Начни он отступать под ураганным огнем, когда простреливался каждый участок, каждый переулочек, когда под прицелом был каждый метр, не одного из двадцати, а каждого второго недосчитался бы корпус в своих рядах. А сколько бы легло при повторном взятии тех же рубежей?
О том, что Рохлин в своем упорстве не совершал ничего такого, что можно отнести исключительно к его упрямству, амбициям и еще к каким-то личным качествам, свидетельствует радиоперехват разговора между чеченскими командирами месяц спустя, когда ситуация изменилась и уже федеральные войска давили боевиков.
ИЗ "ЖУРНАЛА БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ 8-ГО Гв. АКж
"Радиоперехват:
61 - Спартаку: Группы, которые занимали позиции с той и другой стороны, ушли. Я один тут стою. Для обороны места нет. Все разрушено...
Спартак: Нет места - выройте окопы.
61: Невозможно с места сдвинуться. Сильно долбят. Мы готовились к атаке, но не получилось, люди не собрались... Что мне делать?
Циклон: Держитесь. Что-нибудь придумаем. Мы не можем отступать ни на шаг, нужно сделать все, чтобы они отступили.
Спартак: Если мы отступим, есть возможность потом опять занять эту позицию?
61: Есть, если они не войдут.
Циклон: Если мы отдадим эти позиции и потом снова будем идти в атаку, будут еще большие потери..."
Остается пояснить, кто скрывался под позывными:
Циклон - Аслан Масхадов.
Спартак - Шамиль Басаев.
61 - Командир подразделения боевиков. Фамилия в документах не называется.
Парашютно-десантному батальону 98-й дивизии и 129-му мотострелковому полку, двигавшимся со стороны аэропорта Ханкала, было труднее наступать: генерал Стаськов принял командование этими частями лишь за два дня до начала операции и в отличие от Рохлина не имел времени
как следует подготовиться. Но отступать им было легче. У них в тылу стояли подразделения 104-й воздушно-десантной дивизии. А у Рохлина за спиной на тот момент были жиденькие блокпосты по ул. Лермонтовской, занимаемые 3 батальоном 276-го полка отбивавшегося изо всех сил.
Отступление привело бы к переносу всей мощи огня боевиков на эти блокпосты. И им бы никто уже не успел помочь.
В 17.30 поступила информация о том, что окруженные на железнодорожном вокзале наши солдаты попытались сдаться в плен. Но по ним был открыт огонь.
В 19.14 "удружила" авиация. Ее удар пришелся по передовому командному пункту корпуса и штабу 20-й мотострелковой дивизии. Пропала связь. Самое время было помолиться.
- Я не считаю себя верующим, - говорит Рохлин, - но, когда бывает совсем уж плохо, шепчу как молитву: "Мамочка, помоги".
Мать для генерала почти как божество. Не многое он делает столь регулярно, как посещение ее могилы в родительские дни. Возможно, эти поездки помогают ему почувствовать суетность жизни и бренность бытия.
Каким бы ни казался Рохлин сильным и жестким, как бы ни удивлял своей решительностью и волей, профессиональные психологи почему-то сразу определяют, что он не чужд душевной чуткости и доброты. Я дважды просил составить психологический портрет генерала. И оба раза разные представители этой науки отмечали эти качества. Мало того, они говорят, что он легкораним и что его внутренний мир сложнее, чем он кажется окружающим и чем он сам пытается его представить.
Похоже, жесткость в сочетании с добротой передались ему от матери Ксении Ивановны Рохлиной (в девичестве - Гончаровой)..
- Мать была очень требовательной и жесткой женщиной, - вспоминает Рохлин. - Когда я в чем-то провинюсь, она могла отшлепать меня чем под руку попадет. Но я все время норовил убежать, если чувствовал, что сейчас достанется. Она погоняется за мной, погоняется, не поймает и сядет, заплачет... Ее слезы были для меня худшим наказанием...
Вряд ли сам генерал умеет плакать. Жизнь сформировала в нем характер, в котором нет места для слез.
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
К концу второго дня штурма командование группировки решило наконец сделать ставку на гвардейцев 8-го корпуса и их командира.
Другого выхода к тому времени уже не было.
Второй этап операции федеральных войск в Чечне - штурм Грозного, имевший кодовое название "Лом" (очевидно, все те же авторы этого не менее изящного, чем "Дуристика", названия имели в виду расхожую поговорку: "Против лома - нет приема"), провалился, как и первый. Боевики превратили в металлический лом десятки танков и бронетранспортеров федеральных войск...
- Разгром был полный, - рассказывает Рохлин. - Командование находилось в шоке. Его главной заботой стали, очевидно, поиски оправданий свершившегося. Иначе трудно объяснить тот факт, что на связь со мной никто не выходил. С того момента я не получил ни одного приказа. Начальники словно воды в рот набрали. Министр обороны, как мне потом рассказывали, не выходил из своего вагона в Моздоке и беспросветно пил...
В ночь со 2 на 3 января генерал-лейтенанту Льву Рохлину были переданы в оперативное подчинение 81-й и 276-й мотострелковые полки, остатки 131-й бригады, части корпусного подчинения 67-го армейского корпуса и вновь прибывшая 74-я отдельная мотострелковая бригада Сибирского военного округа.
Проще говоря, на него переложили всю ответственность за дальнейшее развитие событий. Правда, не забыли обозначить эти события как третий этап операции, придумав ему название: "Возмездие". Что можно было еще изобрести после "Дуристики" с "Ломом"?
- План операции, разработанный Грачевым и Квашниным, стал фактически планом гибели войск, - продолжает генерал. - Сегодня я могу с полной уверенностью утверждать, что он не был обоснован никакими оперативно-тактическими расчетами. Такой план имеет вполне определенное название - авантюра. А учитывая, что в результате его осуществления погибли сотни людей, - преступная авантюра.
В 6.00 3 января в центр боевого управления корпуса позвонил генерал Ларченко и попросил передать Рохлину, что "его мотострелковый батальон разблокировал подразделения 131-й бригады и начал выдвижение по улице Рабочая в направлении президентского дворца. Рубеж встречи - по проспекту Победы".
Ни в одном из документов 8-го корпуса и Северной группировки больше нет упоминания о 131-й бригаде и 81-м полке.
- Я отказался принять под командование эти части, - говорит Рохлин. - Их надо было выводить из боев, дать отдохнуть, переформировать. А лучше вообще больше не вводить в состав действующих сил. Люди пережили трагедию. И с этим надо было считаться...
Боевики продолжали атаки на подразделения 8-го корпуса.
- Они прекрасно понимали, какой занозой мы являемся, - рассказывает Рохлин. - Приходилось отбивать по 10-12 атак в день. Их артиллерия, минометы, танки (в том числе, кстати, и мои танки, которые были в ноябре 1994 года переданы оппозиции) пристреляли каждый метр. Практически все здания больничного комплекса были разрушены. Подвал, где находился передовой командный пункт, обогревался теплом горящего здания. Железная дверь, отделяющая подвал от самого строения, была раскалена так, что до нее было не дотронуться. И когда позднее стали говорить, что армия варварски разрушила город, это было неправдой. Мы вошли в город и заняли больничный комплекс, практически не применяя артиллерию. Идея втянуть войска на улицы и бить их среди домов принадлежала дудаевским командирам. Только когда по нам стали бить из всех видов оружия, мы ответили огнем пушек. Выбор был невелик: либо мы сами умрем, либо их похороним. Так что город в результате мы рушили вместе. Но, повторяю, не мы были авторами идеи боев на его улицах.
Именно тогда солдаты и офицеры могли оценить "самодурство" комкора, который в Волгограде месяцами не давал артиллеристам уходить с полигона.
В Чечне артиллерия корпуса, не выходя из Толстого-Юрта, била по назначенным целям в Грозном, раскладывая снаряды как по полочкам на складе.
Боеготовность артиллеристов окажется выше всех похвал. Уже через 20-30 секунд после поступления команды орудия открывали огонь. Такие нормативы, судя по историческим данным, достигались только во время Великой Отечественной войны.
Еще в Волгограде Рохлин, вечно недовольный результатами боевой учебы, представит к увольнению начальника ракетных войск и артиллерии корпуса полковника Василия Кириченко. Но когда корпус двинется в Чечню, офицер обратится к комкору с просьбой разрешить ему пойти вместе со всеми. Рохлин вернет документы на увольнение Кириченко, а потом представит его к званию Героя России.
- Можно сказать, что именно артиллерия решила исход первых дней боев, - говорит Рохлин. - Кириченко проявил высочайшее мастерство в управлении ею. Он фактически стал одним из тех, кто спас президента, правительство и министра от позора полного разгрома армии в Грозном.
Об этом спасении Рохлин узнал из уст Николая Егорова и Сергея Степашина, приехавших на консервный завод, когда стало ясно, что генералу и его гвардейцам удалось закрепиться в городе.
- Их задача состояла в том, чтобы показать, что не все плохо, что войска продолжают штурм, - рассказывает Рохлин. - Для этого они привезли ссобой журналистов. И я тогда впервые попал в объективы телекамер и дал свое первое интервью.
Егоров и Степашин выполнили возложенную на них миссию. Солдаты и офицеры 8-го корпуса действительно дали политикам в Москве возможность хоть немного перевести дух.
Но представления генерала к награждению подчиненных ложились под сукно. Власти не спешили расплатиться с бойцами даже такой малой ценой, как присвоение им высоких званий и награждение другими наградами.
Еще целый год после тех адских боев Рохлин будет вынужден биться с клерками наградного управления администрации президента, руководимыми начальником управления Ириной Сивовой, за награждение тех, кто спас Верховного главнокомандующего от позора поражения.
Поводы для отказов будут самые нелепые. Например, полковнику Сергею Рудскому, командиру 255-го мотострелкового полка, клерки будут отказывать в оформлении документов на присвоение звания Героя лишь потому, что его фамилия слишком похожа на фамилию другого Героя - столь не любимого президентом генерала, бывшего вице-президента, позднее - курского губернатора Александра Руцкого.
Кстати, это был не единичный случай. Майору Сергею Дудаеву, командовавшему в Чечне разведротой 104-й воздушно-десантной дивизии и представленному к званию Героя, его фамилия тоже сослужила недобрую службу. Ирина Алексеевна положила представление под сукно, не дав никаких объяснений по этому поводу. Десантники уверены, что причина проста - в президентской администрации считают: Героя России с такой фамилией быть не может.
Рохлину придется пустить в ход все свои депутатские возможности и влияние члена правительственной фракции НДР, чтобы сломить сопротивление кремлевских бюрократов. Рудскому наконец присвоят высокое звание. А вот талант и отвага артиллериста Кириченко, как, впрочем, и многих других (в том числе и десантника Дудаева), так и не будут по достоинству оценены теми, кому эти талант и отвага сослужили неоценимую службу...
- Но как бы там ни было, - говорит Рохлин, - это не умаляет их заслуг перед своими товарищами, жизни которых были спасены благодаря их выучке и мастерству.
... Но не всегда артиллерия могла достать боевиков. И тогда на помощь пехоте Рохлин посылал танки.
- При боях в городе, - говорит генерал, - танк нужен. Но использовать его надо с умом.
Комкор придумал "огненную карусель". Точнее, не придумал, а использовал тот боевой опыт, что давным-давно был в арсеналах войск. Суть этой "карусели" в том, чтобы вести ураганный огонь по целям, не давая противнику поднять голову. Делалось это так: в окоп загонялся танк, который вел огонь до полного выхода боезапаса в автомате заряжания. Два других танка стояли неподалеку, в укрытии. Отстрелявшись, танк выскакивал из окопа, а на его место тут же вставал другой. Затем третий. А первый в это время заряжался. Темп стрельбы был потрясающим. И никаких перерывов. Бывалые чеченские боевики приходили в ужас, не понимая, как это из одного места может вестись такой огонь.
Командир танкового батальона Мансур Рафиков с ходу освоил технологию "карусели". Отважный комбат не только оправдывал надежды генерала, но и удивлял необычайной везучестью.
Из девяти танков батальона лишь машина комбата останется невредимой.
Другому легендарному танкисту периода боев за Грозный, старшему лейтенанту Петру Григоращенко, которому Рохлин поначалу не решался доверить ничего, кроме охраны командного пункта, повезет меньше.
- Мне казалось, - вспоминает генерал, ~ что он шалопай, который самим собой управлять не может.
Но когда наконец комкор доверит ему командование танковым взводом, окажется, что офицер не только отважен, но и талантлив. Он блестяще справлялся с самыми сложными задачами. И оставался жив, несмотря на то, что трижды горел в танке. Погибнет Петр как пехотинец, которым он станет, когда танков для него уже не останется.
Проблему столь высокой уязвимости танков в Чечне 9 сентября 1995 года попробует проанализировать "Российская газета". В материале "Почему танки горят "как спички"?" его автор Сергей Птичкин, много лет занимавшийся изучением ситуации в российском танкостроении, напишет о работе НИИ БТТ (бронетанковой техники) и его полигона в Кубинке: "Удалось добиться, казалось бы, невозможного эффекта: отечественная динамическая защита ломала не только газовую струю кумулятивного взрыва, но и сердечник подкалиберного снаряда, обычно прошивающий танк насквозь".