Дело Бестужева
Причиной к этому послужили следующие события. В начале сентября 1757 года у дверей церкви в Царском Селе при большом стечении народа, пришедшего из окрестных деревень на праздничную обедню, императрица внезапно упала в обморок. Он был необычайно глубок и продолжителен, так что многие из придворных подумали, будто недалек смертный час Елизаветы .
Впрочем, подобные обмороки повторялись у ее величества регулярно с 1749 года, когда она, поехав в подмосковное село Перово в гости к Алексею Григорьевичу Разумовскому, лишилась чувств на празднике, устроенном в ее честь. Из-за слабости Елизавету тогда несли в Москву на руках. "Она была высокого роста, собою прекрасная, мужественная и очень дородная, - писала мемуаристка Е. П. Янькова, - а кушала она немало и каждое блюдо запивала глотком сладкого вина; …особенно любила токайское; ну, немудрено, что при ее полноте кровь приливала к голове, и с ней делались обмороки, так что в конце ужина ее иногда уносили из-за стола в опочивальню" .
Припадок, произошедший осенью 1757 года, выглядел слишком долгим. Пропал пульс, казалось, что Елизавета не дышит. В этих условиях канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин решил действовать быстро. Он уже два года назад составил проект манифеста, согласно которому великий князь Петр Федорович хотя и провозглашался императором, но не становился самодержавным монархом - его жена Екатерина Алексеевна должна была занять при нем место соправительницы. Поскольку при дворе ходили упорные слухи о желании Елизаветы сделать внучатого племянника Павла наследником "мимо" родителей, а последних выслать в Германию, то план Бестужева должен был помешать такому развитию событий. Неспособность же Петра управлять самостоятельно казалась многим вельможам секретом Полишинеля.
Самому себе канцлер прочил роль первого министра с неограниченными полномочиями, он намеревался возглавить важнейшие коллегии и все гвардейские полки. Позднее Екатерина вспоминала: "Он много раз исправлял и давал переписывать свой проект, изменял его, дополнял, сокращал, и казалось, был им очень занят. Правду сказать, я смотрела на этот проект как на бредни, как на приманку, с которою старик хотел войти ко мне в доверие; я, однако, не поддавалась на эту приманку, но так как дело было неспешное, то я не хотела противоречить упрямому старику" .
Дело приспело осенью 1757 года, и "упрямый старик" своей неуместной активностью едва не поставил Екатерину на край гибели. Существует версия, что канцлер направил письмо своему старинному другу фельдмаршалу С. Ф. Апраксину, командовавшему русскими войсками на театре военных действий с Пруссией. Он сообщал о близкой кончине императрицы и просил подкрепить его войсками в Петербурге. Своим назначением Апраксин был обязан Бестужеву, и теперь канцлер рассчитывал, что командующий будет действовать в его пользу.
Апраксин дал армии приказ отступать из Пруссии. Однако вопреки ожиданиям Елизавета оправилась от припадка. Внезапная ретирада ее войск вызвала у императрицы подозрения. Командующий был отозван и в январе 1758 года допрошен начальником Тайной канцелярии А. И. Шуваловым. Среди прочих ему были заданы вопросы о его связях с Бестужевым и переписке с великой княгиней Екатериной. 14 февраля 1758 года Бестужев был арестован на заседании Конференции при высочайшем дворе . К счастью для себя, он успел уничтожить все бумаги и до конца отрицал существование у него каких-либо планов на случай кончины государыни. Сама же Екатерина выкрутилась с огромным трудом. Несколько месяцев она балансировала на грани ареста, который мог закончиться высылкой или заточением в монастырь.
В апреле 1758 года состоялся разговор Екатерины с Елизаветой с глазу на глаз, а в мае беседа повторилась. В ходе этих диалогов Екатерине удалось отчасти оправдаться перед венценосной свекровью. Следствие по делу Бестужева тянулось до конца 1758 года, но за неимением улик зашло в тупик. В начале 1759 года бывший канцлер оказался сослан в имение под Москвой.
Все эти события никак не касались Потемкина. В 1757 году он был произведен в капралы, по приезде в Петербург в 1758 году - в ефрейт-капралы, а в 1759-м - в каптенармусы . В 1761 году в Петербурге умер сын Кисловского, Сергей, тоже служивший рейтаром Конной гвардии. Смерть товарища детских игр должна была больно отозваться в сердце Грица. Однако надвигались грозные дни, впечатления которых способны были заслонить печаль по ушедшему родственнику.
Во время недолгого царствования Петра III карьера Потемкина начала складываться: он стал вице-вахмистром и ординарцем шефа Конно-гвардейского полка, дяди императора принца Георга Голштинского. Последний прибыл в Петербург 21 марта 1762 года и, приняв полк, обратил внимание на складного, расторопного и бойко говорившего по-немецки юношу. Одновременно с исполнением должности ординарца Григорий командовал 5-й ротой . Дела шли неплохо, и у молодого человека, с нетерпением ожидавшего первого офицерского звания, казалось, не было никаких причин ввязываться в заговор.
Однако Потемкин примкнул к заговорщикам и проявил себя как деятельный участник переворота. Благодаря воспоминаниям Д. Л. Бабарыкина, бывшего товарища Грица по университету и даже по немецкому пансиону Литкена, известно, как произошло сближение молодого конногвардейца со сторонниками Екатерины. Бабарыкина, тоже служившего в Конной гвардии, попытался завербовать его родственник, поручик Преображенского полка Михаил Баскаков. Сам Баскаков "один из первых пристал к Орловым; он уговаривал Бабарыкина вступить в их общество, раскрывши ему все их цели; но Бабарыкин, зная образ жизни Орловых, их разгульность, связь Григория с великою княгинею, почел для себя неприличным согласиться на предложение Баскакова. Потемкин же, услыхав обо всем этом от Бабарыкина, тотчас попросил познакомить его с Баскаковым и, не медля, пристал к заговору" .
Мог ли Гриц оказаться на противоположной стороне? Ведь для него, как и для большинства дворян того времени, присяга вовсе не была пустым звуком. Подчеркивая легкость гвардейских переворотов в XVIII веке, исследователи порой недооценивают внутреннего трагизма ситуации. Служивым приходилось делать выбор между царем и царством, между отцом и Отечеством. В 1762 году их сердца склонились на сторону последнего. Почему же сохранение верности государю воспринималось заговорщиками как измена родине?
Выбор
"Уже шесть месяцев, как замышлялось мое восшествие на престол, - писала Екатерина II Станиславу Понятовскому 2 августа 1762 года. - Петр III потерял ту малую долю рассудка, какую имел. Он во всем шел напролом, он хотел сломить гвардию, переменить веру, жениться на Елизавете Воронцовой, а меня заточить в тюрьму" . Если Екатерина и сгущала краски, то самую малость.
Племянник Елизаветы Петровны взошел на престол после смерти своей венценосной тетушки 25 декабря 1761 года. Она умерла в сочельник, перед Рождеством, и народ видел в этом особую милость Господа к матушке-государыне, за все свое царствование не казнившей ни одного человека.
Насколько простонародье любило Елизавету, настолько не принимало ее наследника, бывшего голштинского герцога Питера Ульриха. Немедленно по городу распространились слухи, что он тайком держится прежней лютеранской веры, ненавидит русских и желает победы в войне прусскому королю Фридриху II, потому что и сам пруссак. В этих рассуждениях тоже имелась доля истины.
Трудно было представить себе человека, менее подходящего для того, чтобы занять трон Петра I, чем его внук. Он был сыном младшей дочери великого реформатора Анны и герцога Карла Фридриха Голштинского. В три месяца мальчик потерял мать, а в одиннадцать лет - отца. Его воспитывали жестокие и жадные придворные - О. Ф. Брюмер и Ф. В. Берхгольц. Запугиванием, побоями и унизительными наказаниями они надломили психику болезненного нервного ребенка. Тайком мальчик пристрастился заливать горе крепким пивом и ко времени приезда в Россию уже производил впечатление пьяницы.
Взойдя на престол, бездетная Елизавета Петровна сделала племянника своим наследником. В январе 1742 года Питер Ульрих был привезен из Киля и крещен под именем Петра Федоровича. Никто не поинтересовался, какого мнения о произошедшем сам мальчик. Между тем упрямый впечатлительный ребенок болезненно переживал перемены в своей судьбе. По отцовской линии он имел права на шведскую корону. Поэтому дома его учили шведскому языку, истории и географии северной страны, воспитывали в строгой лютеранской вере. Мальчик с младых ногтей привык считать Россию врагом, и во время игр солдатики в синих шведских мундирах всегда "одерживали верх" над солдатиками в зеленых русских…
В 1745 году Петра женили на его троюродной сестре принцессе Софии Фредерике Августе Ангальт-Цербстской. Придворные врачи уговаривали императрицу повременить с браком 17-летнего юноши из-за его слабого физического развития. В противном случае семейная жизнь может обернуться для молодых только обоюдным горем. Так и случилось. Петр долгое время не мог исполнить свой супружеский долг и вымещал злобу на жене. "В Петергофе он забавлялся, обучая меня военным упражнениям, - позднее вспоминала она, - благодаря его заботам я до сих пор умею исполнять все ружейные приемы с точностью самого опытного гренадера" .
Человек от природы не злой, скорее легкомысленный и не задумывающийся над чужими чувствами, Петр был подвержен внезапным приступам садистской жестокости. Мог повесить крысу за съеденного крахмального солдатика или на глазах у жены забить собаку арапником . Конечно, подобные сцены не укрепляли семьи. С годами супруги все более отдалялись друг от друга. Тем более что их характеры не были сходны ни в чем.
Принцесса София Фредерика родилась 21 апреля 1729 года в городе Штеттине, губернатором которого был ее отец принц Христиан Август. В 1744 году она вместе с матерью Иоганной Елизаветой прибыла в Россию, чтобы выйти замуж за наследника русского престола. Здесь ей предстояло сделать очень трудный шаг: отказаться от веры отцов и перейти в православие. Пятнадцатилетняя девочка долго колебалась, не зная, на что решиться, а когда склонилась к перемене веры, уже не оглядывалась назад. Она говела по шесть недель вместе со всем двором, ходила пешком на богомолья, поклонялась святым мощам - то есть делала все, чтобы окружающие признали ее православной. Это выгодно отличало Екатерину от мужа, который признавался в кругу друзей, что его сердце осталось с верой Лютера.
Незадолго до венчания случилось несчастье: Петр заболел оспой, которая изуродовала его лицо. С этих пор он еще больше возненавидел страну, государем которой его хотели сделать почти насильно. "Я увидела и поняла, - писала Екатерина, - что он мало ценит народ, над которым ему суждено было царствовать, что он держится лютеранства, что он не любит своих приближенных и что он был очень ребячлив… Сердце не предвещало мне счастья: одно честолюбие меня поддерживало".
Честолюбие великой княгини иногда принимало пугающие размеры. Когда Елизавета Петровна спросила ее, что девочка желает посмотреть в Петербурге, та ответила: "Я хотела бы проехать дорогой, которой проехали вы 25 ноября 1742 года". После вступления Екатерины на престол многие придворные трактовали эти слова как предчувствие императрицей своей великой роли… "В глубине души моей было, не знаю, что такое, ни на минуту не оставлявшее мне сомнения, что рано или поздно я… сделаюсь самодержавною русскою императрицею" , - писала Екатерина II.
В отличие от замкнутого, постоянно проводившего время в компании голштинских гвардейцев великого князя, его молодая супруга была постоянно оживлена, весела и старалась угождать придворному обществу. Нравиться всем - стало ее девизом. Для этого Екатерина не пренебрегала никакими средствами: комплименты, подарки, утомительные беседы со старыми дамами о временах их молодости, хлопоты за совершенно чужих ей людей, личное обаяние - ничего не было забыто в трудном деле завоевания сторонников. "Очарование, исходившее от нее, - вспоминала в своих записках княгиня Е. Р. Дашкова, - в особенности когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно, чтобы… ему противиться" .
Немало сторонников для Екатерины приобрело и ее чисто женское обаяние. "Говоря по правде, я никогда не считала себя очень красивой, - писала императрица, - но я нравилась, и думаю, что это-то и было моей силой" . Мало кто из собеседников Екатерины подозревал, что под маской внешнего благодушия таится глубокая личная драма. Взаимоотношения великой княгини с мужем и императрицей были настолько тяжелы, что порой молодая женщина подумывала о самоубийстве. Прошло уже девять лет, а у Екатерины еще не было ребенка. Елизавета Петровна во всем винила невестку. Постоянные упреки довели великую княгиню до попытки покончить счеты с жизнью: серебряный нож для разрезания бумаги, которым Екатерина ударила себя в живот, сломался о жесткий корсет, и только это спасло ей жизнь.
Не надеясь, что племянник сам сможет обеспечить престолонаследие, императрица Елизавета подтолкнула невестку к сближению с блестящим придворным кавалером Сергеем Салтыковым. Сразу после рождения великого князя Павла Салтыков был отослан за границу, а ребенок отнят у матери. Канцлер А. П. Бестужев объяснил Екатерине бессердечную сущность политики: "Ваше высочество, государи не любят" . Ни слезы, ни мольбы молодой женщины допустить ее к сыну не трогали сердце Елизаветы. Бездетная императрица сама занялась воспитанием внука.
С чувствами великой княгини никто не считался. Она была лишена не только семейной любви, но и счастья материнства. Единственное, что у нее осталось, - чтение, занимавшее пустоту долгих вечеров. Ни верховая езда, ни танцы, ни мелкие любовные приключения, пришедшие на смену сильной привязанности к Салтыкову, не могли в полной мере заглушить тоски и одиночества великой княгини. Ее живой ум требовал постоянной работы, и книги, к которым обращалась Екатерина, день ото дня становились все серьезнее. Начав с романов m-lle де Скюдери и "Писем г-жи де Севеньи", Екатерина очень быстро перешла к "Истории Генриха Великого" Перефинкса и "Истории Германской империи" Бара, откуда уже совсем недалеко было до первых трудов Монтескье, Вольтера, Дидро и Гельвеция. Из обширного круга идей Просвещения великая княгиня особенно оказалась увлечена идеей "философа на троне", который должен принести своему народу мудрые законы, пролить свет просвещения и умножить благосостояние частных граждан.
Иные кумиры были у Петра. Как и многие в Европе, он преклонялся перед военным талантом прусского короля Фридриха II. У великого князя это чувство доходило до откровенного обожания. Петр во всем старался подражать Фридриху II, так же, как и он, сочетал любовь к войне с любовью к музыке, играл на скрипке.