5
Я продолжал читать все, что можно было достать, касающееся духовного развития, практик осознания и вообще разных Путей. В начале и середине девяностых ассортимент духовных и мистических книг был куда беднее, чем сейчас, и купить полную версию "Все и вся", например, мне удалось только в 1997 году. Читая книги разных направлений, я постепенно осознал, что ближе всего к моему, не совсем понятно, откуда взявшемуся, пониманию Пути и Работы – книги Идриса Шаха, в частности суфийские притчи, изданные и адаптированные им. У меня возникало неожиданное понимание их уровней смыслов; я бы сказал, что их прочтение открывало во мне некое знание, об источнике которого я сам не имел ни малейшего понятия. Тогда я по-прежнему ничего не знал о существовании мистиков увайси и знать не знал о том, что подобная передача Знания вообще возможна. Тем не менее мой интерес неуклонно склонялся в сторону суфизма и, более того, в сторону ислама, хотя сделаться правоверным мусульманином мне не приходило в голову – ни тогда, ни позже.
Суфизм и суфийский Путь возникли и сформировались под сенью ислама, тут не о чем спорить. Но как бы ни хотелось ортодоксам оставить все так, как было тысячу лет назад, этого сделать не удастся. То, что не развивается, деградирует. Жить опытом, полученным другими, совсем другими людьми, жившими в иных условиях, просто не получится. Пока развивался ислам, пока он был на подъеме – развивался суфизм. Теперь ситуация стала другой, и всем очевидна деградация, наметившаяся в большинстве суфийских орденов. Чтобы придать суфизму новый импульс развития, его надо было вывести из-под ислама, и эту Работу проделал Идрис Шах. Путь остается прежним, но формы работы на нем обновляются, обновляется учение – соответственно времени и возможностям понимания современных людей. Без этого обновления останется набор догматов, который уже не действует, и мистическая часть суфийского Пути окончательно будет утрачена. Люди будут говорить правильные, освященные столетиями слова, но не будут иметь соответствующего им опыта.
Весь Путь до сдачи Воле Бога я прошел, в основном практикуя осознанность. Мистическое Знание разной степени значимости стало открываться мне примерно с 1996 года, но какого-то решающего значения в моей практике оно не играло. У меня рос уровень понимания многих моментов, связанных с мистической стороной жизни, но радикальных перемен не происходило. При этом я не знал этапов классического суфийского Пути, а может, и читал о них, но не придавал им значения. Открытие Сердца было для меня полным сюрпризом, да и возможность сдаться Воле – тоже. Сейчас уже точно не помню, когда мне открылась суть сна с Гурджиевым и когда я осознал, что получил от него передачу, направившую в новое русло весь мой поиск. Кажется, это произошло уже после сдачи, но, может, и раньше. Одновременно с этим открытием я осознал, что Гурджиев и сам был мистиком увайси, причем принадлежал он к Линии Передачи увайси в Традиции Накшбанди, хотя сам Бахауддин Накшбанд вовсе не стоял у ее истоков. Тогда же я стал ощущать связь с этой Линией Передачи, а через нее – с Традицией, хотя мог иметь дело только с самим Гурджиевым и ни с кем больше.
Примерно в 2008 году мне снова приснился Гурджиев, причем снился он мне три ночи подряд. В первую ночь сон был какой-то незначительный, и сейчас я его совсем не помню. Во вторую ночь сон был странный. В нем мы с Гурджиевым ехали в лимузине – таком, какие обычно нанимают для свадеб, и он что-то у меня спрашивал, а я ему отвечал. Гурджиев был раздражен и не скрывал этого. Мы ехали вместе примерно двадцать минут, а потом он велел водителю остановиться и открыл дверцу машины. На обочине стоял цыганский ансамбль, который был приглашен в салон лимузина, где сразу стало тесно. После этого Гурджиев без лишних слов выпихнул меня из машины, и лимузин уехал. Был зимний вечер, и я сидел на снегу и смотрел вслед уезжавшей машине. Гурджиеву в этом сне было около пятидесяти лет.
Третий сон, приснившийся мне на следующую ночь, имел совсем другое содержание. Гурджиев предстал передо мной стариком, каким он стал в последние годы жизни. Было не очень холодно, на улице только-только начиналась осень, но он был одет в черное пальто и каракулевую шапку. Мы сидели на скамейке возле какой-то детской площадки и разговаривали. Гурджиев излучал доброту, мягкость и, я бы сказал, любовь. Говорил в основном он, а я слушал. Во сне наш разговор продолжался около двух часов. Он учил меня каким-то вещам, и я понимал, что получаю некую дополнительную передачу. Проснувшись, я не помнил ни слова из сказанного, но ощущение того, что мне было что-то передано, у меня осталось.
Я утверждаю, что передача увайси несет с собой не только Знание, но и опыт того, кто ее осуществил, не просто так – мне в полной мере довелось познать это на себе. Сначала, еще до вышеописанных снов, мне стали открываться методы гурджиевской работы с людьми. Знаменитые ужины, для которых Гурджиев сам готовил пищу и во время которых он проводил работу с отдельными людьми и общее воздействие на всех присутствующих, не имели у нас столь строгой ритуальной формы, да и порой бывали не ужинами, а завтраками, но суть моего взаимодействия с учениками, на них присутствовавшими, была той же самой. Я совершенно не умел готовить, и вдруг, в начале 2007 года, у меня появился интерес к готовке, и я очень быстро освоил основные ее принципы. Причем приготовление пищи стало для меня видом творчества, а в чем-то и проявлением наличия неких сверхсил. Я чувствовал энергию блюда, которое готовил, и научился насыщать ее баракой, потому что ряд приправ и продуктов могут особенно хорошо впитывать энергию того, кто их использует, и могут также становиться прекрасными "проводниками" благодати. Это знание пришло ко мне внезапно, как внезапно же я вдруг стал хорошим поваром. Я готовил много восточных блюд, и мне было абсолютно ясно, что все мои таинственным образом открывшиеся способности есть плод гурджиевской передачи. Более года я готовил каждый день самые разные блюда, делая к праздникам особую "священную" пищу, насыщенную баракой. В это время наши застольные встречи с учениками стали еще более похожими на гурджиевские ужины. Надо сказать, что все это кончилось так же внезапно, как началось. В 2008 году я начал писать книги, и тема творчества, связанного с едой, стала сходить на нет, а потом исчезла способность чувствовать ее энергию. Хотя знание свойств разных приправ и продуктов, а также умение готовить их с примесью бараки, конечно же, остались.
Я никогда не пытался подражать Гурджиеву или вести себя так же, как он. То, что приходило, так или иначе осваивалось мной по-своему, сообразно моей индивидуальности и ситуации, в которой я работал. Работать с людьми я начал через полтора года после того, как принял Волю Бога, и принципы построения обучения диктовались ею, а не передачей Гурджиева. То, что я получил от него благодаря новым снам, относилось только к моим личным способностям, которые, по сути, мало влияли на общую Работу. После сна с беседой на детской площадке, например, у меня появилась возможность наводить морок на людей – то есть заставлять их видеть во мне то, что я захочу. О такой способности Гурджиева писал Успенский, и я на какое-то время тоже получил ее. Я пользовался полученной мной новой силой два или три раза, причем первый раз все произошло спонтанно, а еще пару раз – ради эксперимента. Сейчас я не чувствую в себе этой силы, но все равно я ею практически не пользовался, даже когда она у меня была. Были и еще проявления именно опыта Гурджиева, можно даже сказать, некий перенос на меня его привычек, но писать обо всем этом в подробностях я не вижу смысла.
Позже я получил возможность обращаться к Гурджиеву напрямую. Может быть, в классическом варианте правильнее было бы сказать – обращаться к духу Гурджиева, но я ощущал это так, как если бы обращался к живому человеку, пусть и не существующему на физическом плане нашей реальности. Пару раз я обращался к нему за помощью в ситуациях, когда заходил в тупик в своей индивидуальной работе, и, насколько я помню, всегда получал помощь в той или иной форме. Несколько раз мне приходилось обращаться к нему с вопросами по содержанию его учения и Работы, и тоже ответы всегда приходили. Сейчас уже нет необходимости ни в том, ни в другом, и я давно уже не выходил с ним на контакт.
6
В последние годы у меня было еще два сна с участием Гурджиева. Первый приснился в 2011 году, летом, и в нем я оказался в старом деревянном двухэтажном доме. Я поднимался по лестнице с первого этажа на второй, и между этажами оказалась большая площадка, на которой были расставлены стулья. На них сидели люди, мужчины и женщины, одетые по моде начала прошлого века, человек двадцать. Я понял, что это ученики Гурджиева, ждущие начала занятий. Тут на площадке появился Гурджиев, поднявшийся по лестнице вслед за мной. На вид ему было лет сорок пять. "У меня болит голова", – сказал он, обращаясь ко мне. После этого он лег животом прямо на пол, и я, присев на корточки, стал массировать ему голову. Через некоторое время мне удалось снять ему боль, он поднялся и сказал: "Ну, теперь они твои, занимайся с ними", имея в виду ожидавших его учеников. Сказав это, он ушел, а я остался с его учениками, сел на стул и начал что-то говорить. На этом сон закончился. Через пару месяцев я начал работать в Москве, и ко мне на встречи стали приходить люди, состоявшие в одной из московских гурджиевских групп. В целом общение было совсем неплодотворным, но несколько человек из тех, что участвовали в этих встречах, стали моими учениками.
Последний на сегодняшний день сон, в котором присутствовал Гурджиев, приснился мне года полтора назад. Он был несколько необычным. Во сне я лежал на кровати и как бы только что проснулся. Помещение, в котором я находился, было небольшим, в нем отсутствовали окна, а в углу напротив кровати стояло кресло, и в нем сидел Гурджиев. Внешне я его не узнавал, но точно знал, что это был он. Ему было двадцать восемь лет (это я откуда-то тоже точно знал), голова не была обрита, и ее украшала густая черная шевелюра. Он молча смотрел на меня, а я – на него. Это длилось какое-то время, а потом сон закончился. Что значил данный сон? Возможно, то, что больше Гурджиеву дать мне нечего и что я перерос ту стадию, на которой он мог меня учить. Так или иначе, больше он мне не снился и в контакт с ним я не вступал.
Знание, полученное мной от Гурджиева, а также его личный опыт изменили всю мою жизнь, это факт. Тем не менее я иду собственной дорогой, и у меня своя Работа. Я не являюсь наследником или продолжателем его дела, и то, что я живу и работаю в России, никак не связано с тем, что он начинал свою Работу здесь же. Таков, как я понимаю, замысел Творца, и судить о нем я не берусь. По всей видимости, та Работа, которую я сейчас выполняю, нужна именно здесь и именно сейчас, а что из этого получится – покажет время.
7
Четвертый Путь, возможность познакомиться с которым Гурджиев предоставлял почти всем желающим, на самом деле есть Путь осознанности, и ничего более. К сожалению, говоря на языке своего времени, Гурджиев представил человека как машину, а потом, развивая этот образ, начал говорить о разных центрах, имеющихся в ней. Двигательный, инстинктивный, сексуальный и прочие центры должны были быть осознаны, а их взаимодействия отслежены и исправлены там, где есть сбой работы. Машина должна быть починена и налажена, чтобы иметь возможность пробудиться и развиться. И все было бы хорошо, кабы все описанные им центры на самом деле существовали. То есть они, конечно, существуют. Например, то, что можно назвать двигательным центром, расположено в пирамидных путях головного мозга; инстинктивный центр – это продолговатый мозг, а сексуальный разбросан по железам, ответственным за выработку половых гормонов. Но вот в чем загвоздка – осознать прямо их работу нельзя, никак не получится. Вы можете осознать очень многие процессы, происходящие в уме, физическом и эфирном телах, но осознать работу так называемых центров у вас не получится, потому что она никак не выделяется отдельно из общего потока энергий, более того, ее и не нужно выделять. Но когда вы ставите перед собой цель отделить импульсы и энергии каждого из центров, то вы будете не осознавать, а думать о них, потому что нигде их проявления найти не сможете или должны будете эти проявления вообразить и внушить себе сами. В результате вместо осознания начинается умствование, которое нам прекрасно продемонстрировал Успенский в книге "Четвертый Путь" – совершенно бессмысленной и бесполезной с практической точки зрения.
Работая с интеллектуалами и давая им пищу для ума, Гурджиев выдвинул немало новых идей, которые тоже малопригодны к практическому использованию. Закон трех, закон семи, эннеаграмма и прочие общие сведения бесполезны для практической Работы, но зато дают всем желающим основание для разного рода фантазий и спекуляций. За идеями и думаньем о них самовспоминание отошло на второй план. Иногда мне кажется, что в современных гурджиевских группах работают не над пробуждением от сна механистичности, а над его углублением, сопровождаемым чувством особой избранности.
Тем не менее Гурджиев знал, что такое настоящая Работа, и его высказывания о ней, как и о психологии человека, нисколько не устарели и по сей день.
Гурджиев предвосхитил приход Шаха, подготовив почву для начала его Работы. Шах создал возможность развивать суфизм вне ислама, в странах, где он не играет роли главной, доминирующей над всем религии. Я работаю в русле той возможности, которая была создана ими обоими.
Жизнь каждого человеческого существа – это драма. Жизнь мистика – драма вдвойне, ведь он живет на стыке энергий и обстоятельств, о которых большинство людей и знать не знают. Мистик всегда проигрывает в нашем мире, потому что так уж все здесь устроено – любые идеи искажаются и упрощаются, а принесенные людям способы пробуждения со временем перестают работать, потому что меняется ситуация и меняются люди. К тому же нельзя сказать, что каждый мистик имеет только одну цель в своей Работе. Следуя Пути, следуя Богу, каждому мистику приходится сталкиваться с тем, что его Работа принимает новые формы или же обретает новые, пусть и краткосрочные цели. Таков поток жизни, таков поток Бытия. Жизнь Гурджиева в этом смысле не была исключением из правил. Он делал то, что должен, и то, что мог сделать в той ситуации, в которой находился. Все мистики делают то же самое, а уж что у них получается, а что нет, знает только один Господь, которому они служат и ради которого живут.
Исчезновение в Боге
1
Суфийский Путь прописан достаточно ясно, хотя найти информацию о поздних его стадиях довольно трудно. Причин тому несколько: во-первых, не все до этих стадий доходили; во-вторых, если человек не начал передачу своего опыта еще раньше, то на финальных стадиях Пути начать говорить или писать о нем совсем трудно. Тем более трудно описывать то, что лежит за гранью повседневного опыта, и тут без некоторой системы координат, в которую можно было бы поместить описываемое, просто не обойтись.
Описание Пути возникает по мере прохождения его стадий. В книге аль-Худжвири "Раскрытие скрытого", написанной в XI веке, есть главы, посвященные тогдашним спорам, возникавшим в среде суфиев. Это было время, когда суфизм развивался и происходило оформление и понимание Пути, который им открывался. Сейчас читать это довольно забавно, потому что совершенно ясно, что споры о предельных состояниях суфия, упомянутые в книге аль-Худжвири, и все разногласия, из-за которых они, собственно, возникли, есть не что иное, как споры людей, пребывающих на разных стадиях Пути. Книга, однако, и ценна именно тем, что в ней можно почувствовать живую атмосферу раннего суфизма, которая после окончательного оформления Пути стала постепенно исчезать и к нашему времени исчезла окончательно. Все стало прописано, как по нотам, и хотя Путь от этого легче не стал, но знание основных его этапов все-таки готовит искателя к тому, что его ждет. Но знать что-то на уровне ума – это одно, а пережить на опыте – совсем другое. Как говорится, знать Путь и пройти его – совсем не одно и то же.
Суфийский Путь включает в себя стадию очищения и развития – работы с нафсом, если выражаться общепринятыми терминами, – и последующие стадии взаимодействия с Богом. Первая часть – духовная, вторая – мистическая. Деление это, конечно, условное, потому что очищение, например, происходит и на стадии следования Воле Бога. Суфийский Путь предполагает несколько видов совершенно разного взаимодействия с Богом на разных своих этапах; и в этом проявляются одновременно его красота и его сложность. И, может быть, лучше называть происходящие на Пути события и процессы не взаимодействием, а сближением с Богом, ведь суть их, в конечном итоге, именно такова. Поздние этапы суфийского Пути включают в себя две стадии фана и две стадии бака. Фана означает исчезновение, и она бывает внешней и внутренней. Внешняя относится к исчезновению у человека собственной воли (читай – желаний), и с ней напрямую связана стадия внешней бака, которая характеризуется принятием и исполнением Воли Бога. Об этой стадии я написал уже довольно много и подробнее здесь останавливаться не буду. Стадия внутренней фана означает переход суфия к исчезновению в Боге, и о ней написано очень мало, если не сказать – почти ничего.