Он никогда не скрывал перед племянницей своих мыслей. Рассуждение Никиты Ивановича о переменах в законодательстве имеет много общего с упреками Дашковой в адрес Петра I. Только теперь под ударом его красноречия был другой деспот - Екатерина II. "Тщетно пишет он новые законы, возвещая благоденствие народа, прославляет премудрость своего правления: новые законы будут не что иное, как новые обряды, запутывающие законы старые, народ все будет угнетен, дворянство унижено, и, несмотря на собственное его отвращение к тиранству, правление его будет правление тиранское".
Эти рассуждения были близки нашей героине. Однако теперь ее занимали другие мысли: представление ко двору и производство сына. Поэтому, когда в Кирианово завернул сам Потемкин, а Дашковы оказались в гостях у Никиты Ивановича, княгиня горько сожалела: "Мне было очень досадно, что он не застал меня дома".
Не следовало жертвовать прошлому настоящим. Для Панина всё было кончено. Для Дашковой начиналась новая страница жизни, полная надежд. Впрочем, на первой же строке чистого листа судьба поставила кляксу. Дом в Кирианове подмыло весенним паводком, среди болот Павел Михайлович подхватил горячку, саму княгиню скрутил ревматизм, перешедший с ног на живот. Мучительные приступы рвоты могли быть признаками сильнейшего нервного напряжения. Потемкин узнал о визитах к Панину и должен был рассказать императрице. Позволительны ли контакты с опальным вельможей? Когда-то Екатерина II запрещала министру откровенничать с племянницей. Теперь те поменялись ролями.
Но всё обошлось. "Мой добрый и искусный Роджерсон… спас меня". Дашкова в который раз не называет врача лейб-медиком. Между тем его присылка к больной - большая честь. Можно было отбросить сомнения: Екатерине Романовне рады, ее примут "с неизменным благоволением".
Повторялась ситуация десятилетней давности, когда после первой поездки за границу на княгиню пролился золотой дождь. Но тогда он был вызван победой группировки Панина, а теперь - его падением. Дашкова вдруг осталась одна, без поддержки и политических обязательств. Ее следовало немедленно присвоить, что императрица и сделала, позолотив подруге ручку. В 1782 году княгиня получила 35 тысяч рублей на покупку столичного дома, 15 тысяч десятин земли - огромное село Круглое в Могилевской губернии, где числились 2490 (по другим данным - 2577) тысяч крепостных, еще 35 тысяч рублей для возведения там усадьбы и две тысячи рублей на платежи проездных пошлин. Кажется, императрица позаботилась обо всем. Если бы у Екатерины Романовны захворала собачка, ее бы немедленно приняли на казенный кошт и лечили бы при дворе.
Дашкова быстро освоилась с новой ролью, так как считала ее естественной и заслуженной. Еще вчера робкая и не уверенная в покровительстве сильных мира сего, она без какого бы то ни было объяснения начала вести себя "с замашками принципессы". "Через два дня после моего приезда я узнала, что князь Потемкин бывает каждый день со мной по соседству у своей племянницы графини Скавронской, которая была больна после родов; я послала лакея сказать князю, что хочу дать ему маленькое поручение… На следующий день князь Потемкин сам приехал ко мне".
Заметим: Екатерина Романовна послала лакея с письмом не в присутствие Военной коллегии, а в дом к племяннице и любовнице Потемкина - действие почти неприличное. Чуть позднее, когда императрица решила назначить Дашкову директором Академии наук, та написала письмо с отказом, но заметила, что уже 12 часов ночи - беспокоить Екатерину II поздно. "Сгорая от нетерпения покончить с этим делом… я поехала к князю Потемкину, никогда прежде не переступая порога его дома. Я велела доложить о себе и просила меня принять, даже если он в постели". Потемкин встал, принял княгиню и любезно постарался склонить к положительному ответу.
Екатерине Романовне давали понять, что она вдруг стала очень близка вершителям реальной политики. Князь - сама предупредительность. Встретив даму в Царском Селе, спрашивает, в каком чине она желает видеть своего сына. Не в каком положено, а в каком изволите. Ответ Дашковой показателен: "Императрице известны мои пожелания; что же касается до чина моего сына, то вы, князь, должны знать это лучше меня; двенадцать лет тому назад он был произведен в прапорщики кирасирского полка, и императрица повелела постепенно повышать его в чинах. Я не знаю, исполнено ли ее желание". Дашкова будто старается уличить Потемкина в служебной некомпетентности. В ответ - ни тени возмущения. Первый вельможа империи вытягивается во фрунт перед Екатериной Романовной. Зачем?
Ответ на этот вопрос связан с внешнеполитическими акциями России. Весной 1782 года параллельно шли переговоры с союзной Австрией о восстановлении Греческой империи и тайная подготовка к присоединению Крыма. Дипломаты других европейских держав тоже не оставались безучастны. Английский посол сэр Джеймс Гаррис всеми силами старался расширить влияние своего кабинета при русском дворе. На кону стояло участие России в войне с Американскими колониями, чего Екатерина 11 намеревалась избежать. Лондон не раз посылал в Петербург запросы и просил о присылке русского экспедиционного корпуса. Но пока безуспешно. Нельзя было ни пойти у Британии на поводу, ни разочаровать ее раньше времени и тем вызвать негативную реакцию на присоединение Крыма.
В столице Дашкова была окружена "друзьями своих английских друзей", среди которых не последнее место занимал Гаррис. Внимание, оказываемое княгине, воспринималось в дипломатических кругах как признак внимания к Англии. Поэтому партия Потемкина параллельно с обхаживанием английского посла вела планомерную опеку англофильски настроенных лиц. Последние могли создать у британских дипломатов иллюзию, будто при дворе существует проанглийская группировка и она может завоевать ключевое влияние. С января по август 1783 года Дашкова часто обедала у Гарриса. Дневник его супруги изобилует упоминаниями о визитах княгини.
В первый момент наша героиня едва ли понимала суть интриги, но, увлеченная знаками высочайшего внимания, позволила втянуть себя в игру. Во время первого же приезда в Царское Село произошел многозначительный эпизод. "Шествуя" вслед за государыней из церкви, еще слабая и больная Екатерина Романовна отстала от венценосной подруги на целую комнату, а двигавшиеся следом придворные не посмели ее обогнать. Внешне это выглядело так, словно Дашкова - наиболее приближенное к Екатерине II лицо.
После первых недоразумений у княгини установились дружеские отношения с Потемкиным. Она часто обсуждала с князем те пожалования, которые Екатерина II намерена ей сделать. Через него наша героиня передавала государыне свои пожелания и даже называла своим "светлейшим приказчиком". Потемкин уговорил княгиню взять имение в Белоруссии, которое многие при дворе оценивали как целое состояние, но которое показалось Екатерине Романовне недостаточно доходным. Потемкин же настоял, чтобы княгиня, по просьбе императрицы, выбрала себе дом в Петербурге и казна могла оплатить покупку, а также, чтобы Дашкова дала согласие достроить на казенный счет ее дом в Москве и позволила императрице оплатить ее долги.
При каждом пожаловании Екатерине Романовне что-то не нравилось, она выставляла свои условия, вынуждала себя упрашивать, а потом жаловалась, что пала "жертвой своей деликатности". "Я тогда осмотрела дом покойного придворного банкира Фридерикса и условилась с его вдовой насчет цены, которая… не превышала тридцати тысяч рублей… В этом случае я действительно стала жертвой своей деликатности, так как в купленном мною доме не было вовсе мебели".
Уже из этого фрагмента видно, как тяжело было иметь дело с княгиней. Но Потемкин продолжал возиться, а Екатерина Романовна - требовать. Вместо Круглого, которое располагалось на бывших польских землях, перешедших к России по разделу 1772 года, она хотела получить имение в центральных губерниях - "село Овчинино, которое было пожаловано Орловым и потом от них выменено": "Постарайся, мой милостивец, а то я не знаю вашей польской экономии и, проживаясь в Петербурге, совсем банскрут… с умножающимся ежегодно долгом". Это пишет человек, получивший от государыни только чистыми деньгами 67 тысяч рублей. Княгине всё казалось, что ее обсчитывают и обворовывают. В лучшем случае - невнимательны к просьбам.
Примечательна история с производством во фрейлины племянницы Дашковой - Полянской, дочери Елизаветы Воронцовой. Княгиня отказывалась покупать на казенные деньги дом в Петербурге, взамен прося взять девушку ко двору. Просьба была неприятна императрице. Допустить в близкое окружение девицу из враждебного клана, дочь бывшей соперницы - не самый простой шаг. Екатерина заколебалась. Но княгиня решила настоять и обратилась к Потемкину. Светлейший князь повел партию до конца.
"24 ноября, в день тезоименитства императрицы и моих именин, после большого придворного бала я не последовала за императрицей во внутренние апартаменты, но послала сказать князю Потемкину через его адъютанта, что не выйду из зала, пока не получу… копии с давно ожидаемого мною указа о назначении моей племянницы фрейлиной, - пишет Дашкова. - …Прошел целый час; наконец появился адъютант с бумагой в руках, и я не помнила себя от радости, прочитав назначение моей племянницы фрейлиной".
Зачем опытный царедворец подставлял себя под удар в вопросе, лично его не касавшемся? Ради простой любезности князь вряд ли поступил бы подобным образом. А вот ради того, чтобы сохранить лицо в дипломатической игре, - другое дело. Милости сыпались на семью Дашковой как из рога изобилия, внешне кредит проанглииски настроенных лиц в окружении Екатерины II рос.
Сердце матери
Вскоре княгиня ощутила пристальный интерес двора к ее красавцу сыну. Молодой князь очень быстро получил требуемые пожалования. Уже 14 июня он был назначен адъютантом к Потемкину. Заметим, не к императрице - ее окружали генерал-адъютанты, а юноша еще не выслужил права на подобную милость. Но адъютантство у светлейшего князя открывало заветные двери и было почетнее, чем служба при фельдмаршале П.А. Румянцеве, которую протежировал племяннику Александр Воронцов.
Можно сказать, что Потемкин буквально перехватил юношу. "Я получила копию с указа, которым мой сын назначался штабс-капитаном гвардии Семеновского полка, что давало ему ранг подполковника. Наша радость была неописуема". Еще в старом чине прапорщика Павел сопровождал мать 10 июля на встречу с императрицей, где, по словам Дашковой, "я представилась ей, или скорее она ко мне подошла". Низкий ранг не позволял юноше присутствовать за столом, но Екатерина II сказала гофмаршалу: "Он, конечно, будет обедать со мной".
Вчитаемся в одну мемуарную зарисовку: "Я приехала на концерт, и императрица встретила меня словами:
- Как, вы одна?.. Вы не взяли с собой ваших детей?" Дашкова сначала изумлена, не понимает возгласа подруги, а потом "горячо изъявляет свою благодарность". Между тем намек был сделан весьма прозрачный: без Павла?
Повидавший племянника Семен Воронцов в это время написал отцу во Владимир: "Толь доброго, милого, скромного и с большими знаниями молодого человека я никогда не видывал; в нем есть много такого, что, разделя на разных, много бы хороших людей составило". Пройдут годы, и Семен Романович, уже будучи послом в Англии, напишет сыну Михаилу, что Павел "самодоволен до степени утомительной". Это ли не черта матери?
Светлейший князь подчеркнуто благоволил Дашкову, приблизив к себе. "В конце зимы, - писала Екатерина Романовна, - князь Потемкин отправился в армию и взял с собою моего сына, который ехал с ним в одной карете. Князь обходился с ним дружески и внимательно". В письмах мать заклинала покровителя беречь молодого офицера: "Прошу, батюшка, чтоб его при себе держать и ни отставать, ни метаться противу других в опасности ему не позволять". А в случае мира "выберете его полку в невредном климате квартиру". Дашковой все еще казалось, что сын нуждается в опеке. Между тем Потемкин с адъютантами часто оказывался в опасных местах и живал на зараженных территориях.
"В июле месяце мой сын вернулся курьером из армии с известием о завоевании Крыма. Моя радость неожиданного свидания с ним была неописуема. Он пробыл всего несколько дней и вновь уехал в армию с чином полковника". Курьер, привезший новость о победе, получал награды и повышение. Поэтому в столицу посылали либо отличившегося в деле, либо того, кого хотели отметить. Благодаря стараниям покровителя девятнадцатилетний сын Дашковой стал полковником.
Тот факт, что светлейший князь открыто покровительствовал Павлу Михайловичу, еще более подогревал слухи о скорой смене фаворита. Всерьез к подобным разговорам отнесся А.Д. Ланской - тогда "вельможа в случае", человек тихий, мягкий и искренне привязанный к государыне. Сразу после приезда в Россию Дашкова отметила его холодность и натянутое отношение к ней. Вскоре Александр Дмитриевич "стал при малейшей возможности выражать мне явное недоброжелательство".
Поведение Потемкина смущало и пугало фаворита, ведь светлейший князь не посвятил верного, но недалекого сторонника своей партии в тонкости дипломатической игры. Ланской попытался предпринять свои меры против возвышения Павла Михайловича, которые вылились в слабые и наивные протесты против подарка Екатерине Романовне бюста императрицы работы Федота Шубина. Ведь мраморный бюст - один из знаков высочайшего благоволения, на всех парадных портретах фавориты Екатерины II изображались именно под такими бюстами. Логика простодушного Ланского ясна: если столь важную вещь дарят княгине Дашковой, то явно для Павла.
Осенью 1783 года прогремел скандал с "Санкт-Петербургскими ведомостями", которые редактировались в Академии наук. В них за время путешествия Екатерины II в Финляндию летом 1783 года для свидания со шведским королем ни разу рядом с именем императрицы не упоминалось ничье имя, кроме княгини Дашковой.
Фиксируя окружение императрицы, газета подчеркивала для столичных чиновников, кто из вельмож находится "в силе". Не беремся судить за читателей, к какому выводу они приходили. Во всяком случае, им становилось ясно, что с лета 1782-го по осень 1783 года семья княгини обладала небывалым влиянием. В это время русские войска уже вступали в Крым, татарское население приводилось к присяге. Враждебные действия какой-либо из европейских стран, в частности Англии, грозили испортить дело.
В схватку за Павла вступили могущественные и грозные силы. Стремление защитить сына боролось в Екатерине Романовне с желанием удержаться на занятой высоте. Осень прошла для княгини спокойно, но зимой Павел Михайлович прибыл в свите Потемкина. "Возобновились нелепые слухи о том, что он будет фаворитом". Оставалось только сожалеть, что овец стерегут волки. Через давнего знакомого Дашковой генерала Самойлова светлейший князь повел с ней переговоры. "Я ответила ему, что… слишком люблю императрицу, чтобы препятствовать тому, что может доставить ей удовольствие, но из уважения к себе… если мой сын когда-нибудь и сделается фаворитом, я воспользуюсь его влиянием только один раз, а именно, чтобы добиться… разрешения уехать за границу". Был ли это отказ?
В 1787 году Джон Синклер, находившийся в России именно под покровительством Павла Михайловича, писал о его матери: "Ее жажда власти столь сильна, что она пожелала даже, чтобы ее сына назначили личным фаворитом императрицы… Если бы княгиня преуспела в своих планах… Россия в разгар войны в Америке перешла бы на нашу сторону".
Путешественник заблуждался в реальности подобных проектов. Когда Крым был присоединен, а Англия постепенно осознала, что всё ее влияние на дела петербургского кабинета было фикцией, Дашковы потеряли тот внешний вес, которым пользовались почти два года.
"Лишила милости"
Постфактум княгиня кое о чем догадалась. Есть сведения, что весной 1784 года она предприняла попытку повредить Потемкину в глазах августейшей подруги.
"Княгиня Дашкова, бывшая в милости и доверенности у императрицы, довела до сведения ее, через сына своего, бывшего при князе дежурным полковником, о разных неустройствах в войске, - писал адъютант Потемкина Л.Н. Энгельгардт, - что слабым его управлением вкралась чума в Херсонскую губернию, что выписанные им итальянцы и другие иностранцы, для населения там пустопорожних земель, за неприуготовлением им жилищ и всего нужного, почти все померли, что раздача земель была без всякого порядка… Императрица не совсем поверила доносу на светлейшего князя и через особых верных ей людей тайно узнала, что неприятели ложно обнесли уважаемого ею светлейшего князя… лишила милости княгиню Дашкову, отставила ее от звания директора Академии".
Есть мнение, что "особенные верные люди", через которых Екатерина II узнала, что Потемкина "ложно обнесли", - это П.С. Паллас и его ученик В.Ф. Зуев. Последний, по инициативе учителя, в 1781–1782 годах ездил в экспедицию по Южной России и Причерноморью, видел своими глазами подготовку к присоединению Крыма и многое мог поведать. Позднее в Академии наук оба подверглись гонениям со стороны Дашковой.
Рассказ Энгельгардта содержит важные ошибки. Он указывает, что к жалобам Дашковой присоединился фаворит Ланской, во что трудно поверить, зная их взаимную неприязнь. Преемником княгини по академии назван Домашнее, на самом деле бывший ее предшественником. Тем не менее слова Энгельгардта интересны, поскольку передают слухи, ходившие среди близких сотрудников Потемкина, разговоры его адъютантов, секретарей, управляющих. В этом кругу молодой Дашков воспринимался недоброжелательно, из-за "благосклонности", которую ему оказывал светлейший князь.
Однако следует обратить внимание, что именно с весны 1784 года отношения Григория Александровича и княгини теряют налет близости. Ее письма, прежде длинные, полные просьб и заверений в дружбе, становятся короткими записками: "Будьте добры, князь, разрешите моему сыну приехать… ко дню св. Екатерины". А где же: "Вы не можете усомниться в искренности и горячей дружбе, кою я вам посвятила"?
Чтобы ответить на этот вопрос, следует обратиться к камер-фурьерскому журналу. 1783 год - пиковый в карьере нашей героини. Она не только стала директором Академии наук, но и постоянно на первых ролях участвовала в придворной жизни. Ее близость к императрице была настолько велика, что на малых эрмитажных собраниях имя княгини указывали первым в списке гостей.