* * *
Многолетняя работа с одним и тем же человеком, будь то спортсмен или тренер, неизменно приводит к тому, что начинаешь понимать: ничего нового он уже не скажет. Тарасова и здесь оказалась исключением. Добрая половина моих с ней интервью появилась спонтанно – из случайно возникающих и довольно беспредметных разговоров, которые вдруг становились настолько интересными, что держать их при себе не стал бы ни один уважающий себя журналист. Именно так, например, появилось интервью, которое началось совершенно наглым, по моему разумению, вопросом:
– За что вас не любят?
– А за что меня любить ? – последовал встречный вопрос. – Я давно привыкла к тому, что раздражаю всех вокруг себя. Однажды слышала даже такое высказывание: мол, Тарасова совсем обнаглела. Она бы еще хоккейную команду взяла. Так вот я хочу сказать: если почувствую в себе силы и знания, чтобы взять хоккейную команду, сделаю это не задумываясь .
– Вам говорили в лицо то, что говорят за спиной: что вы воруете готовых учеников у других тренеров и благодаря этому завоевываете олимпийские медали?
– В лицо не говорят, но отзвуки доносятся. Но в фигурном катании так было всегда. Кто из тренеров может похвастаться тем, что вырастил фигуриста с детских лет? Разве что Артур Дмитриев с самого начала катался у Тамары Москвиной. Его вторая партнерша Оксана Казакова, с которой Артур стал олимпийским чемпионом в Нагано, много лет каталась у Натальи Павловой. Лена Бережная и Антон Сихарулидзе перешли к Москвиной за два года до Игр-девяносто восемь. Олег Овсянников до того, как уйти к Линичук, был в моей группе, потом у Светланы Алексеевой. Анжелика Крылова начинала у Чайковской. Алексей Ягудин до того, как оказаться у Алексея Мишина, катался у Саши Майорова, Плющенко приехал к Мишину из Волгограда. У Жени Платова было несколько тренеров. Начинал он в Одессе, потом катался у Натальи Дубовой в Москве, потом – у Линичук.
Продолжать можно бесконечно. Так делают все и не только в фигурном катании. К примеру, в хореографическом училище никто не ведет балерину, будь она безумно талантлива, от первой ступени до зрелого возраста. Для этого есть разные педагоги. Вы можете опросить, допросить всех моих спортсменов – никому из них я не предлагала перейти ко мне. Они меня сами выбрали.
– Да, но вы в отличие от многих других тренеров выводите учеников на уровень олимпийского золота. Естественно, это раздражает многих.
– Да. Но кто мог сказать, что в Альбервилле выиграют Марина Климова и Сергей Пономаренко? Никто. Тем более к тому моменту они даже не были чемпионами мира. А Илья Кулик или Паша Грищук с Платовым в Нагано? Ведь даже наш судья – жена президента российской Федерации фигурного катания – ставила Грищук и Платова до последнего танца на второе место. Видимо, есть тренеры, которые умеют делать чемпионов. Причем от остальных их никакая загородка не отделяет – подходи и становись рядом. Почему же никто не подходит?
– Вы думали, начиная тренировать, сколько склок, дрязг и нервотрепки таит в себе профессия тренера в фигурном катании?
– Я вообще об этом не думала. Мне было девятнадцать лет. Но и сейчас считаю, что если работаешь на разрыв аорты, результат обязательно будет. Не может быть так, чтобы не было.
– У вас изменились отношения со Станиславом Жуком после того, как от него к вам перешли Ирина Роднина и Александр Зайцев?
– Конечно. Тот уход ведь был не рядовым. Вопрос решался на уровне спортивного министра и министра обороны. Ушли-то они от знаменитого на весь мир мэтра – к девчонке. Мне было двадцать пять лет, и я до последнего момента не подозревала о планах ребят. Ко мне их привел Саша Горелик и даже не в эту квартиру – в родительскую. Стас, царство ему небесное, очень рано ушел из жизни. Хотя последние годы у него не получалось сделать результат. Возможно, сам делал что-то не так и репутация дурацкая была, но мастером он был выдающимся. Я всегда очень уважительно относилась к профессии тренера. Сама очень много перестрадала и хорошо понимаю, какая тяжесть просто работать. Что касается отношений, то на высшем уровне они между тренерами всегда слегка натянуты.
– Почему? Вам ведь, например, совершенно нечего делить с Москвиной.
– А хоть бы и было что делить. К Москвиной я отношусь особенно. Это – часть моей биографии. Мы всегда были в хороших и ровных отношениях, и ей я могу сказать то, чего не скажу никому другому, – будь то минуты радости, отчаяния или каких-то сомнений. И не только потому, что мне нравится ее работа и ее ученики.
– Вы как-то сказали: "От Тамары я никогда не взяла бы фигуриста".
– Да. Я отдаю себе отчет, сколько Тамара сделала для развития парного катания. Она сделала в нем революцию – открыла совершенно новый уровень. Одушевила его. Когда-то это было – во времена Белоусовой и Протопопова. Но Москвина сделала это на совершенно ином витке истории, где появились такие сложные элементы, которые практически невозможно сочетать с умением выразить музыку, создать образ.
– Когда к вам от Виктора Кудрявцева ушел Илья Кулик, со стороны складывалось впечатление, что отношения между вами и бывшим тренером фигуриста резко похолодели.
– Неправда. Мы же продолжали тренироваться на льду у Кудрявцева, и он сам меня пригласил. А это – показатель. Другое дело, что ему говорили окружающие. Когда уходит ученик – это больно и тяжело. Я это знаю. Но в этом случае тренер всегда тоже виноват. Значит, сам сделал какую-то ошибку. Думаю, понимал это и Виктор. Во всяком случае, наши отношения, которые складывались годами, оказались выше того, взяла я Кулика или не взяла.
– А какие отношения были у вас с Натальей Дубовой?
– Никаких. Я до сих пор считаю, что когда Климову и Пономаренко на российских соревнованиях в Москве вывели вперед Наташи Бестемьяновой и Андрея Букина, это было преждевременно и несправедливо. В этом активно участвовала наша федерация, которая никогда меня не любила, но я никогда не пойму тренера, который неправомочно пользуется такими методами. Тренер не имеет права обещать спортсмену незаслуженные победы.
Когда же Климова и Пономаренко перешли ко мне, наши с Дубовой отношения ухудшились исключительно на почве ревности. Более преданных Дубовой людей, чем Марина и Сергей, трудно себе представить. Но она сама вынудила ребят уйти. А я просто сделала с ними ту работу, которую должна была сделать Дубова.
– Но разве в танцах незаслуженные победы – редкость?
– Разное случается. Но никогда олимпийские чемпионы не были ненастоящими.
– Неужели вы думали точно так же в восьмидесятом году, когда на Играх в Лейк-Плэсиде ваши Ирина Моисеева и Андрей Миненков проиграли Линичук и Карпоносову?
– Сложный вопрос. Моисеева и Миненков были слишком далеко в обязательных танцах. А танцы – это троеборье. Венгры не могли выиграть у советской пары. Класс был не тот.
– Но стали же они чемпионами мира через год.
– Да. За выслугу лет.
– В те времена, помню, многих очень волновал вопрос ваших отношений с Еленой Чайковской. Иногда складывалось впечатление, что вы даже не разговариваете.
– Это как раз нормально. Многие тренеры на соревнованиях как бы отделяются от действительности, от тех, кто стоит рядом, и полностью сосредотачиваются на учениках. Это, наверное, и правильно. Нельзя отвлекаться на разговоры, расплескивать эмоции. Когда я вывожу человека на лед, то вообще не вижу ничего вокруг. С Чайковской у нас бывали разные отношения. Но Лена – мой педагог. А у приличных людей принято помнить своих учителей и почитать их всю жизнь. Благодаря Чайковской я стала тренером, полюбила театр, узнала его изнутри, научилась очень многим вещам и никогда этого не забуду. К моим работам Чайковская всегда относилась предельно строго, и я ей за это благодарна.
– Какой период в ваших отношениях был наиболее тяжелым?
– Когда соперничали Моисеева-Миненков и Линичук-Карпоносов. Я была очень молода, одинока, до всего доходила своим умом и не с кем было даже посоветоваться. У Лены же был муж, который всегда и во всем ее поддерживал. Наверное, тогда я просто не была готова соперничать с ней как тренер. Линичук и Карпоносов не были талантливыми фигуристами. Их победа – это прежде всего талант Чайковской.
– А как вы воспринимаете Линичук-тренера?
– Она – сильный тренер. Грамотный. Очень много времени проводит на льду. Это уважительно. Другое дело, что ее постановки могут нравиться или не нравиться.
– Почему вы не приглашаете к себе нескольких учеников, как это делают многие из ваших коллег?
– Не считаю нужным. Хочу вкладывать свои знания и силы в то, чтобы делать штучный товар. С группами я поработала достаточно. Может быть, поэтому спортсменам со мной очень тяжело. Когда я работала с театром или до этого – с группой, где было два десятка человек, то распределяла все силы между ними. А теперь наваливаюсь всей своей энергией на одного.
– Насколько знаю, это было одной из причин, по которым от вас ушел Кулик, став олимпийским чемпионом?
– Наверное. Я до сих пор не люблю обсуждать эту тему. Я очень его любила и рада, что помогла ему сделать то, на что он был способен. Помогла и себе осуществить мечту – войти в мужское фигурное катание и добиться результата. За время работы с Ильей я очень многое узнала и благодаря ему не боюсь тренировать одиночников любого уровня…
* * *
В домашней обстановке я впервые по-настоящему наблюдала Тарасову именно в период ее работы с Куликом в американском Мальборо. Сама я попала туда почти случайно – возвращалась из хоккейной командировки через Бостон, и Тарасова, узнав о моем маршруте, предложила на три дня заехать к ней погостить.
В доме тренера в тот период жили Марина Климова и Сергей Пономаренко, Елена Чайковская, из Нью-Йорка то и дело наезжали друзья, по соседству обитала семья замечательного тренера Эдуарда Плинера, трижды в день из дома напротив приходил столоваться Кулик. Готовили по очереди, убирали тоже. Мне отвели диван в проходной гостиной, и в один из дней я проснулась от странных, едва ощутимых прикосновений к лицу. Открыв глаза, поспешила их закрыть, в полной уверенности, что за ужином явно перебрала со спиртным: по всей комнате от пола до потолка густым покрывалом колыхался белоснежный шлейф из бабочек-капустниц. В эту же минуту откуда-то сверху раздались истерические икания: по лестнице, давясь от смеха, в пижамных панталонах спускалась Климова:
– Это же капуста декоративная, которую Татьяна Анатольевна вместо домашних цветов купила… Я еще неделю назад заметила, что ее почти всю гусеницы сожрали… А сейчас они, получается, вылупились…
Открыв балконную дверь и гоняя бабочек по комнате, чтобы успеть навести порядок в доме к возвращению Тарасовой с утренней тренировки, мы обе чуть не угодили под здоровенную и порядком гнилую хеллоуиновскую тыкву, рухнувшую на нашу территорию со второго соседского этажа.
Наконец все было вычищено, но дню, видимо, было предназначено стать анекдотичным до абсурда: после обеда Тарасовой пришло в голову завезти нас с Чайковской в огромный стоковый магазин всевозможного барахла, чтобы шопингом убить время, которое сама Татьяна должна была провести на катке с Куликом. В огромном и совершенно пустом от посетителей помещении типа ангара, уставленного бесконечными стеллажами и вешалками, Чайковская принялась примерять шляпы, забыв о том, что на макушку надеты солнцезащитные очки. В какой-то момент очки упали на пол вместе с очередным головным убором, следом туда же свалилась вся вешалка.
Картина получилась живописной: ползая на четвереньках по полу в поисках очков, Чайковская без передышки сыпала комментариями в свой же адрес:
– Вот дура-то старая, совсем из ума выжила! Ну это же надо такое устроить!
Отдельные фразы были настолько шедевральными, что я могла только с тоской констатировать, что никогда в жизни не решусь опубликовать их даже частично. Когда очки наконец были найдены, а их взмыленная и разлохмаченная хозяйка, тяжело пыхтя, поднялась с пола, мы обе вдруг заметили совершенно обалдевшую, средних лет американку по другую сторону стеллажа. Частично оправившись от шока, она вдруг сдавленно воскликнула по-русски:
– Елена Анатольевна! Чайковская! Вы были моим кумиром всю жизнь!!!
Из магазина мы вылетели пулей и вплоть до вечера ржали так, что начало сводить мышцы живота. Я уже было совсем уверовала, что вот такая вот игриво-пионерская обстановка в тарасовском доме – и есть норма, как грянул гром.
После ужина я вытащила Кулика на интервью, которое затянулось на полтора часа. В разгар беседы в комнате появилась разъяренная Тарасова:
– Ты говорила, что на интервью тебе нужно тридцать минут. Илья, немедленно спать! Немедленно!
Желание не попадаться тренеру на глаза преследовало меня все последующие сутки. Кулика, как мне показалось, тоже. Он был непривычно тих, покладист и даже почти ничего не ел за обедом – убежал отдыхать. Вечером следующего дня Тарасова уехала в Нью-Йорк на телевизионное интервью. В час ночи раздался звонок:
– Извини, что поздно. Но я заметила, что ты никогда не ложишься раньше двух, потому и звоню. Илюшка сегодня солянку есть не стал. Будь добра, достань из холодильника курицу – бульон ему сварить…
Эта всепоглощающая забота порой казалась мне необъяснимой. Поведение Кулика, прекрасно понимавшего, что именно он – центр тарасовской вселенной, иногда было откровенно провоцирующим конфликт, чтобы не сказать – хамским. Он мог психануть и уйти с тренировки, если Тарасова задерживалась с выходом на лед хотя бы на минуту. Один раз, разругавшись с тренером из-за того, что никак не может сделать четверной прыжок, демонстративно отказался ужинать. Лишь приоткрыл входную дверь, со словами: "Татьяна Анатольевна, ваша стирка!" швырнул в прихожую туго набитый пластиковый пакет и тут же удалился.
– Почему вы это терпите? – не удержалась я.
– Так надо, – последовал лаконичный ответ. – Он работает как проклятый. И очень устал. Не обращай внимания, бывает…
Не обращать внимания у меня не получилось. Поэтому утром следующего дня, усевшись в машину к Кулику, чтобы вместе с ним отправиться на тренировку, я устроила спортсмену форменную выволочку. Он невозмутимо все выслушал и очень по-взрослому вдруг сказал:
– Неужели вы не понимаете, что я и сам могу приготовить еду, все постирать. Но Татьяне нравится чувствовать, что она полностью контролирует всю мою жизнь. Это нужно ей, а не мне. Так что я просто играю по правилам. По ее правилам. И вообще это не имеет никакого отношения к работе.
Тот кратковременный визит стал для меня еще одним уроком, суть которого была проста: "Можешь помочь – помоги. Но ни в коем случае не мешай, не создавай проблем, не лезь с комментариями в налаженный быт и распорядок. Потому что путь к достижению цели расписан по минутам".
* * *
Пятью годами позже я точно так же оказалась в другом тарасовском доме – в Симсбери. Там жили уже другие спортсмены и точно так же в воздухе витала забота, а непрерывный поток самой разнообразной информации исподволь ложился на мозги.
– В закипевший бульон, помимо луковицы, нужно обязательно добавлять сырой помидор. Он забирает из мяса все ненужное. Рыбу мы сегодня готовим так: немного оливкового масла, немного лимонного сока – через пять минут можно снимать с огня. Виталик, ты что там отгребаешь с тарелки? Если бы у меня было время, я бы подробно рассказала, почему сейчас тебе нужно есть именно это, чтобы нормально тренироваться. Или дала бы книжку, в которой умными людьми все про это написано. Но времени у меня нет, а книжек ты не читаешь. Поэтому, будь добр, поверь мне на слово. Быстро все съел – и отдыхать!
Я долго не могла понять, почему многие из тарасовских спортсменов, которых тренер до такой степени окружает собой, стараясь предусмотреть каждый шаг и выполнить любой каприз, резко рвут отношения, как только работа завершена. Хотя ничего удивительного, наверное, в этом нет. Круглосуточный контроль и вынужденная необходимость ежеминутно соответствовать максимально высоким требованиям утомляют психику гораздо больше, чем любые, даже самые тяжелые, тренировки.
Спустя год или два после Игр в Солт-Лейк-Сити я как-то разговорилась об этом с сестрой Татьяны. Галя всю жизнь проработала в школе; когда заболел отец, непрерывно находилась при нем, по возможности выбиралась как на хоккей, так и на фигурное катание, не пропускала ни одной трансляции. А тут вдруг сказала:
– Мы ведь с мамой телевизор включаем, когда Танины ребята на соревнованиях выступают, совсем не для того, чтобы фигурное катание посмотреть. А чтобы увидеть, как там Таня, в каком состоянии… В школе совсем другая работа. Там от детей всего добиваешься любовью, мягкостью. А в спорте так не бывает. Одному богу известно, чего это стоит – готовить человека для того, чтобы он стал лучшим в мире. Тренер ведь насилует спортсменов на каждой тренировке. Выворачивает их наизнанку. И себя насилует каждодневно. Какая уж тут любовь? Периодически у нас в семье возникают разговоры: может, хватит? Ну, еще одна Олимпиада, еще одни соревнования. Жизнь-то проходит… А с другой стороны, чем она будет заниматься, если лишится этого? Для нее же именно эта работа и есть жизнь. Как была для отца…
Все спортсмены Тарасовой, с которыми мне приходилось встречаться на протяжении доброго десятка лет, в один голос твердили: "Когда Татьяна стоит у борта, ощущение – как за каменной стеной. От которой исходит совершенно непоколебимая уверенность".
На вопрос:
– Откуда это у вас? – Тарасова как-то ответила:
– Да не от меня эта уверенность исходит, а от них самих. Конечно, я тоже в них уверена. Потому что к моменту главного старта уже столько перепахано… Трясусь вся – мало ли что может быть, – но все-таки результат закладывается на тренировке. Я всегда придерживалась принципа: вышел на лед – надо делать все, что ты можешь. А вот потом – будь что будет. Но сделать ты должен все.
– Вы прилагаете какие-то усилия к тому, чтобы скрыть от учеников, что тоже волнуетесь?
– Ну да, таблетки успокоительные горстями глотаю. Когда катался Леша Ягудин, он, видимо, чувствовал, до какой степени я за него переживаю. Поэтому перед выступлением просто не смотрел в мою сторону. Мы даже на тренировках не разговаривали.
– Совсем?
– Можно ничего не говорить, но есть глаза, руки, чехлы, салфетки, вода… Все это должно быть у тебя с собой, и ты должен знать, когда и что дать спортсмену. Задержать его у борта, если чувствуешь, что это нужно, или, наоборот, отправить кататься.
А вот Саше Коэн нужно было обязательно сказать какие-то слова. Когда ее объявляли, она поворачивалась ко мне лицом, ее глазищи оказывались напротив моих, и я говорила ей фразу, которую иногда готовила несколько дней. Говорила всегда по-русски.
Я ее часто спрашивала, когда мы работали вместе: "Ты, наверное, меня не понимаешь?" Не думаю, что понимала стопроцентно, но, возможно, это и лучше. Иногда на нервной почве такое спортсмену скажешь…