Книга Ирины Невзлиной рисует нам портрет известного олигарха Леонида Невзлина глазами матери. Это, без сомнения, интересно. Но по тексту книги имеется много вставок от имени "действующих лиц". В результате перед нами не обычная биография знаменитого человека (может быть, скандально знаменитого?), но срез времени. Сложного времени, времени перелома судеб людей и судьбы страны. Времени, о котором сейчас никто не думает жалеть, но - дайте время - еще пожалеют.
Содержание:
Предисловие 1
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Мое детство 1
ГЛАВА ВТОРАЯ. Начало взрослой жизни 2
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Детство Лёни и его школьные годы 5
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Взрослый сын 9
ГЛАВА ПЯТАЯ. Жизнь в новой России 15
ГЛАВА ШЕСТАЯ. Знакомство с Израилем 17
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Дело ЮКОСа и отъезд из России 19
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Лучшие друзья. Липатовы 22
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Жизнь в Израиле 23
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Внучки и правнуки 24
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Наша семья 27
ПОСЛЕСЛОВИЕ 29
ЭПИЛОГ 29
Ирина Невзлина. Мой сын Леонид Невзлин
Предисловие
Желание написать книгу созревало давно, исподволь. Первые же мысленные наброски самым естественным образом обрастали всевозможными деталями, нюансами и теми дорогими сердцу воспоминаниями, которые понятны каждому человеку. Хотелось написать о семье, о нашей с Борисом жизни, о нашем сыне – Лёне, о его жизненном пути. Но без рассказа о моём детстве, о моём отце, Марке Исааковиче Лейкине, и моей маме, Евгении Семеновне, о наших соседях и друзьях моя история была бы неполной. Спустя какое-то время я поняла, что в этой книге обязательно должны быть голоса близких и родных мне людей, их воспоминания, их взгляд на те или иные события нашей жизни. Они, эти родные и близкие люди, жили одной со мной жизнью и вместе с тем и жизнью своей собственной, где было место и личному восприятию происходящих событий, и личному переживанию, и личным воспоминаниям. Я поделилась с ними своими соображениями, и меня поддержали. Друзья и родственники откликнулись на мою просьбу и согласились поделиться своими мыслями о нашей жизни, о нашем прошлом и настоящем. Спасибо им за это! Особую благодарность выражаю Эфраиму Абрамову за помощь в составлении этой книги. Я очень надеюсь, что читатель, который возьмёт в руки эту книгу, станет читать её с открытым сердцем и искренним доверием. В добрый час!
Ирина Невзлина
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Мое детство
Родилась я в апреле 1938 года в городе Чите. В Читу родители попали после того, как мой папа, Марк Исаакович Лейкин, окончил Военную академию и получил назначение на Дальний Восток.
Перед самым моим рождением туда же на Дальний Восток из Белоруссии приехала и бабушка Эся, папина мама, родители позвали её, чтобы она помогла им с новорожденной, то есть со мной. Бабушка поселилась в той же комнате в общежитии военного городка, где жили и родители. Баба Эся меня очень любила, и я ей, конечно, отвечала взаимностью.
Некоторые подробности того времени я знаю по маминым рассказам. Она вспоминала, что жили тогда в страхе, каждую ночь приезжала машина и забирала кого-то из соседей. Шли аресты, и каждый с испугом гадал, кто станет следующим.
Мама рассказывала, что однажды, когда она ещё была беременна, в их комнату ворвался человек с пистолетом и набросился на папу. Мама встала между ними. Закончилось всё. к счастью, благополучно - как выяснилось, сосед был просто пьян.
В 1939 году, когда мне исполнилось десять месяцев, папу перевели работать в Академию химзащиты имени Ворошилова, и мы переехали в Москву. Получили комнату в коммунальной квартире на пятом этаже ведомственного дома Академии химзащиты. Дом находился на улице Госпитальный вал в Лефортово. Точнее, между Лефортово и метро "Семеновская", которая тогда называлась "Сталинская".
В 1941 году началась война. Папа остался в Москве, часто ездил на фронт, хотя основная его работа была в столице. Мы же с бабушкой Эсей, мамой и её родителями уехали к нашим родственникам по маминой линии в Горький (ныне Нижний Новгород). В скором времени стали бомбить и Горький. Для нас это не было неожиданностью: первые бомбежки мы пережили ещё в Москве. Помню, что в Горьком не было бомбоубежищ, а были так называемые "щели", выкопанные в земле. Вот в эти самые "щели" мы и прятались.
Оставаться в Горьком было опасно, и мы перебрались в Уфу. Плыли туда на пароходе. Плыли долго. По дороге к нам присоединилась двоюродная сестра моего папы Рива со своим сыном. Пароход был весь набит людьми. Мне было уже три года, и я эту поездку помню. Например, очень хорошо помню, как меня случайно обварили кипятком. Слава богу, ожоги были несильные. В Уфе мы поселились в бараке недалеко от реки Белой. В одной комнате поместилась и мама, и её родители, и бабушка Эся, и я, разве что та часть комнаты, где жили бабушка с дедушкой, была отгорожена занавеской.
Отчетливо помню, как приходили извещения с фронта. Извещения о моих дядях, братьях моей мамы. Их было трое, и все они погибли. Я помню рыдания мамы, рыдания бабушки... Все плакали, и я чувствовала, что в дом пришло горе.
Потом мы вернулись в Москву в нашу комнату на Госпитальном валу. Нашим соседом по коммунальной квартире был доктор наук, профессор, преподаватель МГУ Николай Дмитриевич Соколов с женой Еленой Прокофьевной. Она была архитектором. Я упоминаю о них, потому что мы не только соседствовали, но и дружили многие годы.
Что ещё рассказать о моем детстве? Я, как все советские дети, ходила в детский сад. Хорошо помню куклу, которой я особенно дорожила. Её мне подарили друзья родителей: дядя Вася Догваль и его жена тётя Ира. Кстати, меня Ириной назвали в её честь. Дядя Вася прошёл всю войну, служил какое-то время в Германии и, как многие военнослужащие, привёз с собой трофеи. Таким трофеем и была эта кукла. Она была удивительная, у неё закрывались и открывались глаза. В СССР таких кукол тогда не было. Я её хранила до самого переезда в Израиль, а так как мы собирались в дорогу несколько поспешно, то я её не смогла взять с собой, и до сих пор не знаю, какова её судьба.
Леонид Невзлин
Есть ли у моих детей любимые игрушки? Конечно, есть. Как у всех маленьких детей. У себя не помню. Мишка, по-моему...
В 1946 году пошла в школу. Не трудно подсчитать, что учиться я начала в 8 лет, в то время это считалось нормальным. Конечно, никаких спецшкол тогда не существовало, и я ходила в самую обычную школу для девочек № 435. Мама рассказывала, что в начальной школе мне не очень повезло с учительницей. Она была деревенской, малограмотной женщиной, делала много ошибок в речи, например, говорила "шешнадцать". Правда, в средней школе у нас уже были хорошие учителя.
Если мне не изменяет память, в 1954 году ввели совместное обучение мальчиков и девочек. Мальчиков перевели к нам в школу. Это казалось чем-то совершенно необычным, мальчики вызвали у нас живой интерес. И я думаю, что внимание было взаимным. Я тогда влюбилась в хулиганистого парнишку Диму Хилько, он плохо учился, но всё равно мне нравился. Очень скоро я поняла, что я у него интереса не вызываю, но именно эти переживания я запомнила как первое чувство.
Я пока ничего не сказала о своих родителях. Мой папа Марк Исаакович (он был записан в паспорте как Мордух Айзикович, но друзья, родственники и коллеги никогда его так не называли) был военным, полковником артиллерии. Его сферой деятельности были ракеты, он занимался разработкой ракетного топлива. Это что касается профессии. Что же касается человеческих качеств, папа был очень добрым, открытым и отзывчивым человеком, при этом трудолюбивым, принципиальным и честным.
Леонид Невзлин
Часто можно слышать - "мой кумир, мой идеал". У меня в жизни никогда никакого кумира или идеала не было. Если же говорить в терминах человеческих качеств, то, конечно, в эти понятия укладывается именно дед! Дедушка, несомненно! Есть люди, которых я очень уважаю, с которыми мне интересно, и они занимают в моей душе определённое место. Если строить пирамиду, которая бы определяла моё отношение к людям, то на самом верху этой пирамиды будет мой дедушка. Он был офицером. При этом, ничего армейского, в плохом смысле слова, в нём не было. Он был в первую очередь учёным, химиком. И судя по тому, чего он достиг, он был хорошим учёным.
Дед руководил у Королёва лабораторией, его очень любили, уважали, не хотели отпускать. Он дружил с начальником ракетных войск стратегического назначения, тот с удовольствием бывал у нас дома. Что остановило дедушкину карьеру? Конечно, еврейство. У деда была одна из ключевых ролей в создании топлива для "катюши". Он не воевал, но наличие у него ордена Ленина говорит о многом. Был бы не евреем, был бы Героем, естественно. Дедушкино еврейство и стало препятствием для карьерного роста.
Есть одна история, которую просто необходимо рассказать, чтобы стало понятно, каким был мой папа. Во второй половине пятидесятых годов началась реабилитация несправедливо осуждённых. Одним из таких осуждённых был папин сокурсник по Академии химзащиты, он не дожил до освобождения, умер в лагере. Так вот, папа обратился в прокуратуру к следователю, чтобы попросить о посмертной реабилитации. Следователь отыскал папку осужденного, полистал её, затем посмотрел на папу и сказал: "Вот вы просите за него, а ведь он написал на вас донос". Папа вернулся домой подавленный и расстроенный, рассказал обо всём маме. Они сидели в комнате и молчали. А что касается этого человека, то его реабилитировали.
Леонид Невзлин
Я знаю эту историю. И я прекрасно понимаю деда и не сомневаюсь, что он простил этого человека, простил умершего в лагере сокурсника, написавшего на него донос. И я бы простил, потому что я такой же, как дед. Надо ведь ясно понимать, что всё то, что происходило тогда и всё то, что происходит под давлением, надо сразу прощать. Согласитесь, ведь трудно сказать, как себя будет вести каждый из нас под пытками.
Мама, Евгения Семёновна, не работала, была, что называется, домохозяйкой. У неё был прекрасный голос, мама действительно хорошо пела и даже выступала с хором художественной самодеятельности. Она была очень красивая женщина. Папа всегда смотрел на неё с восторгом. Жили родители очень хорошо. Не помню, чтобы папа когда-нибудь повышал на маму голос, и не помню в нашем доме скандалов.
Леонид Невзлин
Дед бабушку любил. Она была красавицей в молодости.
ГЛАВА ВТОРАЯ. Начало взрослой жизни
Москва в середине пятидесятых годов казалась мне удивительно красивым, огромным и неповторимым городом. Может быть, даже более красивым, чем сейчас. Да и как должна была воспринимать свой родной город 18-летняя девчонка, которая выросла в обычной советской семье и с гордостью думала о том, что живет в Москве, столице СССР - лучшем городе на земле, живет в стране, которая победила фашизм и считает себя оплотом мира.
Было лето 1956 года. Я окончила школу, собиралась поступить в институт. И ни секунды не сомневалась в том, что поступлю. В школе я хорошо училась, любила русский язык, литературу, историю и географию: была, что называется, гуманитарием. Своим истинным призванием считала литературу. Не педагогику, а именно литературу, поэтому я нацелилась на Библиотечный институт. В те годы учеба на этом факультете давала возможность заниматься литературой как наукой, по-настоящему, в том числе и зарубежной литературой - ее в то время начали активно переводить и печатать.
Мы вместе с мамой поехали в Библиотечный институт, он, к сожалению, оказался далеко за городом. Настолько далеко, что мы решили: мне стоит поступать в другой ВУЗ, поближе к дому, и выбрали филологический факультет Московского областного педагогического института им. Н.К.Крупской. Впрочем, одно дело - решить, и совсем другое дело - поступить. Оказалось, что конкурс в этот самый Областной педагогический институт был невероятно большим, порядка десяти человек на место. Кроме того, мама узнала, что абитуриенты со стажем работы будут приниматься вне конкурса, и отчего-то совсем расстроилась. Дома я слышала, как мама сказала отцу: "Поступить будет очень сложно. Ирина только что окончила школу. Никакого стажа у неё нет, в армии, понятное дело, не служила, да и остальное - ты сам понимаешь!" Папа хотел что-то сказать, но промолчал.
Наступили дни вступительных экзаменов. Я знала, что они будут непростыми, что это окажется настоящем испытанием. Экзаменов было целых шесть. Признаться, я сейчас и не вспомню, волновалась я тогда или нет. Наверное, волновалась. Одним словом, начались экзамены. Сначала шли мои любимые предметы. Вот какие оценки я получила:
- Русский язык. Сочинение - 5 (отлично)
- Русский язык. Устно - 5 (отлично)
- Русская литература. Устно - 5 (отлично)
- История СССР - 5 (отлично)
- География - 5 (отлично)
- Немецкий язык - 4 (хорошо)
29 баллов из 30! Кто мог сомневаться в том, что я поступила в институт?! Никто. Все считали, что... Нет, даже не так. Все просто были уверены, что я уже поступила, что я уже зачислена в студенты, и потому папа с мамой решили пригласить близких родственников. У нас был гостеприимный дом - родители часто звали родственников, друзей. Застолье было веселым - с шутками, с юмором. Круг папиных знакомых не был узкопрофессиональным. Среди тех, кто приходил к нам в гости, были не только ученые. И вот в тот день гости собрались в честь моего поступления, все родственники и близкие были в прекрасном настроении, меня поздравляли и желали хорошей учебы, не сомневаясь в том, что я буду прекрасной студенткой.
На следующий день папа поехал в институт, уверенный в том, что увидит нашу фамилию в сочетании с моим именем в списках первокурсников. Каково же было его удивление, когда среди поступивших нашей фамилии не обнаружилось. Должна сказать, что я никогда не видела своего отца таким, каким я увидела его в ту минуту. Он сразу направился в ректорат, где ему стали объяснять, что вне конкурса было принято много абитуриентов со стажем и демобилизованных. Отец же, видя суетливое беспокойство руководства института, не сдавался и не уходил. Ведь было очевидно, что не зачислить абитуриента, который набрал 29 баллов из 30, - это нонсенс, это событие из ряда вон выходящее и настоящий скандал. В ректорате были не такие уж глупые люди, и они прекрасно понимали, что перед ними стоит не 18-летняя девушка, вчерашняя школьница, а советский офицер, полковник. Они пошли на попятную, согласились зачислить меня в институт, но предложили поучиться год на заочном отделении, который фактически был вечерним. Папа сдержанно кивнул, и все облегченно вздохнули. Так я стала студенткой первого курса Московского областного педагогического института.
Вернувшись домой, папа рассказал маме о наших злоключениях и в конце добавил, что в ректорате после долгого, откровенного и честного разговора было принято решение зачислить меня на заочное отделение с вечерним посещением. Я слышала веселый голос отца, видела радостную улыбку мамы, ясно понимала, что я стала студенткой желанного ВУЗа и была просто счастлива.
Все эти события происходили в конце августа - начале сентября. Занятия для нас, вечерников, начинались 1 октября, так что времени оставалось много. Тогда папе и предложили путёвку в военный санаторий в Феодосии, и мы поехали - папа, мама и я. Это было своеобразным подарком мне от родителей. Папа жил в санатории, а мы с мамой - на квартире. Мне всё нравилось, абсолютно всё! И квартира, в которой мы с мамой жили, и хозяйка этой квартиры, и город, в названии которого слышалось что-то древнегреческое - Феодосия, и улицы этого города, и набережная, и, конечно же, море. Вот таким образом Феодосия и вошла в мою жизнь. Вошла, как потом выяснилось, навсегда.
Вернувшись в Москву, я начала учиться, а также нашла в одной школе место младшего библиотекаря. Два года в институте пролетели как-то незаметно, без особенно значимых событий. Разве что Всемирный международный фестиваль молодежи и студентов 1957 года. Помню, как мы с подружками гуляли по Москве, помню праздничное настроение, которое царило повсюду, помню толпы молодых людей из разных стран. Таково было моё общее впечатление, и другого у меня и не сложилось, потому что ни со мной, ни с моими подругами ничего особенного и значимого тогда не произошло.
Настал 1958 год, когда мы оставили нашу комнату на Госпитальном валу, где мы прожили семнадцать лет. Конечно, папа давно стоял в очереди на жилье в своем ведомстве. Сначала ему предлагали двухкомнатную квартиру, но она была очень маленькая и невзрачная, и папа от неё отказался. Тогда ему предложили две комнаты в коммунальной квартире на Ленинском проспекте в доме 62, куда мы и въехали в феврале 1958 года. Дом был новый, его даже не успели полностью заселить, но в нашей квартире уже жила семья Щербаковых, и опять нам очень повезло с соседями - Щербаковы станут нашими хорошими друзьями.
Время шло, наступило лето 1958 года. Помню, что как-то незаметно завершилась и сессия, и я вдруг стала совершенно свободна. Пожалуй, мне уже никогда не вспомнить, кто первым заговорил о том, что можно поехать в Феодосию, отдохнуть там недельку-другую, набраться сил к новому учебному году. И у родителей, и у меня остались о Феодосии самые теплые воспоминания. Я предложила своей школьной подруге Зое поехать со мной, и она согласилась.
Был июль, мы остановились в квартире на улице Семашко в десяти минутах ходьбы от моря, здесь мы жили вместе с мамой два года назад. Хозяйка, конечно же, узнала меня.
Как-то вечером мы вышли погулять на набережную, которая называлась "проспект имени Ленина". Не было в Советском Союзе города, поселка, района или деревни, в которой не было бы улицы Ленина. Гуляли мы по этой набережной, а нам навстречу - несколько молодых людей. Они что-то сказали, Зоя им что-то ответила, и мы разошлись. Одно могу утверждать точно, у этих ребят не было особенного желания с нами познакомиться. Увидели друг друга, перекинулись несколькими словами, разошлись. И всё.
Чуть позже я вспомнила, что недалеко расположен военный санаторий, в котором два года назад отдыхал папа, и на его территории есть открытая танцплощадка.
- Пошли? - предложила я Зое.