Хотя было и такое: "Петр Николаевич был блистателен. Когда он кончил свою арию, то внизу между сидящими, как в партере театра перед знаменитой певицей, раздавалось тихое "браво, браво", что даже не в обычаях Государственного Совета". Петербургский корреспондент Daily Telegraph Э. Диллон о речи П. Н. Дурново в общем собрании Государственного Совета 19 марта 1909 г. по законопроекту о штатах Морского генштаба писал: "по сжатости, ясности, строгой логике и достоинству является единственною в летописях русских парламентских прений".
Сильнейшей стороной Дурново-политика был его прагматизм, он ни в чем не был умозрителен. В своих решениях он был всегда определенен и ясен, "раз решив, не любил менять свое решение". Вместе с тем "редко с кем можно было так спорить <…> и доказывать правоту своего мнения. В споре он умел и отказываться от своего мнения". "Я никогда, – признавался он в общем собрании Государственного Совета, – не имею такого самомнения о своей работе, чтобы ежечасно не быть готовым сознаться в своих ошибках".
Сослуживцам Дурново импонировало его "спокойствие и выдержка", "хладнокровие", "полное бесстрашие" (во время приемов не позволял "никакой фильтровки посетителей", выходил в общий зал, куда "никогда не допускал агентов охранки"), решительность, "простота", оперативность ("ко всем вопросам относился всегда практически-жизненно, чуждаясь формальностей, и при этом сразу – на лету схватывал суть дела и разрешал вопросы тотчас же").
П. Н. Дурново выказал способность и смелость быть независимым министром: не пытался потрафить общественному мнению, противостоял чуть ли не всему Совету министров во главе с С. Ю. Витте, "оставлял без уважения" весьма высокую протекцию, "вплоть до великих князей". "Никогда, – утверждает А. Ф. Редигер, не стеснялся высказывать вполне откровенно свое мнение".
Не позволял хлопать себя по плечу, не играл в "рубаху-парня", проходимцев держал на дистанции. Не переводил принципиальные разногласия в плоскость личных отношений. Помнил сделанное по его адресу добро, отвечал тем же.
Хорошо разбирался в людях. С. Д. Шереметев как-то разговорился с ним о Николае II, а затем записал: "Перешли на анализ личности и характера. Д[урново] рассказал несколько эпизодов из прошлого в связи с личными отношениями. Говорил умно, дельно; <…> Вижу, что у Д[урново] иллюзий никаких. И connait non homme".
Был чужд подозрительности. Умел подбирать себе достойных сотрудников, принимая во внимание прежде всего их деловые качества. При этом чувства сотрудника к нему или его – к сотруднику не имели большого значения. Так, управляющего Земским отделом МВД в высшей степени даровитого В. И. Гурко, имевшего, и не без основания, репутацию "нахала", отличали "настойчивая энергия и редкий апломб". Его "отношения с Дурново еще при Плеве были по меньшей мере натянутые. При Мирском они испортились окончательно" (до степени, когда на сказанное "Я вам как товарищ министра приказываю" П. Н. Дурново услышал: "Руки коротки"). Поэтому, как только Дурново был назначен министром, Гурко подал прошение об увольнении от должности, сопроводив следующим: "Так как вы, Петр Николаевич, питаете ко мне столь же мало симпатий, как я к вам, то служить нам вместе, конечно, нельзя". "Каково же было мое удивление, – продолжает В. И. Гурко, – когда в ответ я услышал: "Ваши и мои чувства тут решительно ни при чем. Мы переживаем такое время, когда о чувствах речи быть не может. Я считаю вас полезным на том месте, которое вы занимаете и прошу вас на нем оставаться. Уходить при этих условиях, какие бы ни были ваши чувства ко мне, вы не имеете права"". Более того: 2 марта 1906 г. провел назначение В. И. Гурко своим товарищем (заместителем).
Тогда же он сделал своим товарищем и С. Е. Крыжановского, который "по своей неутомимой энергии, работоспособности, организаторскому таланту и знанию дела являлся в полном смысле слова человеком выдающимся, а по условиям своей личной жизни он обладал возможностью всецело отдавать себя интересам службы".
При этом "всех своих ставленников П. Н. Дурново энергично отстаивал". Так, убедившись в правоте начальника петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, "с первого своего свидания с Дурново" настаивавшего на необходимости больших арестов, П. Н. Дурново проникся большим уважением к нему и "начал всячески его выдвигать, открыто называя его самым крупным из деятелей политического розыска того времени".
П. Н. Дурново заботился о судьбе своих сотрудников. Так, 25 апреля 1906 г. он, уже не министр, просит председателя Совета министров И. Л. Горемыкина исходатайствовать назначение в Сенат Э. И. Вуичу: "Директор департамента полиции Эм[мануил] Ив[анович] Вуич, приглашенный мною на эту должность из Прокуроров СПб[ургской] судеб[ной] палаты чувствует себя до такой степени утомленным, что не считает возможным оставаться Директором Департамента. Будучи старым судебным деятелем, он давно уже мог быть кассац[ионным] Сенатором, но по своим выдающимся познаниям призывался к более деятельной службе. Предместник его Гарин по моему ходатайству был назначен Сенатором с окладом в 10 т. рублей. Мне кажется, Вуичу нельзя, по справедливости, отказать в том, что сделано для Гарина, и я убедительно прошу Вас помочь этому делу".
Просит о сердобском исправнике: "Еще раз позволяю себе свидетельствовать перед Вами об его выдающихся служебных достоинствах, честности и такте. Живя в Сердобске, он вынужден воспитывать сына в Пензе, что вызывает чрезмерные для него расходы. Вы меня несказанно обяжете, приняв участие в судьбе Г. Доброхотова".
Упрекали его в беспринципности. Однако, "беспринципность Дурново, – утверждает В. И. Гурко, – не относилась до его политических взглядов. В этой области он имел весьма определенные и стойкие убеждения и к делу, которым заведовал, относился весьма вдумчиво, можно сказать, любовно, как безусловно любил Россию и болел о всех ее неудачах". О высокой принципиальности П. Н. Дурново и его единомышленников в отстаивании исповедуемых ценностей свидетельствует их отказ участвовать в чествовании памяти Л. Н. Толстого в Государственном Совете 10 ноября 1910 г. "Великое и всемирное значение покойного в области литературно-художественного творчества, – говорилось в их заявлении, – не устраняет тягостных впечатлений от его социально-политической деятельности, которая в течение свыше 30 лет была с неусыпной энергией направлена к разрушению Христианской Веры, Православной Церкви и русской Государственности. Настойчиво распространяемые последователями гр[афа] Л. Н. Толстого учения его вносили смуту в духовное миросозерцание нашего народа и расшатывали исконные устои общественного и семейного строя русской жизни. Поэтому, затрудняясь отделить личность Графа Толстого, гениального литератора и художника от его пагубной социально-политической и противорелигиозной деятельности, мы не можем присоединиться к упомянутому выше чествованию его памяти в высшем законодательном учреждении Империи".
Некоторые из современников отмечали и негативные черты его личности: был "очень своенравный, вспыльчивый человек, абсолютно не терпевший противоречий, иногда самодур"; бывал "чиновным"; "далеко не щепетильный в делах нравственности", "весьма неразборчивый в средствах для достижения намеченной цели". Был человеком большой "ловкости, знавший все ходы и выходы, осведомленный обо всех интригах".
М. М. Ковалевский отмечал "цинизм его отношения к управляемым классам". Замечание, по-видимому, справедливое: сам П. Н. Дурново говорил о властных характерах, способных "вести людское стадо внушением сильной воли".
Грубая форма выражений, "к сожалению, была свойственна" П. Н. Дурново "и так многих от него отталкивала".
Л. А. Тихомиров ставил ему в упрек то, что в 80-е – начале 90-х гг. XIX в. "он не имел никаких великих целей жизни. Потом он переменился, но в том времени, конечно, не был религиозным. Он был очень либеральных взглядов. Едва ли он тогда сколько-нибудь понимал монархию. Но он служил монархам, был Директором полиции (и превосходным) и всегда деяния либералов пресекал. Он, как натура, м[ожет] б[ыть], полубезразличная, но глубоко государственная, был человеком порядка, и это, конечно, было его, м[ожет] б[ыть], единственное глубокое убеждение. Ничего идеалистического у него, мне кажется, не было. И так – будучи гениальных способностей, огромной силы, неподражаемой трудоспособности, и почти чудесной проницательности, – он большую часть жизни провел, не совершивши ничего, сколько-нибудь достойного его удивительных дарований. Это возможно себе объяснить только отсутствием каких-либо великих целей". Позднее он, – продолжает Л. А. Тихомиров, – "явился передо мной в новом свете. Это уже не был поверхностный "человек порядка". Страшные развивающиеся события, грозившие разрушить не только монархию, но и Россию, как будто пробудили в нем дремавшего русского человека. Он уже не был ни весел, ни разговорчив, ни остроумен, а серьезен и вдумчив. Он увидел не простой "порядок", а основы русского бытия и почувствовал их родными себе. Я увидел ту же могучую волю и энергию; он был полон сил; но это был государственный русский человек, проникший в самую глубину нашего отчаянного положения. Он был проникнут стремлением восстановить власть во всем ее могучем величии".
Современникам было, по-видимому, непросто характеризовать П. Н. Дурново: впечатление он производил различное, в зависимости от обстановки, времени, настроения, да и личностью был противоречивой, исключавшей однозначные оценки. Многие пытались это схватить. Так, А. П. Извольский писал: П. Н. Дурново "являлся человеком столь же прямолинейным, сколь и честолюбивым; но, с другой стороны, он был очень интеллигентным и одарен редкой энергией".
Некоторые из них, сравнивая П. Н. Дурново с другими выдающимися его современниками, предпочитали его. "По природным дарованиям, – считал С. Д. Сазонов, – Дурново должен быть поставлен выше [И. Г.] Щегловитова". Он же, сопоставляя его с С. Ю. Витте, заключал: "В отношении отсутствия воспитания и культуры они оба стояли на одном приблизительно уровне. Что касается твердости воли и практического смысла, я думаю, что Дурново заслуживает пальму первенства". К такому же выводу приходил и В. И. Гурко: "Если сравнивать этих лиц (С. Ю. Витте и П. Н. Дурново. – А. Б.) по их умственным силам, по степени их понимания событий и по их политической прозорливости, то преимущество должно быть, вне всякого сомнения, отдано Дурново. <…> Дурново оказался человеком более сильной воли, нежели Витте. <…> Дурново, несомненно, обладал прозорливым государственным умом и стоял в этом отношении неизмеримо выше Витте. Скажу больше, среди всех государственных деятелей той эпохи он выделялся и разносторонними знаниями, и независимостью суждений, и мужеством высказывать свое мнение".
Род. Родители. Семья
Русский дворянский род Дурново происходит от Индроса, упоминаемого впервые в родословной росписи Разрядного приказа 1686 г. По родословной легенде, этот Индрос, "муж честна рода", в 1353 г. выехал воеводой в Чернигов "из Немец, из Цесарския земли" с двумя сыновьями и с ними "дружина людей их 3 тысячи мужей". При крещении отец был назван Леонтием, старший сын Литвинос (Литвонис) – Константином, а младший Зимонтен (Зимантен) – Федором. Были они в Чернигове боярами. Федор умер бездетным.