После Крымской войны многое менялось и в Морском корпусе. К. М. Станюкович отмечает, что многое из негативного исчезало на его глазах: француз Лефоша "был едва ли не единственным" и через год был удален; "старикашка" "представлял собой любопытный, уже вымирающий в то время, тип закоренелого "битка" – кадета пятидесятых годов, последнего по классу"; ротный-взяточник, "впрочем, был недолго" – отправили в отставку; порка "прекратилась еще при мне в старших ротах, а в младших практиковалась далеко не с прежней расточительностью и не иначе, как с разрешения директора"; вышел в отставку батальонный командир, "перепоровший на своем веку несколько поколений кадет с бессердечием и жестокостью грубого и озверелого человека", – его заменил "необыкновенно добрый, любимый воспитанниками"; издано общее распоряжение по корпусу "обращаться к воспитанникам старших классов с местоимением "вы""; старшие гардемарины "в значительном большинстве добровольно отказались от прав гегемонии и таким образом притеснения [младших] значительно смягчились".
М. К. связывает эти перемены с приходом в Корпус новых наставников и преподавателей: "Это – резко обозначившийся перелом, в корень изменивший условия нашей жизни и существования. Это были наставники, совершенно иначе воспитанные, образованные и проникнутые великим гуманитарным учением Белинского, Грановского и профессорского кружка Московского университета 30-х и 40-х годов". К 1858 г. таких в Корпусе было "уже не мало; они своим влиянием и совершенно иным отношением к кадетам воздействовали умиротворяющим образом и с каждым годом влияние их росло". Особенно выделялись И. П. Алымов, П. П. Вальронд, Н. Н. Зыбин, А. Н. Макаров, Ф. Д. Изыльметьев, Ф. К. Кульстрем, А. И. Харзеев "и многие другие. <…> Это были какие-то особенные люди, они парили и возвышались над всем остальным ничтожеством, которое само собою провалилось, так как ему не было места среди людей нового порядка".
Порка сохранялась долго. "Когда я в 1892 году поступил в Корпус, то еще существовала порка розгами, но с согласия родителей, которое родители давали всегда. Порка была исключительно редким наказанием. Кадета, подлежащего порке розгами по решению учебно-воспитательного совета, приводили в баню. Туда же приводили всех кадет плохого поведения из всех рот и выстраивали во фронт перед скамейкой, на которую клали раздетого наказуемого. Его держали два горниста, а барабанщики драли. Ротный считал удары. За все мое пребывание в корпусе я помню только три случая наказания розгами, которое вскоре было отменено. Основными наказаниями были следующие: кадета ставили к столу дежурного офицера по стойке "смирно" на два часа, лишали отпуска в субботу и воскресенье, сажали в обыкновенный карцер до 8 суток с посещением уроков и занятий или строгий на хлебе и воде. Самым тяжелым наказанием было лишение погон. Погоны срывались, и наказанный ходил в строю на левом фланге. Он лишался на время воинского звания. После одобрительного отзыва погоны и воинское звание возвращались".
Стали хорошо кормить: на завтрак – кружка чая и свежая булка ("вкусная, горячая"); в 11 – два тонких ломтя черного хлеба; обед из трех блюд: суп, щи с кашей или горох, жареная говядина или котлета, слоеный пирог (с мясом, капустой и вареньем) по праздникам прибавлялось четвертое блюдо, черный хлеб и превосходный квас; на ужин – суп и макароны или каша. "Кормили нас в Морском корпусе вообще недурно", – пишет К. М. Станюкович.
Отличившихся "нравственно и успехами в науках" поощряли не только яблоками: заносили их имена на "красные доски", покупали билеты в театр, назначали на суда, идущие в заграничное плавание, производили в фельдфебели, унтер-офицеры и ефрейторы, увольняли в отпуск с бо́льшими льготами сравнительно с другими, нанимая для них ложи в театрах, трижды в год – январе, мае и сентябре – раздавали книги по военно-морской тематике, дважды в год составлялись особые выписки со всеми баллами за учебное полугодие, при этом хорошие выдавались на руки, "дурные" отсылались родственникам.
Кое-что, к сожалению, ухудшалось. Из воспоминаний К. М. Станюковича можно заключить, что на воспитанниках Корпуса стало сказываться имущественное неравенство их родителей. "Большинство кадет нанимало дневальных, которые чистили платье, сапоги и наводили блеск на медные пуговицы курток и мундиров и содержали в порядке амуницию. Меньшинство все это делали сами". С окончанием второго урока в 11 часов воспитанники получали по два ломтя черного хлеба. "Счастливцы, имевшие деньги или пользовавшиеся кредитом в мелочной лавочке, обыкновенно в это время уписывали за обе щеки булку или пеклеванник с сыром, колбасой или вареньем, заблаговременно заказанные дневальному. <…> В понедельник и вообще послепраздничные дни завтраки были и обильнее, и роскошнее, и кадеты "кантовали" на широкую ногу, уничтожая принесенные из дома яства". Затем это стало обычным. "Тетя Соня часто приезжала в корпус в приемные дни и всегда привозила много всяких лакомств, чуть не на всю роту". Совсем еще недавно "между кадетами не допускалось оскорблять равенство открытым пользованием такими вещами, какие менее достаточные не могли иметь. Запрещалось носить свое платье и белье; запрещалось есть в роте что бы то ни было кроме казенной пищи". И это имело, конечно, глубокий смысл.
Годы учебы Петра Дурново в Морском кадетском корпусе приходятся на директорство А. К. Давыдова и контр-адмирала С. С. Нахимова.
При назначении А. К. Давыдова были приняты во внимание его продолжительная педагогическая деятельность и образцовое состояние Штурманского полуэкипажа (позднее – Кронштадтское штурманское училище), которым он управлял более 16-ти лет. Однако в Морском корпусе он успел немного: учредил воспитательный комитет из корпусных офицеров и преподавателей и с его помощью существенно улучшил воспитательную часть, упразднил годовые экзамены, и испытания производились в течение года своими преподавателями во время своих занятий под общим наблюдением инспектора классов (против экзаменов выступал Н. И. Пирогов: они занимали 1,5–2 месяца), ввел преподавание ситуационного черчения, заменил в приготовительном классе преподавание истории уроками русского и иностранных языков, стали составляться и издаваться методические руководства, физический кабинет пополнен новыми приборами, заказаны были модели частей пароходного механизма, в музее появились новые модели судов, составлены каталоги в корпусной библиотеке, приняты меры к устранению тесноты жилых и классных помещений.
К. М. Станюкович вспоминал его как "справедливого и доброго человека, кое-что сделавшего для корпуса и желавшего, быть может, сделать более того, что сделал, но болезненного, престарелого и не имевшего достаточно энергии, чтобы основательно вычистить эти воистину Авгиевы конюшни".
С иронией пишет о нем Д. Ф. Мертваго, шедший на год старше П. Дурново: "Воспитанники Морского корпуса между собой звали его "Кудимкой". <…> Его педагогия, по-видимому, заключалась в принципе немедленного воздаяния, в известных формах и приемах, за все совершенное воспитанниками, как за хорошее, так и за дурное. Относительно классных распорядков, насколько помнится, ежемесячно производилась перекличка в классах и посадка воспитанников по скамьям по их относительным учебным отметкам. Для каждого из воспитанников вычислялся его средний балл в течение прошедшего месяца. Ученик с высшим средним баллом садился на правом фланге самой задней скамейки; самый неспособный или самый ленивый ученик занимал место на левом фланге самой передней скамьи.
К разряду немедленных официальных воздаяний воспитанникам за содеянное ими во время недели при Алексее Кузьмиче Давыдове относились раздачи кому следует – яблок и кому следует – розог.
Часам к трем по субботам классная канцелярия подготовляла общие для всех воспитанников корпуса недельные списки учеников, получивших отметки в 10, 11 и 12 баллов, с постановкою во главе списка фамилий получивших наибольшее число таких отметок. <…> В 4-м часу по субботам <…> десяточники и выше, т. е. двух, трехдесяточники и т. д., выстраивались в обеденной зале от входа направо. Таким же порядком, но только от входа в залу налево, выстраивались шеренги "нулевиков", т. е. получивших в продолжении последней недели за свои ответы в классах по одному или по нескольку нулей. "Нулевиков", конечно, было всегда неизмеримо меньше "десяточников".
<…> О готовности "парада" давали знать директору, и он прибывал в залу самолично, с лентою и звездами на виц-мундире; из кухонных же дверей служители тащили бельевые корзины, полные великолепнейших яблок. Торжество начиналось приветственною речью директора, обращенною к "десяточникам", и продолжалось раздачею яблок. Яблоки были крупные, наливные.
<…> по отделении, на этот раз во всех отношениях "правых", батальонный командир корпуса капитан I ранга Терентьев командовал яблочникам: "Налево. По ротам. Шагом марш". "Десяточники" уходили из залы, по совершенной очистки которой от яблочного аромата, и по затворе входных дверей как можно-накрепко, начинался парад с "нулевиками". Директор и им говорил речь, но, вероятно, уже без улыбок и по содержанию укоризненную. Далее, смотря по обстоятельствам, передней шеренге приказывалось приготовиться к порке".
"Однажды, – продолжает Д. Ф. Мертваго, – <…> произошло "восстание" против преподавателя английского языка, англичанина Сакса, которому "повстанцы" начали кричать, что он "булочник" и, нажевав бумагу, бомбардировали жвачками беззащитного иностранца, заставив его" бежать из класса. "Весь класс" перепороли, в т. ч. и скромного и благовоспитанного Владимира Буняковского, сына известного математика академика В. Я. Буняковского (1804–1889). "Алексей Кузьмич оправдывался тем, что если бы в классе находился его собственный сын, то он и его бы высек".
Летом 1857 г. на учебном корабле "Прохор", где были гардемарины среднего курса и назначенный к ним мичман фон Дек, возник конфликт и "практиканты-воспитанники нанесли своему офицеру какую-то, крайне недисциплинарную, обиду. Фон Дек, по обязанности службы, донес об инциденте по команде, а потом дошло дело и до директора Морского корпуса". А. К. Давыдов в полной парадной форме прибыл на корабль и "всех выпорол".
А. К. Давыдов был сын своего времени. Н. А. Энгельгардт (поступил в МКК в апреле 1822 г. и был определен в 3-ю кадетскую роту, где были В. А. Корнилов, В. И. Истомин; начальником отделения был лейтенант А. К. Давыдов) свидетельствует: "В то время самым обыденным наказанием было сечение кадетов, и, дай им Бог царствие небесное, пользовались им наши наставники всласть". При этом справедливо замечает: "Нисколько не защищая дурного, надо отдать справедливость и хорошему; как теперь выражаются, из прежних корпусов фабриковались офицеры; может быть и так, но никак ни анархисты, ни нигилисты, а верные слуги государю и отечеству! Кто были главные защитники Севастополя? Старые кадеты: Нахимов, Корнилов, Истомин, Хрулев и многие другие".
Вместе с тем лейтенант А. К. Давыдов был уважаем и любим "и воспитанниками его роты, и учениками его класса".
Больше, конкретнее и с явной симпатией пишет о нем В. В. Верещагин: "Толстый, неуклюжий, очень некрасивый, но толковый, разумный и деятельный, <…> завел совсем иные порядки. <…> стал обходить корпус во всякое время, чем заставил всех быть настороже. Увидавши массу пеклеванных хлебов, валявшихся по всем углам рот, он велел спросить кадет, не желают ли они получать в 11 часов по куску черного хлеба, а по утрам иметь чай не через день, т. е. не вперемежку со сбитнем, а каждый день? Все с радостью согласились, и с этих пор стали ходить пить чай в столовый зал, да и черный хлеб не бросали как "пеклеванный", а ели, да еще с аппетитом. Пища тоже заметно улучшилась. Даже преподаватели подтянулись, стали лучше заниматься, перестали "манкировать", так как заведены были вычеты из жалования за неявку, без особо уважительных причин.
Кажется, я до сих пор с закрытыми глазами могу нарисовать портрет "Кудимыча" – как прозвали нового директора: нос картошкой, с большими круглыми очками на нем, нависшие над губами большие щетинистые усы, и под ними кусок жирного подбородка с мешочком; череп лысый с немногими, зачесанными на него прядями волос. Талии и помина не было; огромная голова на сильно сутоловатой спине и коротеньких ножках, целый день безустанно носивших этого доброго, хорошего человека, честного заправителя наших голов, душ, сердец и желудков. Мы стали лучше одеты; обращено внимание на то, чтобы меньше бранились дурными словами; сечь ротным командирам, не посоветовавшись с директором, позволено было только в самых крайних случаях". Над ним "все мы подтрунивали, но которого я искренно любил, потому что видел его всегда и справедливым начальником, и добрым покладистым папашей, у него дома – ходя часто к сыну, моему товарищу, я нередко встречался с отцом в его домашней обстановке".
Успеху дела много способствовал инспектор классов А. И. Зеленой, "умный, образованный, во всех отношениях достойный человек. <…> умел держать преподавание на довольно высоком уровне, несмотря на небольшие сравнительно средства. <…> глаз его поспевал всюду, все замечал, исправлял: все его уважали и любили. <…> Некоторые из плохих дурно учивших и бравших взятки <…> были выжиты" им.
С. С. Нахимов, бывший помощник А. К. Давыдова, продолжал начинания предшественника: совершенствовалась система экзаменов (теперь преподаватели проводили их не по билетам, а по программе, в своем классе и в свои часы); улучшилось преподавание иностранных языков (были приглашены преподаватели французского и английского для занятий и разговоров вне классного времени); обновлена обсерватория; оборудован особый физический класс для производства опытов; устроены два отдельных кабинета с моделями по практической механике, корабельной архитектуре, морской артиллерии и инструментами по навигации, астрономии, гидрографии; приобретены модели локомотива, паровой машины и канонерской лодки; гардемарины стали обучаться стрельбе в цель в стрельбище лейб-гвардии Финляндского полка; улучшилась система летних практических занятий: гардемарины стали плавать на судах дивизий, совершавших обычные крейсерства в Балтийском море, а кадеты – ежегодно – на фрегатах особой эскадры под флагом директора Корпуса.
Брат великого флотоводца, "почти всю свою жизнь проведший в стенах корпуса на неответственных и незначительных должностях, человек очень мягкий и добрый, но, кажется, и сам никогда не мечтавший о таком важном посте, требующем больших и особенных способностей, не говоря уже о знаниях". "Новый директор не отличался ни как педагог, ни по учености или развитию", – подтверждает В. В. Верещагин и утверждает: "Назначением этим он был обязан своему имени и дружбе с тогдашним управляющим Морским министерством Краббе".