* * *
К моему несчастью или счастью, я очень легко работаю на проволоке. Как моя мама говорила: "Ты по ней ходишь даже лучше, чем по земле". Кстати, она меня никогда не смотрела "живьем", только в телевизионной записи. Переживала.
Как-то он пришел ко мне на репетицию. В отличие от мамы он смотрел на меня широко распахнутыми от восторга глазами. И с кем-то из друзей, кого он привел в тот раз с собой, поспорил, что тоже пройдет по проволоке:
– Да что там, запросто. Я встану и пройду.
– Ну, давай.
Проволока была натянута на высоте трех с половиной метров. А я в этот день репетировал наверху, под куполом. И говорю Юре:
– Я тебя привяжу на лонже, иди, не бойся, ты застрахован, но, если ты будешь падать, за проволоку не хватайся, потому что струна как тетива лука – порежешься.
А у Юры вес большой. Я советую:
– Ты просто придержись, тебя будут страховать на веревке, и ты спокойно спрыгнешь.
– Ладно, что ты мне говоришь…
Он сверху встал на мост и, когда это все увидел, естественно, испугался. Но поскольку поспорили на коньяк – он пошел. И сделал три или пять шагов. Естественно, его заболтало, естественно, он стал падать и схватился за проволоку, чего нельзя делать. Он своим весом маханул вниз – и она у него из рук вырвалась. Вся кожа на ладонях слетела…
Я сначала этого не увидел. Он встал – и стоит молча.
– Чего ты стоишь?
Он протягивает руки в крови. Просто кровавые перчатки. Ужас!
А вечером он уже играл спектакль "Мятеж" и вышел с забинтованными руками – как будто принимал участие в боях. Заживала эта рана долго, он ничего не мог взять в руки – ведь вся кожа, как перчатки, слетела.
После этого он никогда больше не пытался пройти по проволоке, но зауважал меня просто до неприличия. Все удивлялся:
– Я не понимаю, как ты это делаешь. Сознаю – и не понимаю.
Он хотел сам почувствовать, вникнуть, понять, как человек может идти по этой струне и создавать образ, танцевать:
– Когда я встал на проволоку – то понял: это невозможно! А ты на этом канате танцуешь "Токкату" Баха, пляшешь русские и цыганские танцы, делаешь сальто, всякие пируэты… Как?
Понять этого он не мог. А я не мог объяснить.
Этот случай стал толчком для него – он понял, что цирк действительно великое искусство. Он потом всех призывал:
– Идите в цирк и учитесь, как надо работать. С какой самоотдачей, на каком уровне. Каждый день там премьера – это принцип, закон цирка.
* * *
Юре приходилось очень нелегко, поскольку его внутренний и внешний миры были абсолютно различны. Я понимал, что нельзя было судить о нем только по ролям, которые он с блеском играл. На телевидении это был просто потрясающий "Мартин Идеи". Или Манилов в "Мертвых душах" – он так увлеченно работал над Гоголем! В кино – "Объяснение в любви", конечно, "Свой среди чужих…", "Обломов", "Родня"… Но это все роли, пусть и прекрасно сыгранные.
Его внутреннее "устройство" было намного сложнее.
Да, он был просто гениальным артистом – и в театре тоже. Во всяком случае, равных ему я не знаю. Кстати, он не любил обсуждать свои театральные работы. А например, от "Тартюфа" все были просто без ума – так эмоционально заразительно он выдавал свой бешеный монолог… Мне тогда показалось, что в этом спектакле его роль – лучшая. Хотя там все были хороши – и Анастасия Вертинская, и Станислав Любшин…
* * *
Он очень много работал, все остальное его как бы отвлекало. Поэтому, если у него было свободное время, он рисовал. В силу своей популярности он уже не мог свободно ходить по общественным местам…
Но! Он никогда не был доволен. Это звучит банально, но это чистая правда. Я редко его видел довольным. Причем ничье мнение его особо не интересовало. Может быть, потому, что он был высокообразованным, интеллектуальным человеком.
* * *
Я считаю, что личность рождается сразу. Личность – от рождения. Потом уже начинаются нюансы – она попадает в определенную среду, ее как-то используют…
Юра был личностью от рождения. И жил он категориями очень глубокими, великими… Набоковым… Пастернаком, которого читал постоянно. Он выстроил внутри себя очень тонкий мир.
Я не зря говорю о его "публичном одиночестве", поскольку он даже и при самом активном общении все равно никогда не раскрывался до конца.
Он был достаточно скрытным человеком.
И это не было благоприобретенное качество характера. Это было скорее состояние души.
Да, у него все как-то не складывалось в личной жизни. Но я думаю, что он и не очень-то стремился к какому-то банальному бытовому благополучию.
Он был фаталист – всегда думал, что все в жизни произойдет само собой. А когда это не происходило – как бы терпеливо ждал. Постоянно ждал, но никогда не прикладывал активных внешних усилий… К тому же он всегда был безумно занят.
Иногда мы вместе ходили на Ваганьково. Блуждали там по аллеям, рассматривали памятники… Юра все время говорил мне:
– Смотри, сколько наших людей здесь. После нашей смерти все будет по-прежнему… Только нас не будет.
Я не любил таких разговоров и всегда обрывал:
– Ну, хватит, утирай слезы-сопли, пошли.
* * *
Я бывал у него в общежитии на Манежной улице.
Уже популярный, много снимавшийся, он все-таки жил в общежитии – огромной коммунальной квартире. Правда, у него была одна из лучших комнат. Но ему там приходилось нелегко – слишком на виду. Его стали узнавать. Когда он уже стал популярным артистом, то, естественно, не хотел, чтобы видели, как он кушает или кто к нему приходит…
И он стал после спектакля чаще приезжать к нам. Регина его кормила, и он как бы успокаивался. В знак признательности он дарил нам много своих рисунков. Особенно на Новый год – всяких астрологических зверюшек. Помню, как-то всем нарисовал хрюшек – голубых, розовых, желтых…
Кстати, таксисты денег с него никогда не брали – только автограф и телефон, чтобы попасть в театр. Его везде узнавали на улице. Причем, может, вначале это ему и было приятно, стимулировало, но потом стало раздражать…
* * *
У нас дружба основывалась на совместном "отдохновении". Или у нас дома, или у него.
Иногда я к нему приезжал, чтобы поговорить о чем-то серьезном. Сидим, пьем кофе, он рисует. Мы молчим… Проходит минут двадцать – он что-то спросит… Какое-то успокоение было для нас обоих в таком общении.
Я никогда не слышал от него плохого отзыва ни о ком. Он не выносил сплетни, обрезал: "Меня это не интересует". Сразу прекращал всякие подобные разговоры. А между тем актерам столько комплиментов наговаривал! Матом не ругался – его язык был на удивление чистым.
А ведь Юра был очень раним. Его можно было обидеть просто взглядом. Он обижался на все, что угодно. И сразу уходил в свою комнату, чтобы его никто не видел в этом состоянии.
Разряжался Юра по-своему. Очень много плакал. Видимо, сказывалось нервное состояние возбуждения после спектакля. Он мог просто сидеть на кухне и реветь.
– Ты чего?
– Я такой несчастный! Меня никто не любит…
Он мог наговаривать, настраивать себя сам на эту ноту и часами реветь… Потом это проходило.
Причем он не ждал, чтобы его стали успокаивать. Это даже его раздражало. Видимо, он должен был выплакаться. Потом он брал телефон, звонил друзьям, подругам… Очень уважал Мишу Козакова. С ним разговаривал всегда очень серьезно, к его словам прислушивался.
Все хорошие артисты были для Юры авторитетом. Он уважал труд всех, но не выделял никого. Ему очень нравилось, как работает Саша Калягин, он очень любил Никиту Михалкова. Никита был ему как брат. Их тянуло друг к другу. Они прекрасно понимали друг друга. И Юра готов был откликнуться на любое предложение Никиты. Он его просто боготворил – поскольку Никита и дал ему шанс по-настоящему заявить о себе как об актере. Да и Никита его очень любил. Я слышал их разговоры, по телефону – так могут разговаривать только друзья. Юра был очень ему благодарен и… обиделся, когда Никита не взял его в фильм "Раба любви". И тогда Никита придумал портрет Максакова.
Юра был доволен своей работой в "Неоконченной пьесе для механического пианино". Он вообще очень любил этот фильм. И у меня есть снимок, подаренный мне Юрой на память, – та сцена из фильма, где идет дождь, а Юра сидит в сломанной карете, плачет… На фото он надписал: "А вот я уезжаю за рубеж, и надолго…" Надписи типа "На добрую память" и прочая ерунда были не в его стиле.
А со Штольцем получилось странно – Юра почему-то думал, что будет играть Обломова… Но сыграл Штольца и потом был даже очень доволен.
* * *
У нас с ним появились даже определенные мечты – сделать вместе представление для цирка. Главный режиссер цирка на Цветном бульваре, ныне покойный Марк Соломонович Местечкин, стал готовить для меня спектакль "Мистер Икс".
Мы всерьез занялись этим головокружительным проектом, очень много о нем говорили. И я предполагал, что Юра будет там художником-постановщиком. Он с радостью согласился. Но, увы, не сложилось – Местечкин умер, и эта идея так и повисла в воздухе. Не осуществилась – как одна из многих творческих идей Юры…
Вообще, наше поколение, видимо, отличалось особым отношением к искусству – трепетным, преданным. Меньше всего мы думали о деньгах. Тогда это для нас было нормой. И все мы были увлечены знаменитой плеядой звезд из "Современника"… Это была как бы наша мера в искусстве.
У меня от того времени – 1970-х годов – остались лучшие воспоминания на всю жизнь. Это был период взлета творчества, какой-то всеобщий творческий круговорот. Москва тогда просто бурлила. И хотелось все успеть, все посмотреть, со всеми пообщаться… Мы увлекались именно творчеством, самовыражением… Жизнь вокруг кипела! И было так интересно – все самое лучшее в искусстве рядом с тобой! Протяни руку – коснешься гения…
Глава 19. "Любить – но кого?"
Невесты, ау! ■ Герцог ездит на такси ■ Перемячи для вегетарианцев ■ "На кого это вы так похожи?" ■ Сувенир от Рубашкина ■ Из Венгрии с любовью ■ Вельвет одобрен Зайцевым ■ "Кофейная женщина" ■ "Лиля, я твой папа!" ■ Лучшие в мире жены Михалкова ■ Дети прощают обиды ■ "Кого это вы едите?" ■ Ультиматумы лучше не ставить ■ Снова Надя, снова невеста ■ Платоническая агрессия ■ "Устройте меня в монастырь!"
Отношения с противоположным полом складывались у него непросто. Хотя с детства его окружали женщины – мама, сестра, затем девочки-соседки на Левобережной, потом – одноклассницы, затем – подруги из кукольной студии, наконец, однокурсницы и коллеги по театру. Многие из них искренне считали Юрия Богатырева своим самым близким другом. Он умел дружить с женщинами, но так и не сумел создать настоящую семью. Может, искал идеал. А может, по другой причине…
Мама, Татьяна Васильевна Богатырева, припомнила одну историю:
– Такой любви, чтоб "искры из глаз", у Юры не было. Некогда ему было. Может быть, он "заочно" любил кого-то. Например, он переписывался с немкой из Галле (письма переводила соседка). А когда бывал в Германии, не заставал ее дома. Но у нее, кстати, была семья.
Мама очень расстраивалась, что сын никак не женится. И часто его наставляла:
– Юра, женись, я бы спокойно жила!
Он утешал:
– Если бы я знал, что у меня будет такая семья, как у тебя с папой, – ни секунды бы не раздумывал! Ну, на ком жениться, мама? Все пьют, курят… Или я захочу порисовать, а она скажет: "Ложись спать!"
* * *
Похожие слова он говорил, отшучиваясь, и Нелли Игнатьевой:
– Ну не всем же так в жизни повезло, как твоему Лешке…
Его привлекала необыкновенно уютная атмосфера этого гостеприимного дома. Ему там нравилось буквально все. В Марьиной Роще он отдыхал душой и, возможно, вспоминал лучшие, "кукольные" годы своей юности… Кстати, судьба свела его снова с Нелли – теперь уже Игнатьевой – достаточно случайно.
– Наши отношения возобновились совершенно неожиданно, – вспоминает Нелли Игнатьева. – Я вышла замуж за Лешу Игнатьева, у меня росла дочь… Леша отслужил в армии, только что вернулся домой – они с Юрой как-то потерялись… И вот однажды я пришла в "Современник" на спектакль "Двенадцатая ночь" и увидела, что Юра играет там герцога. Я была страшно удивлена и обрадована, ведь с нашей последней встречи прошло несколько лет, я ничего не знала о нем. Но я оробела настолько, что тогда даже не решилась зайти к нему за кулисы.
Но потом судьба нас столкнула еще раз.
Спустя дней десять после того, как я увидела спектакль, у меня заболела дочь. А обычно в таких случаях я покупала ей пластинки со сказками, чтобы она слушала их в постели. И я поехала в магазин "Мелодия" на Калининский проспект. Накупила там дочке разных пластинок. А было это уже перед Новым годом. Я стояла с сумками на Калининском проспекте – ловила машину до Марьиной Рощи. Напомню, что это было время жуткого дефицита всего, такси в том числе. И вот я останавливаю такси, машина немного проезжает вперед – и вдруг выскакивает откуда-то высокий мужчина в дубленке, открывает дверцу моей машины и садится в нее!
А я с тяжелыми сумками! У меня дома лежит больной ребенок! И вдруг у меня перехватывают из-под носа машину!.. Я, озверевшая, рывком открываю дверь:
– Молодой человек, может быть, вы все-таки уступите мне машину?
Он поворачивается, и я вижу, что это Юра!
– Птичка моя! Тебе куда?
– В Марьину Рощу.
Он не знал даже, где я живу, потому что тот дом на Цветном бульваре, где я жила раньше, снесли (на его месте построили Дом политпросвещения). Юра не знал ни моего нового адреса, ни телефона. А я не знала, где он живет за городом. Так мы и растерялись.
А в этот день он ехал в цирк к своим друзьям. И мы обменялись телефонами. Я пригласила его в гости. И вскоре он позвонил и стал часто приезжать к нам. И так восстановились наши отношения.
Поскольку мы жили рядом – он на улице Гиляровского, а я в Марьиной Роще, – он к нам часто заезжал.
Я любила творчески готовить. Любила хорошо покормить гостей… И вот нажарю ему целую сковородку мяса, а он:
– Нет, птичка, я не могу…
Но он же большой мужчина, крупный. У него всегда хороший аппетит. Юра съедал у меня по пятнадцать наших татарских пирямячей – беляшей по-русски. Ему они ужасно нравились.
* * *
Я уже говорила, насколько Юра вживался в роль и был неузнаваем в жизни. Из-за этого он страдал:
– Ты представляешь, птичка, разве Боярский стоял бы в очереди за водкой?
Тогда была проблема купить водку. Тем более ночами она не продавалась, только с одиннадцати утра. Юра жаловался:
– Я прихожу магазин, приходится толкаться – никто не узнает.
А если после "Двух капитанов" и стали узнавать, то никто не говорил, что это Юра Богатырев. Все говорили: "Ой, гляди, Ромашов!" Это его очень обижало. И поэтому он старался ездить на такси.
* * *
Помню, как-то он приехал ко мне. У меня были гости – брат, его друзья. И мы сидели за столом, смотрели по телевизору фильм с его участием – "Открытая книга". Я испекла наши татарские перемячи, и Юра их ел с большим удовольствием.
А рядом с ним сидела одна важная дама, супруга замминистра. И вот мой брат встал и сказал тост. Он говорил о том, что впервые в жизни испытывает такое чувство нереальности – он сидит за столом вместе с актером, которого тут же показывают по телевизору, и как это странно… И тут эта дама вдруг встрепенулась и говорит:
– Да? А это вы там в телевизоре?
Она очень удивилась. А Юра так томно потупил глаза:
– Да, это некоторым образом я…
Она продолжает:
– Я весь вечер сижу и думаю: на кого же вы так похожи?
Немая сцена.
И таких случаев у него было достаточно.
* * *
Но были и приятные встречи. Юра рассказывал мне, что когда он первый раз со МХАТом поехал на гастроли в Австрию, то там к нему за кулисы пришел певец Борис Рубашкин. А тогда, в советские времена, он был у нас персоной нон грата и в России не появлялся. И вот он пришел после спектакля за кулисы именно к Юре, который понравился ему больше всех актеров. Он подарил ему пластинку, сказал массу всяких добрых слов. Юра был очень этому рад.
А потом они с театром поехали в Венгрию, там продолжились гастроли МХАТа. И вместе с Андреем Мягковым они пошли в ресторанчик. Юра, как культурный человек, повесил сумку на стул, и они пошли помыть руки. А когда вернулся, выяснилось, что из его сумки украли все деньги. И он остался в Венгрии без копейки. А гастроли должны были еще длиться. И он там очень страдал от вынужденной нищеты.
И тем не менее…
У меня был очередной день рождения. А тогда в моду только входили электронные наручные часы, которые за границей стоили копейки. У нас они стоили около тридцати рублей – по тем временам это было много.
Помню, у нас собралась компания, все уже веселые. И вдруг, смотрю, входит Юра, прислонился к двери и стоит, вытянув вперед руку, на которой болтаются часы. Я обрадовалась:
– Ой, Юрочка, ну что ты так поздно? Давай скорей проходи, доводись до нашей кондиции.
Он отвечает:
– Во-первых, я не пью (он тогда уже лечился), так что ты наливай мне в фужер вместо водки воды, потому что никто же не поймет. А во-вторых… Птичка, ты прости меня, пожалуйста. Я ничего не мог тебе стоящего подарить – у меня денежки украли… И я тебе привез эти часики.
И протягивает часы. Я поняла, что он там все-таки наскреб какие-то копейки и купил мне подарок на день рождения. Все это было так трогательно. Сколько времени прошло с тех пор – я это вспоминаю.