* * *
А потом мы вместе с ним снимались в картине Владимира Бортко "Мой папа – идеалист". Главную роль, артиста театра оперетты, играл знаменитый артист БДТ Владислав Стржельчик. Юрочка же играл его взрослого сына, который скептически относится к папе-идеалисту, к его романтической любви к девочке из кордебалета, то есть ко мне.
Так как я играла балерину, то похудела для этой картины на восемнадцать килограммов! Я стала невероятно тощая, весила сорок четыре килограмма. Никто не узнавал меня. Внешность была совершенно балетная – длинные волосы, прямая осанка. Я так старательно худела, что режиссер стал уговаривать меня остановиться. Пришлось подчиниться.
Кстати, Юра вошел в этот фильм не сразу. Утвердили сначала другого артиста, Александра Мартынова из Театра имени Вл. Маяковского, он даже начал сниматься.
И вдруг в какой-то момент Владимир Бортко (это была его первая работа в кино) сказал, что Мартынов не справляется с ролью. Что ж, режиссеру видней. Он остановил съемки и пригласил на эту роль нового исполнителя – Богатырева. И Юра, с моей точки зрения, блестяще сыграл этого героя – холодного, циничного медика.
* * *
Варлей рассуждает так:
– Актер – это профессия для максималистов, для очень чувствительных людей. И потому иногда не понимаешь, как можно жить с толстой кожей – откуда, например, такой цинизм у врачей? Только сейчас, кстати, я начинаю разбираться в истоках этого профессионального бездушия – у меня появились знакомые медики, есть среди них и мои друзья. Я наблюдаю за ними и понимаю теперь, что это просто защитная реакция: когда человек ежедневно сталкивается с болью, болезнями, смертями, иначе нельзя, иначе действительно на второй день можно получить инфаркт…
Юра все это очень точно схватил. Он играл врача – такого по видимости циника-скептика, а на самом деле очень ранимого человека, и в конце фильма это раскрывалось в полной мере. Я считаю, что он замечательно сыграл в той картине.
К сожалению, режиссер при монтаже вырезал много и моих, и Юриных сцен, а оставил главным образом сцены с Владиславом Стржельчиком.
Стржельчик, конечно, в фильме блестяще играет. Но когда судьба его героя была дана в переплетении с другими характерами, с другими линиями и жизненными драмами – это было интереснее. А так: папа-идеалист от эпизода к эпизоду демонстрирует, какой он хороший, добрый, открытый, наивный, светлый. Остальные роли стали плоскими, пунктирными. От этого фильм сильно обеднел.
Когда все время бьют в одну точку – теряется напряжение, а следовательно, и интерес. Так и произошло с фильмом "Мой папа – идеалист". Жаль. Картина могла бы быть гораздо серьезнее, глубже, ярче. Да и сам Владимир Бортко на премьере в Доме кино согласился с нами: "Да, вы были правы, вырезать не стоило".
Но что толку от этого запоздалого признания?
* * *
Актриса замолкает. А потом признается:
– Я считаю, что Юрий Богатырев действительно был великим русским артистом.
Трудно объяснить, как он играл. Он выходил на сцену – и происходило чудо, которое невозможно было объяснить. Между ним и залом проскакивала та самая Божья искра.
Я думаю, что у Юры это было от Бога… Потому что природа его творчества была очень добрая. И он умел любить.
Последняя его роль, которую я видела в театре, – Клеант в "Тартюфе" Мольера. Он был такой толстый, смешной, утрированно некрасивый, но играл что-то необыкновенное. Он нашел интересный характерный ход – все монологи своего героя он произносил скороговоркой. Так быстро выпаливал каждый монолог, что это было очень смешно и забавно! Юра играл это гениально. В том спектакле все блистательно играли: и Станислав Любшин, и Анастасия Вертинская. Но Юра мне запомнился больше всех. Он был просто номер один.
Сейчас можно сравнить то, что делал Юра на экране, с тем, что делают сегодняшние знаменитые американские актеры, у которых великая слава…
И понимаешь, что у этих захваленных звезд нет по профессии ничего особенного! Ну, повернулся направо, повернулся налево и сыграл фактурой. Есть артисты, у которых огромное количество приспособлений – не десять, а шестьсот. Предположим, Джек Николсон. Понимаешь, что это его "фирменные" штучки. Когда-то у него получилось – и он это закрепил.
У Юры же, при всей его ярко выраженной индивидуальности, вальяжности, при его своеобразном юморе, – у него таких собственных наработанных механизмов-приемов не было. Они рождались сиюминутно.
Я не знаю, чем это объяснить.
Например, в фильмах Никиты Михалкова в ролях, сыгранных другими артистами, всегда проглядывает сам Никита. Он, видимо, точно показывает, а они точно исполняют. Александр Калягин в "Неоконченной пьесе для механического пианино" играет замечательно, но в его герое очень просвечивает Никита… А у Юры такого не было. Хоть Михалков и жесткий режиссер, у Юры в его картинах рождались какие-то свои, необыкновенные краски, которые навязать ему было бы совершенно невозможно.
Он много импровизировал.
И был настолько интересный, сложный, многогранный человек, и действительно с Божьей искрой, что никакой, самый мощный и талантливый режиссер не мог подавить его своей индивидуальностью…
Глава 7. Особое счастье
Светлая аура ■ Крепостные студенты ■ "Мой дом – твой дом!" ■ Сила этикета ■ Богема с Сивцева Вражка ■ "Кустовая" дружба ■ Душа компании ■ Вам помыть посуду? ■ Не беспокоить! ■ Соблазнитель Ефремов ■ Чистое сливочное масло ■ Медные трубы ■ Два привидения ■ Халтурщики МХАТа ■ Портрет левой ногой ■ Дурное предчувствие
"Квартирный вопрос" начал мучить студента Богатырева буквально с первого курса. В отличие от однокурсников-москвичей, ни собственной квартиры, ни родительской у него в столице не имелось, прописка была красногорская, подмосковная, а значит, студенческого общежития ему не полагалось. Денег снимать квартиру, естественно, не было. И свое большое "кочевье" по друзьям он начал с лучшего друга – Кости Райкина.
По его словам, Юрий сразу очень расположился к нему. И Константину он тоже показался интересным человеком. Обаятельный, красивый, явно умевший тогда больше, чем большинство из них. Он уже профессионально выступал на сцене чтецом. У него была хорошо поставленная речь, красивый, разработанный голос.
По словам Райкина, он создавал впечатление более взрослого, опытного в профессии, в актерском деле. При этом очень доброжелательный, открытый. Со своим взглядом на искусство, своими оценками спектаклей и актеров, которыми охотно делился. Константину казалось, что его друг излучал особую притягательную ауру. И они быстро подружились. Всюду стали ходить вместе. Буквально с первых дней учебы. Потому что стали испытывать глубокий человеческий интерес друг к другу. И дальше это продолжалось на протяжении многих лет.
* * *
Многое тут решил жесткий график занятий в Щуке. Степень загруженности там была такая, как ни в одном другом вузе страны. С 9.30 утра до 10 часов вечера с перерывом на 45 минут на обед. И даже по воскресеньям. И так каждый день в течение года.
А Юрий жил под Москвой, ему было далеко и неудобно каждый раз ездить на занятия. Поэтому он часто гостил, ночевал у друга… Мог несколько месяцев пожить.
У него даже была своя постель в доме друга.
По словам Константина, Богатырев очень легко вписывался в любую компанию. Любил сидеть в гостях подолгу, до утра, бывало. Они вместе часто ходили в гости. Он как-то очень легко адаптировался в чужой квартире, начинал мыть посуду, убирать… К удивлению Константина, вел себя как-то даже странно:
– Я бы сказал, не так, как обычно, мужикам себя вроде положено вести. В стереотипном понимании. Он сразу приобщался к хозяйственным проблемам, помогал их решать и становился сразу очень удобным. Не обременительным…
* * *
Уже тогда Райкин заметил, что его друг очень талантлив в общении с людьми. Что он галантный, элегантный, очень вежливый, даже изысканный по части этикета. Скорее всего, это шло от его артистической натуры, которая проявилась очень рано. Юрий знал, так сказать, галантную сторону этой профессии, связанную с этикетом, с умением себя вести в интеллигентном, светском обществе. Он все это очень хорошо умел. Вежливый, галантный кавалер, производил всегда, даже в самом изысканном обществе, очень хорошее впечатление.
И дело тут не в социальном происхождении. Потому что Юрий вышел, в общем, из очень милой, но простой семьи. Хотя и был чему-то обучен, но он сделал себя сам. Некому его было учить. Он сам говорил, что набирался опыта из жизни: общался с людьми, которые были в этом смысле уже оснащенными. Хотел это впитать и впитывал. Просто хотел таким быть. И очень легко таким стал.
Такое поведение друга напоминало Константину историю его отца, знаменитого Аркадия Райкина. Тот в жизни производил впечатление абсолютного аристократа и интеллигента в десятом колене. А это было совершенно не так. Аркадий Райкин был тоже из очень простой семьи. Его отец был просто лесной бракёр, то есть выбраковывал разные сорта деревьев. Но, поскольку он был настроен на артистическую среду, чувствовал форму, то сумел это в себя быстро впитать и стать таким, каким хотел, считает Константин.
Так же и артистичность натуры Юрия помогла ему легко это сделать своим, а не приобретенным. Он очень органично в этом существовал. И всегда был таким. Когда Константин с ним познакомился, тот уже был чрезвычайно галантным, хорошо воспитанным молодым человеком. Поэтому и отношения с его родителями у него сложились как у очень приятного человека в общении.
Райкина-старшего он совершенно боготворил. И вся семья сразу почувствовала в нем очень приятного и одаренного человека. Поэтому вхождение его в дом Райкиных стало органичным, естественным.
Хотя Юрий был человек не слишком компанейский. Не со всеми дружил, не был душой нараспашку. Очень избирательно общался.
Их курс был не очень дружный, такой "кустовой". Они дружили "кустами". Вокруг лидера кучковались люди. Их куст был "фокинский", хотя сам Фокин был курсом старше. Это Богатырев, Володя Поглазов, Толя Кадомов, Валя Лысенко, Костя Райкин… Фокин ставил у них "Нос" Гоголя, "Пышку" Мопассана, другие спектакли.
* * *
Юрий всегда мечтал о своем угле. Это заметил и его друг. Константин вспоминает, что когда тот переехал в общежитие театра "Современник", то очень уютно оборудовал свою комнату. Стало понятно, что он хозяйственный, аккуратный, чистоплотный человек, очень дисциплинированный в быту.
А вот в общении он бывал разным. Иногда трудным, по словам Райкина. Порой у него бывало неконтактное настроение. Уходил в себя. Подолгу рисовал, не общаясь. Иногда от него исходила такая неконтактная аура в компании. Сидел молча, подолгу, часами, мог рисовать, не разговаривая. Умел закрываться.
* * *
Их совместная работа в "Современнике" закончилась через шесть лет, когда Богатырев перешел во МХАТ. Райкин считает, что друг ушел, потому что был очень честным человеком. А конфликта не было. И работал он там много и хорошо. Все помнят его Орсино в "Двенадцатой ночи".
На сцене он был чутким, замечательным партнером, замечает Райкин. Очень добросовестным в этом отношении. Всегда перед спектаклем, пусть даже сотым по счету, повторял весь текст перед началом. А это не всем нравилось. У каждого артиста свое отношение к профессии. И рядом могли быть просто халтурщики. Юрий их раздражал своей добросовестностью. Он мог злиться, что нарушаются мизансцены, что партнер плохо знает текст. Это его раздражало, он иногда жаловался в сердцах другу на партнеров-халтурщиков…
И в какой-то момент, видимо, ему стало интересней во МХАТе. Тем более Ефремов обладал колоссальной притягательной силой, был совершенно магнетическим человеком, невероятно харизматичным. Давно еще уговаривал их прийти во МХАТ сразу после института. Но первым их пригласил "Современник". Это все и решило. Не помог и визит Ефремова в дом Райкиных. Они решили все же в пользу "Современника".
Но прошли годы. И МХАТ стал для Богатырева более привлекательным. Именно там у него возникли наиболее значительные театральные работы. Из его мхатовских работ Райкин отмечает Клеанта в "Тартюфе" у Анатолия Васильевича Эфроса: "Там он просто блистательно совершенно играл".
* * *
У Богатырева было свое особенное чувство юмора. Вместе с Райкиным они часто дурачились. Однажды загримировали белилами лица и ночью вышли гулять по Москве с совершенно бледными лицами!
Это было очень рискованно. Но, слава богу, обошлось. И это было не ребячество, а творческий порыв. Не розыгрыш – он их не любил. Потому что в розыгрыше всегда есть жестокий момент. Человек, который разыгран, находится в растерянности, не знает, что ему делать. А Юрий любил не разыгрывать, а показывать людей. Обладал некоторым даром имитации: пародировал известных артистов, своих учителей – Сергея Юрского, Фаину Раневскую.
* * *
Райкин не помнит, чтобы его друг отдыхал.
Помнит, что он жил профессией. Что для него искусство – способ жить, по-другому не мог. Среда, без которой он не мог существовать. Способ жизни.
При этом ему сложно назвать Богатырева абсолютно счастливым человеком. Хотя он и видел его очень радостным, и, можно сказать, счастливым. Но это были такие короткие минуты. И были наверняка другие моменты. Юрий производил впечатление человека каких-то очень больших страданий. Но он занимался любимым делом. И в этом было его очень трудное счастье. Невозможное для другого. Так много работать, надрываться и получать за это такое смешное материальное вознаграждение? Это глупо, с точки зрения обывателя. Но эта глупость для другого является счастьем.
* * *
Райкин высоко ценил и художественный талант друга. Считает, что рисовал тот не просто хорошо, а профессионально. И мог бы этим жить. Но в его натуре было столько артистизма, что этого было мало. Куда деть эмоциональность? обаяние? красивый голос? рост? внешность? Нет, это было бы несправедливо, если б он занимался только рисованием. Но это было какой-то гранью его видения мира, возможностью сосредотачиваться, уйти в себя, что-то обдумать, осмыслить.
Причем он воспринимал жизнь очень своеобразно. Видел мир не буквально реалистически, не скучно. Ему нравились мирискусники и примитивисты. Такая смещенная реальность его увлекала, ложилась на душу. Он и рисовал в таком духе. Райкин говорит, что его он рисовал просто уже просто "левой ногой", так изучил его лицо… И очень похоже, хотя нереалистично, шаржированно. У него осталось несколько рисунков. И теперь понимает, что никто потом так похоже его не рисовал…
* * *
Райкин считает: его друг по мощи таланта, по энергии, по голосовым и внешним данным был абсолютно театральный артист. Мог "вживую" подчинить себе большое количество людей. Без всяких технических средств, какими богато кино – технический вид искусства.
Актерское искусство в чистом виде – это театральное искусство. Театральный артист создан для того, чтобы играть на сцене, а уже потом сниматься в кино, на телевидении. Но его друг вдруг очень увлекся кино. Потому что хотел быть знаменитым. Момент тщеславия, говорит Райкин. Но это естественно для артиста – хотеть быть знаменитым. И он им стал. Радовался от того, что его узнают. Притом он снимался у замечательных режиссеров, о которых можно было только мечтать, – у Михалкова, у Авербаха…
Да, ему хотелось большей известности, чтобы его узнавали на улице. Райкин уверен, что потом он понял бы, что это не самое важное в профессии и вообще в жизни. Но тогда ему хотелось отведать этого блюда. Надо было это пройти. Но он не успел утолить этот голод…
…И предчувствовал свой ранний уход – интуиция. Не раз об этом говорил другу.
Константин тогда считал, что он таким образом как бы интересничает. А тот говорил о своих предчувствиях как-то житейски, без всякого трагизма. Мол, я знаю, что я рано умру, знаю, что проживу недолго. По касательной как-то, к слову. Серьезно к этому никто не относился, все воспринимали это как забавную Юрину странность…
Глава 8. Детские обиды
Открытие передвижников ■ Калорийная булочка ■ "Сегодня я вегетарианец!" ■ "Меня не узнают!" ■ Грим не нужен ■ "Я бездарность!" ■ Читать, читать и читать! ■ Почему у Волчек всегда чистая машина ■ Раб настроения ■ "Уйду в монастырь!" ■ Чеченский киноальбом ■ Пригоршни адельфана ■ Принципиальная беспринципность ■ Несколько робинзонов ■ Как художник художнику ■ Как снять стресс ■ В шубе, с тростью, не спеша…
С Александром Адабашьяном Богатырев познакомится на съемках михалковской дипломной работы, где тот работал художником картины. Эта дружба продлится многие годы…
– Юра играл там маленькую эпизодическую роль немца, но играл очень хорошо и сразу стал заметен. И потом он работал практически в каждой нашей картине. А по-настоящему мы с ним сблизились на почве изобразительного искусства. Он же учился в художественном училище, а я уже закончил к тому времени Строгановку. Но Юра отошел от этой художественной среды довольно давно. И остался еще в том фрондерском состоянии, когда обожал исключительно русский авангард, а все остальное не считалось искусством. Третьяковская галерея для него вообще была не местом для посещений. Ну а я все-таки "поварился" в классике…
Я помню, что для Юры стали откровениями мои рассуждения по поводу мирискусников и передвижников. Когда мы начали разговаривать на эти темы, то стали вместе ходить в Третьяковку и Пушкинский музей.