Антонио со второй попытки убивает соперника из пистолета (тут по ходу дела многовато театральщины и нестыковок, но бог с ними). Анжелина отнеслась к убийству любовника вполне спокойно. Она помогает мужу избавиться от трупа. Антонио поражен её хладнокровием и жестокостью. Он понимает, что душа её черна, как сажа. Но прощает ей всё. Страсть сильней рассудка.
Антонио покорно отправляется с Анжелиной в игорные клубы, где она жестами подсказывает мужу, какие карты имеются на руках у игроков. Для Анжелины жульничество – привычное дело. Антонио под её руководством становится карточным шулером, хотя ему, если вдуматься, не нужны деньги. Он делает это ради неё. И втягивается в бессмысленный мерзкий образ жизни.
В конце фильма супруги понимающе улыбаются друг другу. Но это не улыбка счастливой любви. Это радостный оскал двух сообщников, сплочённых убийством, похотью, жадностью, низостью и коварством.
Вот что делает страстная любовь с мужчиной! Превращает благородного человека сначала в похотливого кролика, затем в ревнивого питекантропа, а потом в половую тряпку, об которую меркантильная красотка вытирает ноги.
Печально, но факт
Это случилось в прошлом веке, даже в прошлом тысячелетии. Хотя вроде бы не так уж давно. Да, именно так: эта история имела место быть в 1992 году.
Я летел на аэрофлотовском самолёте "Москва-Париж" и глазел в иллюминатор, чтобы не пялиться на шикарную соседку – молодую кареглазую красотку в бугрящемся свитере и лопающихся джинсах. Её модельная стрижка была подкрашена в призывный рыжевато-палевый цвет. Коралловые губки таили в уголках многообещающую беглую улыбку. Смышленые глаза постреливали из-под длинных ресниц, иногда – в мою сторону. В её яркой внешности чётко проявлялись характерные черты обитателей южных украинских степей и чёрт знает каких буйных кровей.
В ту пору мой брак уже дал изрядную трещину, но я по инерции чувствовал себя абсолютно семейным человеком и поэтому мужественно старался сдерживать свои мужские эмоции в отношении прекрасных представительниц слабого пола.
В обоюдном молчании прошел час. Соседка, разбираемая любопытством, не удержалась: "Вы летите в Париж?" – "Разве самолёт летит в Пекин?" – "Значит, Вы в Париж!" – "В Орсе, это рядом" – "Отдыхать?" – "Работать". – "Кем?" – "Постдоком" – "Это что такое?" – "Должность для новоиспеченного кандидата наук". – "Вы ученый?" – "Биофизик. А Вы?" "Я врач".
Оказалось, что мы закончили в разное время один и тот же московский мединститут, только я учился на биофизика, а она на уролога. Меня интересовала живая клетка, а её – мочеполовая система. Оксана летела к парижской тетке на отдых.
В оживленной беседе о том о сём мы даже не заметили, как долетели. Самолет пошел на снижение. Оксана снова взяла инициативу на себя и предложила обменяться телефонами. Мобильников тогда ещё не было (каменный век!). Она записала мне на бумажке тёткин телефон, а я сообщил ей телефон лаборатории.
Добравшись до Орсе, я встретился с завлабом Жаком, который продемонстрировал мне свои научные владения. Не теряя времени, я тут же, как истинный трудоголик, приступил к подготовке опытов. В конце рабочего дня мне почему-то стала вспоминаться Оксана. Это сильно отвлекало. Я здраво подумал: "Она замужем, я женат. Вопрос исчерпан". Вытащил из кармана бумажку с телефоном, выбросил в мусорную корзину и спокойненько ушел ночевать в студенческий кампус.
Ночью Оксана мне приснилась. Она была прекрасна и плакала навзрыд. Мне стало нестерпимо жаль её. Я приобнял её и поцеловал, но тут же целомудренно остановился: "Стоп. Нет, нельзя". Даже во сне мои бурные эмоции были побеждены холодным мозгом.
Проснувшись утром, я непроизвольно опять стал думать об Оксане. И осознал, что втюрился. Прибежав в лабораторию, я схватил мусорную корзинку, но она оказалась уже пуста.
"Тем лучше", – мысленно сказал я себе, чтобы успокоиться. Но успокоиться не получилось. По-видимому, у меня был дюже унылый вид, ибо Жак спросил: "Что с тобой?" – "Ностальгия", – ответил я, не уточняя.
Весь день я старался отвлечься работой, но навязчивый образ Оксаны настойчиво напоминал мне, какой я кретин. Я стал соображать, как мне Оксану найти. Но огромный Париж не маленький Орсе, шансов – нуль.
Прошло три мучительных дня. Я постоянно вспоминал Оксану и лелеял глупую надежду, что она мне позвонит. Я по нескольку раз в день спрашивал Жака, не звонил ли кто. Он сочувственно смотрел на меня и отрицательно качал головой.
Наваждение не проходило. Как ненормальный, я на что-то надеялся. Понимая абсурдность ситуации, я всё же мысленно заклинал Оксану: "Позвони, позвони, позвони!". И мысль материализовалась.
"Привет! Я кое-как тебя нашла!", – раздался в телефонной трубке её радостный голос. Меня приятно поразило её "ты". Оказалось, что телефон, который я ей записал, был не лабораторный, а директорский. Секретарша директора ничего про меня не знала. Оксана выпросила у неё телефоны всех лабораторий (два десятка!) и висела на проводе три дня, за что получила от тётки капитальный втык.
Вечером я поехал на электричке в Париж. Мы встретились у Эйфелевой башни, так как никаких других парижских достопримечательностей я пока не знал. "Поднимемся?" – предложил я. "Да нет, я уже столько раз была на верху этой башни, что меня от неё начинает уже мутить", – скорчила Оксана гримаску.
Мы пошли куда глаза глядят. Темнело, но на улицах от огней было светло почти как днём. Миновав Пигаль, запруженную нарядными женщинами и прочей мошкарой, мы забрались на Монмартр. Перед нами мирно лежал сверкающий Париж, а над нами торжественно сияли звёзды. Я любовался не столько ими, сколько своей спутницей.
"Ты надолго приехала?", – спросил я. "На две недели" – "А что так мало?" – "Надолго муж не разрешил" – "Так ты замужем?!" – "К сожалению. Перед отъездом мы с мужем поругались. Он вообще не хотел меня отпускать. Ревнивый дурак. А ты женат?" – "Да. Тоже к сожалению". И мы дружно рассмеялись.
Спустившись, мы купили в киоске большую бутыль пива, открыли и стали пить по очереди из горлышка, смеясь, торопясь и обливаясь светлым холодным напитком.
Узнав, что я собираюсь издать книгу, Оксана предложила: "Мой брат, живущий здесь, работает в издательском бизнесе. Он может помочь". Мы расстались в метро. Она поехала к тетке, я – в Орсе. Мы аскетически не дали воли чувствам.
В субботу утром я отправился в Париж на встречу с её братом. Он пришел в условленное место с большим опозданием, явно не выспавшийся и несколько угрюмый и помятый. Он был полной противоположностью своей сестре: худощавый мелкий брюнет со светлыми глазами, римским носом и тонкими губами. "Ты давно знаком с Оксаной?", – первое, что спросил он, глядя на меня исподлобья. "Нет, мы познакомились в самолёте". Узнав о сути моей книги, он потащил меня по каким-то адресам, где с удивительным постоянством либо никого не оказывалось на месте, либо нужный человек был очень занят. Потеряв целый день, я понял, что он принадлежит к той категории неорганизованных обормотов, которые умеют строить грандиозные планы и много обещать, но не умеют ничего делать как следует.
Воскресенье я вдохновенно проводил в лаборатории, тщетно пытаясь не думать об Оксане. Вдруг она позвонила (телепатия?): "Слушай, покажи мне научные приборы и чем ты там занимаешься!" По-женски это означало "да, да, да!". Я позвонил домой Жаку и спросил разрешения на визит посетительницы в лабораторию. Он любезно разрешил и даже предложил посидеть вечерком втроем в кафе; только не сегодня, а лучше завтра.
Назавтра Оксана приехала в Орсе. Я, как павлин, распустил перья, демонстрируя ей синхротрон и спектральные приборы. Она восхищенно хлопала в ладоши и задавала вполне осмысленные вопросы. Она легко схватывала суть ответов и этим окончательно выбила меня из рабочей колеи.
Вошел Жак. Я представил их друг другу. Жак спросил, чем она занимается. Обворожительно улыбаясь, она ответила, что лечит мужские и женские болезни. Жак переспросил, где она это делает. Она кокетливо повела плечами, усмехнулась и сказала, что делает на дому профессиональный массаж. Жак задал ещё пару вопросов и ушел с каким-то многозначительным видом, бросив мне на ходу, что вечером занят и в кафе пойти не сможет.
Вечером, когда мы прогуливались с Оксаной по городку, я кивнул на жилищный кампус: "Я тут живу". "Ты меня приглашаешь?" – "Само собой".
Увидев на вешалке мой полосатый мохеровый шарф, она воскликнула: "Ой, какая прелесть! Такой пушистый, мягкий!" и обмотала себе шею. Я позавидовал своему шарфу. В маленькой комнатке Оксана быстро освоилась, уютно устроилась на диване и включила радиоприёмничек с музыкой.
Я накрыл стол, нарезал колбасу с хлебом, откупорил красное французское вино и наполнил стаканы. "За тебя!" – сказал я, поднимая стакан. "За нас", – эхом отозвалась она и дзынькнула своим стаканом о мой. Мы закусили и выпили ещё. Оксана резко захмелела и ультимативно заявила: "Хочу танцевать!" Вскочила с дивана и стала вертеться, демонстрируя свою аппетитную ладную фигурку. Я любовался ею и сдерживал желание её проглотить. "Какая ты красивая! Совсем не похожа на своего родного брата!" – восхищенно воскликнул я. Оксана смутилась: "Он мне не совсем родной, он двоюродный. Наши мамы – двоюродные сёстры" – "Так значит он не двоюродный, а троюродный – десятая вода на киселе. За такого можно даже замуж выходить", – неосторожно пошутил я. Оксана помрачнела и процедила сквозь зубки: "У него характер хреновый. Целый день бродит по квартире и брюзжит, как старпер". – "Откуда ты взяла, что он весь день брюзжит?" – "Вообще-то я остановилась у него, а не у тётки".
Тут меня наконец-то осенило: он её любовник! В моём мозгу, раскрепощенном алкоголем, в один момент связались все отдельные фактики: замужем, но называет мужа дураком; муж сильно ревнует, наверно не безосновательно; разругалась с ним и уехала в Париж, причем, это уже не в первый раз; делает мужчинам массаж на дому (интересно, чем кончается этот "массаж"?); при мне нахально кокетничала с Жаком; имела множество свиданий у Эйфелевой башни; наврала про "брата", что он брат; живёт у него, а не у тётки. Вывод: моя избранница – шлюха!
Я замер в ступоре. Оксана перестала вертеться, посмотрела на меня пристально, как через оптический прицел, и поняла, что я всё понял. Она выключила музыку и тихо спросила: "Что дальше?" – "Дальше я провожу тебя на электричку".
Мы вышли на улицу и направились к станции. Оксана зябко поёжилась: "Как холодно! Обними меня!" Я слегка приобнял её, чтобы не обидеть. Но по настоящему обнять не мог. Обнять шлюху? Невозможно.
Она зашла в электричку и махнула мне рукой. Я махнул ей.
Назавтра она позвонила: "Я должна вернуть тебе твой шарф" – "Оставь его себе на память".
Вот и вся история. Тут можно было бы поставить точку. Но фокус в том, что в последующие годы со мной произошло ещё восемь подобных историй, суть которых можно сформулировать следующим образом: мне встречается прекрасная женщина, в которую я влюбляюсь до одурения (и вроде бы вижу взаимность), а потом выясняется, что она – лживая шлюха. Почему-то я влюбляюсь только в шлюх. Печально, но факт.
В марте?
В начале февраля я ехал на троллейбусе по зимней Москве. Было холодно и промозгло. Через стекло проплывал унылый пейзаж городских строений. По краям дороги возвышались горы неубранного снега. В троллейбусе толкалось много народу. Все куда-то ехали. Стоп, а я куда? Силился вспомнить, но не мог. Неужели склероз? Не рановато ли?
Троллейбус остановился, повинуясь голосу водителя: "Остановка Ленинский проспект". Так и не вспомнив, с какой же целью ехал, я вышел. Зачем вышел? А чёрт его знает. Куда идти и зачем? Не ясно. Я машинально двинулся к памятнику космонавту Гагарину. Почему-то вокруг не было ни души. Странно.
На фоне сугроба я узрел одинокую женскую фигурку. Она стояла неподвижно буквально в нескольких метрах от меня, в черной шубке, шапке и сапогах. Её прекрасное лицо было мне совершенно не знакомо, но как будто давно знакомо, то есть я был абсолютно уверен, что никогда раньше с ней не встречался, но в то же время возникло чувство, что мы с ней близки, как родные. На вид этой красотке было около тридцати.
Я неуверенно подошел. Она в упор смотрела на меня, причем, спокойно и невозмутимо. Её темные глаза буквально гипнотизировали, вызывая ощущение чего-то холодного и жаркого одновременно. Я выжидательно замер. Она усмехнулась и тихим грудным голосом сказала: "Привет". Я машинально ответил: "Привет". Она сделала шаг вперёд и уверенно констатировала: "Ну, вот мы и встретились". "А Вы кто?", – спросил я недоумённо. "Не догадываешься?", – вновь усмехнулась она.
Меня смутило, что она обратилась ко мне на "ты". Значит, она меня хорошо знает. Я мучительно стал перебирать в памяти всех женщин, которые когда-либо прошагали через мою жизнь. Почти все они были на неё чем-то похожи, но не более того. Её я не помнил. Значит, всё-таки склероз.
"Дайте, пожалуйста, подсказочку", – ироничным тоном попросил я. "Ты меня никогда не видел. Но я всегда была рядом", – опять усмехнулась она. Я удивился. О чём это она? "О чём это Вы?", – эхом повторил я вслух свою мысль. "Какой ты не сообразительный!", – в очередной раз усмехнулась она. "У меня склероз", – самоиронично отозвался я. "Нет, склероза у тебя пока нет. У тебя сердечные проблемы" – "Вы про сердце или про любовь?" – "Не или, а и" – "Откуда такая информация?" – "Я всё про тебя знаю".
Ну, раз она мне, старшему, тыкает, я тоже буду: "А я про тебя – ничего не знаю. Кто ты?" – "Твоя смерть." – "Что?!" – "Ничего. Ты спросил. Я ответила. Ты думал, смерть – старуха с косой? Нет, она такая, какую ты сам себе готовил". – "Вообще-то шутка не очень смешная". "Это не шутка. Пойдём со мной", – сказала она и, взяв меня под локоть, бесцеремонно потянула куда-то.
Я с трудом высвободил свою руку из её цепких пальцев. "Глупенький, зачем дергаешься? Всё равно никуда от меня не денешься", – усмехнулась она в который раз. "Это мы ещё посмотрим!", – возразил я, хотя чувствовал, что в её уверенности есть знание. "Дай я тебя поцелую", – вплотную приблизилась она ко мне. Я отшатнулся. И проснулся. Фу, так это был всего лишь сон?! Слава богу.
Я встал с дивана, заправил постель. Потянулся. Отжался тридцать раз. Умылся. Оделся. Подошел к окну. За ледяным узорным стеклом разгоралось солнечное морозное утро. Деревья тихо стояли в золотящемся серебре. Я пошел на кухню и включил чайник. И тут внутри меня раздался голос: "Давай умрём в марте". Это был её голос. Из моего сна она умудрилась перекочевать в реальную жизнь.
Мне стало не по себе, сердце ёкнуло. В марте? Так ведь уже февраль. Значит, мне осталось совсем немного. Жаль. Жизнь – неплохая штука. Я бы ещё пожил. Но раз пора, значит, пора. Не я первый, не я последний. Чем заняться в оставшийся срок? С чего начать? Я начал торопливо перебирать в уме возможные варианты. Но все они казались удивительно мелкими, малозначительными, не важными. Да фиг с ними! Ничего особенного не стану делать. Просто буду жить как жил.
И тут мне пришла спасительная мысль: она объявила, что в марте, но не сказала в каком! Может быть, это случится в марте следующего года или ещё позже. Или вообще через сто лет. И, облегченно вздохнув, я бодренько отправился на работу.
Друг природы
В апреле открыли утиную охоту. Получив путёвку, я торопливо собрался, оделся в пятнистое болотное хаки, обул резиновые сапоги и отправился. Только вышел из дома, как вдруг чувствую: рюкзак странно лёгкий. Всё ли с собой взял? Ружьё, утиные чучела, нож, термос с чаем, еда… Ой! Патроны забыл! Прям как в анекдоте. Посмеялся я над собой, вернулся домой, взял пару пачек патронов 12-го калибра и быстренько потопал на речку.
Прихожу на берег, где кусты и тихая заводь. Снимаю рюкзак. Вдруг – "кря-кря-кря"! Прямо из-под куста, частично скрытого весенним разливом, вылетают две кряквы. Буквально в нескольких шагах. Тьфу-ты ну ты! Пока ружьё расчехлял, собирал и вставлял в ствол патрон, утки улетели на другой берег.
Ладно, не повезло сразу, повезёт потом. Расставив по кромке воды несколько чучел, я спрятался за кустами и стал ждать.
В заводь пожаловал кулик. И давай ходить-вышагивать рядышком. Дразнит. В нём всего-то граммов триста, а важный, как цапля. Не охота мне в него стрелять: шуму будет много, а мяса мало. Да и вообще весной на кулика не охотятся. И слишком уж он близко: стрелять не спортивно. Кроме того, он красивый, изящный, жалко губить птичку. А ещё кулик приятненько свистит. Короче говоря, привёл я сам себе кучу доводов, чтоб его не тронуть. Надоело кулику меня дразнить, упорхнул.
Сижу дальше, жду. Через некоторое время слышу "плюх!". Пригляделся. Бобер! Вылезает из воды и давай охорашиваться. Прилизался, причесался, стал ветки таскать, чтоб запруду строить. На меня – нуль внимания. Работает. Деловой такой, трудоголик, ну, вылитый я. Не, на него у меня рука не поднимется. А всё ж красивая у него шкурка… Нет, не буду её дырявить. Вообще-то мясо бобра съедобно… Это не аргумент. Что мне – мяса не хватает? В магазине куплю. Пускай зверюга живёт. Тем более, весной ему, наверное, с бобрихой кайфово. Зачем же я буду им судьбу ломать? Пусть бобряток плодят на здоровье. Бобер возился долго, а потом уплыл по своим делам.
К полудню резко потеплело. Я разделся и стал на солнышке загорать. Сквозь прищуренные веки любуюсь на золотисто-серебряные водные блики и рыбные всплески. Мальки резвятся, крупная рыба поплюхивает и ходит кругами.
Смотрю: какой-то подлещик близко к берегу пожаловал, на мелководье резвится, всего в нескольких метрах. Пальнуть что ли? Раз уток нет, так хоть рыбы добуду. Зарядил я в ружье малозарядный патрон с мелкой дробью (чтоб подлещика в щепы не разнести), пристроил приклад к плечу, прицелился… Что-то не охота на курок нажимать, уж больно беззащитен подлещик: голова прямо у поверхности видна, спинка из воды торчит, хвостик туда-сюда не спеша болтается. Пусть хоть отплывёт немного. Когда подлещик оказался подальше, я, наконец, пальнул: "б-ьбах!" Рикошетом дробь отскочила от поверхности. А, чёрт! Как же я про физику забыл, про упругое столкновение и угол отражения?! Эх, повезло подлещику.
А уток нигде не видать. Понятно, почему: охоту слишком поздно открыли, все птицы уже давно угнездились, разбились по парам. Летать им нет никакого смысла. Они сейчас сидят в уютных гнёздышках и вдохновенно тр@хаются с утра до вечера. Аж завидно.
А нет, вон – летят! Надо мной, громко гундя, поплыл гусиный клин. Слишком высоко идут, полторы сотни метров, не меньше. Видать, пуганые. Вряд ли удастся сбить. Я зарядил в ружье патрон с картечью, прицелился и бабахнул. Плечо аж заломило с отдачи. Гуси недовольно качнули крылами и, деловито развернувшись, ушли вдаль. Зря стрелял. Надо было в манок подуть, подманить. Может, они бы сели недалеко, ведь тут много укромных заводей и запруд. Получается, я сам же у себя гусей отпугнул.
Окрест постепенно начался болотный концерт. Сначала заквакала одна лягушка, потом вторая, затем ещё несколько, а через минуту начался такой мощный "ква-ква-квак", что хоть уши затыкай. Может, хоть лягушек наловить? А что, во Франции когда-то я ел лягушачьи лапки, очень вкусно. Нет, пожалуй, это будет совсем уж не охота, а хуета. Ой, чё-то меня на мат потянуло. Это от того, что охота нулевая и обедать пора, проголодался.