Но вот пора. Пора садится. Водитель призывно взмахнул крылом, и пассажиры с билетами сели на свои места, стали на свои места, легли, у кого были лежачие, и повисли, у кого висячие. Диспетчер, толстая, могучая, краснолицая, кустодиевская - культуристка - лёгким ветерком влетела в салон, честнее было бы сказать в шевелящуюся пещеру, и проверила билеты. Всё соответствовало. Триста тридцать три пассажира имели ровно столько же билетов, девяносто малолетних детей имели право ехать так и использовали это право на полную катушку. Диспетчер, худая, тощая, бледная до желтизны, в школьной форме, которая ей служила уже пятнадцать полных лет, вставила два пальца в рот, два - в нос, большими, оставшимися пальцами, дала понять пассажирам, что мир чудный пока, и свистнула, пронзительно, душераздирающе, долго и внятно. Люди прижались друг к другу, к сидениям, к ножкам сидений, к водителю, к оконным стёклам, и стало так просторно, что диспетчер, которая снова стала толстой, - наверно, она была ведьма - спокойненько так походила по проходу - все даже удивились. Дети высовывали отовсюду головы в лишаях, улыбались, показывая не только гнилые, но и здоровые зубы; улыбки почему-то у них были идиотскими. И вот пора, поехали. Водитель повернул ключ в замке, нажал на газ, отпустил сцепление, отцепил от себя кого-то, кто совсем уж закрывал ему глаза - дорогу ж не видно - и дёрнул за поводья. Конь тронулся. Он помчал, пофыркал, завернул за угол, проехал ещё метров десять и снова остановился. О, матерь пресвятая богородица! Он снова остановился. Двери автобуса открылись, а, может, у него была только передняя дверь, - значит, она открылась, и в автобус начали вваливать - хлынули - безбилетники. Они были скромные и вели себя тихо. Они не видели, как водитель пытался поцеловать диспетчера, а диспетчер ловко увернулась, щёку увернула от ловеласа, а вот улыбку спрятать так и не смогла. Выдала себя с ног до головы. Перебежчики-безбилетники тихо так зашли все, за углом опустело. Втолкались. Как только очередной гражданин появлялся в дверях, другие его подбирали и засовывали куда-нибудь. Как чемодан. Возле кресла водителя сидело четверо, но рычаг, который он то и дело двигал, был свободен, он ходил взад и вперёд, и даже немного в сторону. Этим рычагом водитель переключал скорости, но как он ни упражнялся, прыти у автобуса не прибавлялось, он только покашливал, когда хозяин лез во внутренности.
Автобус повилял по граду Икс, по Градиксу, ещё повилял, покрутился, вправо, влево поездил, - казалось, что это уже не городок Икс, а какой-нибудь громадный городище, вроде Купянска или Жмеринки, - и после долгих и утомительных скитаний - умаял - наконец-то вышел на прямую дорогу. Он выпрыгнул на ровное место, и отсюда уже стало видно, как остаётся позади город Икс, как убегают люди, и дома, и козы. Все вздохнули и радостно, и с облегчением: выбрались-таки. Это было сейчас. А в другое время, и днём, и ночью они строили чудную, очень красивую жизнь для всех: и старых, и малых, и больных. И жили этой стройкой, и думали о ней. Это было не просто будущее, это было светлое будущее. Оно так и называлось - "светлое будущее", и жило в людях, у кого - в сердце, а у кого - в душе. Это было самое лучшее, что может находиться внутри человека.
Эти слова говорились нечасто, по большим праздникам, когда по длинной улице - это была главная улица - несли красные флаги…
По длинной, главной улице несли красные флаги до небес, а потом, когда подошли к стадиону, в конце которого стоял памятник, кто-то невидимый счастливо крикнул с деревянного помоста:
- Да здравствует светлое будущее! Ура!
И стая ворон вспорхнула с забора, а стая людей крикнула - закричала, - захлёбываясь:
- Ура-а-а-а-а-а-а!
У людей были такие широкие улыбки, что не запомнить их было нельзя. Вороны сели на забор, но невидимый голос - на помосте была теснотища, кто кричит, не разберёшь, - снова вспугнул птиц:
- Да здравствует наше светлое будущее! - торжествовал он, и все внизу тоже торжествовали. - Ура! - подал он пример, и все снова закричали:
- Ура-а-а-а-а-а-а-а! И вороны рявкнули:
- Ра-а-а-а-а-а-а!
Маленький, оборванный, грязный и шумный автобус покинул Градикс. Выхлопные газы он выбрасывал вовнутрь. Поплохело уже многим. Водителю только не могло стать нехорошо, он не замечал этих сине-фиолетовых разводов перед глазами, его серое лицо, вытянутое вперёд, было покойным, шерсть, которая росла из ушей, не пожухла, а наоборот, топорщилась, жёлтые зубы уверенно выглядывали изо рта. Водитель мурлыкал какой-то мотивчик, и хвост его шевелился в такт музыке. Хвосту было неудобно между ведром и кастрюлей, но он исправно отслеживал мелодию.
И вот случилось что. Хвост вырвался на свободу, встал торчком, у водителя глаза вдруг налились ненавистью, он со свистом всосал в себя воздух, руки, которые держали руль, удлинились и почернели - точно у паука, - и он сказал кому-то невидимому, кого не было здесь, и кто не мог услышать его, он сказал с таким презрением, что в эту минуту лучше было не видеть его глаз, он сказал:
- Мы на прямой дороге к светлому будущему! И люди, все люди, кого он вёз, с билетом и без билета, заулыбались и захихикали, все до одного, и свиньи радостно захрюкали, и петух закукарекал, красный, с красными серёжками, глаза некоторых людей засияли, заблестели понимающе и зло.
Ему не хотелось этих людей, он ненавидел их, почему-то именно этих, что ехали в автобусе, и больше всего водителя. О других людях, которые были не здесь, а где-то ещё, он не думал. Они тоже такие, точно такие же, мальчик. Почему ты не придумал этого тогда?
5. Погоня
Сосед по прозвищу Цыган резал свинью. В одиночку свинью не режут, надо хотя бы вдвоём: завалить на бок, придержать, чтобы она немного полежала, чтобы не побежала, не вскочила бездумно и не вырвалась. Пока один держит, удерживает изо всех сил, другой творит ужас. Свинью ни в коем случае нельзя держать за уши или ещё хуже - за голову. За живот тоже никак нельзя, ей щекотно. Перед тем, как резать, можно прочитать наставление Академии наук "Как с приятностью заколоть свинью в домашних условиях", год издания - 34, а если Вы - сноб, то лучше начать с классического труда Шпенглера и Сарториса, но самое верное - позвать соседей.
Цыган резал свинью один. Он подумал, что если пригласить кого-то, это ж всё равно надо делиться, он не мог отдать своё, это было выше его сил. И он пошёл в библиотеку, в центр села. Это был позор, но жадность победила. В селе взрослые не ходили в библиотеку, дети только читали, что на уроках зададут, а взрослые кормили скотину, убирали во дворах, чистили в хлевах, пили самогон; некоторые из них тоже читали иногда, то, что приносили дети, может даже, просили детей принести им какую-нибудь книгу, но в библиотеку ходить не отваживались. Поэтому, когда Цыган появился на пороге культурного заведения, библиотекарь, пожилая женщина, с остатками впечатлительности, которые достались ей в наследство, встревожилась.
- Что ты, Толя, хотел взять у нас? - спросила она осторожно. Кроме книг, в её заведении ничего не было, а Цыган ни читать, ни писать не умел. Был не очень грамотным.
- Книжку, - ответил он, перешагивая через свою робость, наступая на горло собственной песне.
- С дочкой что случилось?
- Нет, себе.
"Нельзя говорить, что он неграмотный, что же говорить?" - волновалась женщина. И пошла по - накатанному.
- Какую ж ты книгу хочешь? Про войну или про любовь? - спросила ласково.
- Хочу узнать, как по-учёному разделывать свинью, - начал он издалека. - Заколоть её, как все, или, может, убить?
- Боже тебя упаси, - остановила его библиотекарь.
- Может, шею перерезать, - рассуждал Цыган. Он не мог сказать прямо: "Нужна книга о том, как заколоть свинью в одиночку", стыдился жадности.
- Развитие мясо-молочной промышленности в прошлой пятилетке, - прочла библиотекарь.
- Нет, - отмахнулся Цыган от жутких слов.
- Разведение кроликов, разведение свиней.
- Уже выросла. Резать пора, - поправлял Цыган.
- Приготовление колбас. Как сделать тушёнку, - прочитала библиотекарь чуть ли не по слогам. - Вот и всё. Дальше идёт другая рубрика, - сказала она. - Уничтожение насекомых.
- А уничтожения свиней там нету?
- Да вот почему-то не пишут об этом, - как-то понимающе сказала женщина. - А ты пригласи резника, и делу конец, - догадалась.
- Не могу против себя пойти, - признался Цыган.
- А как бы ты читал?
- Дочка почитала б. Она хорошо читает.
- Извини, Толя, что нету, не могу выручить тебя. Цыган ушёл. "Зарежу и без помощников и без книг".
Ранним утром, когда в темноте уже начали появляться супрематические щели, намёки на день, Цыган вошёл в загон, открыл дверь в сарайчик и скомандовал:
- Подъём!
Свинья колебалась, идти или нет. Ладно, пойду. Что в такую рань-то?
Цыган скрутил её верёвкой - знал как - и они пошли к жертвеннику. Свинья упиралась, и Цыган осознал, какую силищу набрала она на его харчах. Продвигались медленно: шаг вперёд, два шага назад. В силе она почти не уступала человеку, о выносливости её было ничего не известно. "Может, кликнуть соседа", - подумал Цыган, но, воззлившись на себя, потащил животное со всей мочи. Свинья упиралась, ноги у неё не шагали, они стояли ровно, не сгибались, и позади оставалась борозда, как после плуга. Трудная дорога к месту казни. "За что?"
Мягкая соломка, которая лежала на предполагаемом месте, распалила уже свинью, силы её удвоились, и они - жертва и палач - остановились в нескольких шагах от лобного места. Передышка. Нрав своей воспитанницы Цыган знал отлично, он угадывал её малейшие капризы, причуды и прихоти; она не любила, когда щекотали соломинкой в ухе, и млела, когда её почёсывали. И тут вдруг Цыган почесал ей животик, мышцы сами собой расслабились; и вот они у цели. Хитростью взял Цыган, обманом. Вот как бывает.
Времени прошло много, ещё не вечерело, и солнце ещё не взошло, но уже рассвело, и было видно всё, весь ужас происходящего открывался пред очами беспечного путника, вечного странника в поисках милостыни. Надо было идти и просить, просить. По темноте не видно, вот рассвело, значит, пора в дорогу.
Свинью надо было завалить и придержать за ноги, чтоб она не вскочила за чем-нибудь и не побежала. Чтоб не помчалась, не умчалась, сломя голову. Если бы она сама вздумала прилечь набок, передохнуть, но это положение не было её любимым, и она, к тому же, почему-то не слушалась, хотела удрать. Цыган заваливал задние ноги, но передние гребли, тащили вперёд. Он пробовал завалить передние, тогда задними она вытворяла немыслимое. Как бык на родео. Волосы Цыгана цвета вороного крыла разметались, свинья вся была - пружина, а он - маньяк-насильник.
Цыган стоял посреди двора с ножом в руке. Такое бывало часто. Как выпьет, так хватает нож, становится с ним на видном месте и кричит: "Убью!" Тут и жена его, Настя, выходит. И он за нею… Ненавидел. А дочку любил люто.
В этот раз Цыган стоял посреди двора с ножом в руке и не кричал. Когда отец подошёл к нему, то увидел, что лезвие ножа в крови, по самую рукоятку. "Кричал, кричал - убью, и вот, наверно, убил".
- Не убил, - сказал Цыган.
- А кровь?
- В сердце, наверно, не попал.
- Где же она? - спросил отец.
- Там, - махнул рукой на огород. - Надо дорезать, - успокоил он отца.
- А Настя где? - вырвалось у отца.
- Посуду готовит.
- Фу, - отец перекрестился, хоть и был неверующим.
На пороге появилась Настя, внимательно посмотрела по сторонам и сладким голосочком спросила:
- А где это наша девочка?
Говорилось, понятно, о свинье. Дочку так ласково она не называла.
"Скрылась в просторах галактики", - Цыган не мог так ответить. "Затерялась в межзвёздном пространстве", - и так не мог сказать он.
- Убежала, - ответил бесхитростно, - показывая окровавленный нож. Потом пошёл в сарай, взял там вилы и сказал ещё слово. - Заколю.
"Неужели с вилами на свинью?" - недоумевал отец.
Не мог поверить.
Свинья гоняла по огороду, унавоживая землю. Назад, в сарайчик, путь ей был заказан. А другой дороги она не знала. Так и нарезала круги по огороду в полгектара, обречённая на гибель, без светлого будущего, и настоящего у неё уже оставалось чуть-чуть, потому что друг её стал врагом. Вскоре он появился на голубом горизонте. Свинья повернулась к нему хвостом и помчала прочь. Комья земли вылетали у неё из-под копыт. Цыган тоже бегал быстро. Но не так быстро, как свинья. Это он знал наверняка. Когда свинья была ещё маленькой, крошкой, они, бывало, играли взапуски, и тогда уже он не догонял её - она ставила рекорды, - что уж говорить о теперь? Он залёг в лопухах, на меже. Свинья потеряла из виду своего обидчика и никак не могла обнаружить его. Куда это он запропастился? Нервы её не выдержали, и она зарычала. Ноздри у неё раздулись, пасть открылась, а зубы приготовились кромсать кормильца и друга. Цыган испугался несколько, но потом вспомнил про копьё. И смело пошёл в атаку. Но ошибся в направлении.
Свинья, получив передышку, залегла в зарослях кукурузы. Она старалась получше спрятать гриву, чтобы подольше остаться незамеченной. Кисточка хвоста нервно подрагивала. Подрагивало и левое веко - застарелая болячка… Но зверь готовился к прыжку… Ныл ещё зуб, да и на душе было хуже некуда…
Всё расплывчатей становились предметы, всё хуже думалось. Нет, уже не прыгнуть. Потеряно слишком много крови. Она завалилась на бок. И мысли её утекли.
6. Дорога
Под ногами был снег, а под снегом - мёрзлая земля. Снег был белый, как луна, которая светила. Светало. Мы втроём, два старших двоюродных брата и я, шли по снегу, по бездорожью. Из одной деревни в другую. Кроме нас, ничего не шло. Автомобилей и тракторов не было видно. Ни вблизи, ни вдали. Замело. Мы шли домой, в свою деревню, до неё оставалось уже совсем чуть-чуть, один переход.
Мы давно уже были в пути, с полгода… Ехали на грузовике с открытым верхом, братья краснели, когда долго сидели в кузове, меня кутали в тулуп, который был тёплым, как живой баран, и запах от него был, как от разгорячённого барана. Если уж совсем замерзали, танцевали. Кузов у автомобиля был крепким, танцуй, сколько хочешь. Я не танцевал - не умел. А братья умели. Первый раз они стали друг перед другом, и давай двигать ногами. Колени ходили, как шарниры. Но веселье длилось недолго. Водитель остановил грузовик в поле, которому не было конца.
- Ребята, не танцуйте шейк, - сказал он.
- Нам холодно на крыше.
- Шейк запрещён, - слово "шейк" он произнёс с ужасом.
- Мороз допекает.
- Так прыгайте с ноги на ногу.
- Мы любим шейк танцевать.
- Он запрещён.
- Вокруг живой души нет.
- За это меня могут посадить, - обречённо сказал он, и полез в кабину. Снаружи было очень уж холодно. В кабине сидела большая женщина. Она была живая, водила глазами, всматривалась в горе-танцоров. Сплясали б гопака - другое дело.
Машина сердито рванула с места. Потом уже побежала поспокойнее. В кузове холодало с каждой минутой. Казалось, приближаемся к северному полюсу. Меня замотали верёвкой поверх тулупа, чтоб не выдыхалось тепло. А братья прыгали с ноги на ногу. Но так им было не согреться. И они вдарили твист - стильный танец. Автомобиль тут же остановился. Бескрайние поля и не думали кончаться. Поле от поля отделяли посадки, в которых прятались от мороза зайцы, зарывшись в снегу, дыша на уши, согревая душу мыслями о лете. Водитель вылез из кабины.
- Ребята, не танцуйте твист, - попросил он. - Меня снова могут посадить, - добавил и скрылся в кабине.
- Не будем танцевать запрещённых танцев, - сказал старший брат.
- А других мы не умеем.
- Вспомним упражнения физкультуры.
Физкультминутка длилась долго. Но когда приехали окончательно, - дальше грузовик не шёл - оказалось, что никто не окочурился, а только закоченели все. Братья выпили согревающего из ледяной бутылки, а меня развязали, чтобы побегал по земле.
- Спасибо, - сказал младший брат водителю и дал ему деньги.
- Не надо денег, - отказался от денег шофёр, - за деньги-то меня уж точно…
Тогда старший брат дал ему кусок сала. Сало он взял.
Летели на вертолёте с крыльями. Внутри было не жарко, но так оглушительно шумело, что холода не чувствовалось. Братья не танцевали, сидели, если проломить дно, высоко падать, да танцы и не получились бы, вертолёт то и дело входил в пике, внутри всё переворачивалось, падало, потом выходил из пике, всё сжималось; вертолётчики закрылись в кабине, и что они там делали, неизвестно. Стало известно только тогда, когда один из них высунулся, и спросил:
- Водочки не хотите согреться?
- Хотим, - ответил младший брат. Может, боялся обидеть воздухоплавателя.
- Спирт есть! - кричал пилот.
- Из пике не выйдем! - шутил брат.
- Из пике всегда выйдем, прилетим не туда.
С такими весёлыми лётчиками страшно не было. И они нас высадили на земле.
- То, что нужно, - сказал младший брат. Но по его интонации чувствовалось, что залетели мы куда-то в сторону или туда, куда он и сам не знает. - Зато хорошо полетали, - добавил он.
К нам подошёл, тут же, на площадке, где приземлился вертолёт, отчаянный человек.
- Не хотите полетать? - спросил он.
- Да мы только с неба.
- Неужели налетались?
- Немного в сторону нам бы не помешало.
- Куда? - крикнул неизвестный. Как "ура" крикнул.
- В Градикс надо.
- Так я ж туда лечу, - сказал ас.
Он подвёл нас к своему самолёту. Младший брат хотел обойти вокруг самолёта, но ас остановил его:
- Не надо, не для слабых.
- Хочу посмотреть.
- Ну, иди.
Брат мигом вернулся.
- А где же крыло? - спросил он у летуна.
- Другое крыло, - поправил ас… - Срезал при посадке. Так теперь и летаю, на одном. Боюсь доложить, отберут машину.
- На нём и полетим? - спросил уже старший брат.
- На нём, на родном.
- А взлетит?
- Чё болтать, по местам, - скомандовал предводитель.
Мы сели.
- Пересядьте на другую сторону, туда, где крыло. Мы пересели.
Самолёт побежал, подскочил и взлетел.
- Внимание, - сказал авиатор, - лучше не шевелитесь, можем опрокинуться. Я держу равновесие своим телом, и нашажизньвнашихруках, - почти напел он.
- Летим! - закричал лётчик, как будто летел впервые в жизни.
Мы пролетали деревни и хутора, сёла и селения в несколько дворов, и все, кто был внизу, поднимали головы к небу, открывали душу холоду. Верующие крестились, а неверующие не верили.
В Градикс прилетели ночью. Или днём. Или на закате. Но, может, и на восходе.
- Сели! - сказал лётчик, и в его словах чувствовалась такая сила, что он мог, казалось, летать и так, без самолёта, а, только расправив руки, и нас на себе мог так нести.
Но с тех пор прошло так много времени, столько километров пути, столько приключений, что про лётчика и его боевую машину вспоминалось смутно.