В те дни все любили Суворова – и он, кажется, любил всех. В пространном письме Екатерине Потёмкин хлопотал о награждении Суворова, описывая впечатляющую битву в красках: "На тесноте сперлось множество конницы и пехоты, и, смешавшись с неприятелем, сделали кучу, которую было уже трудно в строй привести. Он своим постоянным присутствием в первых всегда рядах удержал людей на месте. Солдаты сами повторяли бегущим: "Куда вы? Генерал впереди!". Талантливейший администратор и реформатор армии, Потёмкин смог по достоинству оценить Суворова после кинбурнской победы: "Кто, матушка, может иметь такую львиную храбрость? Генерал-аншеф, получивший все отличности, какие заслужить можно, на шестидесятом году служит с такой горячностью, как двадцатипятилетний…". Императрица ответит благосклонно: "Победа совершенная, но жаль, что старика ранили". Через Потёмкина Екатерина послала Суворову и собственноручно написанный весьма лестный рескрипт. Особенно брали за душу слова монархини: "Чувствительны нам раны ваши". Старый солдат до слёз был растроган.
Благодаря эмоциональному представлению Потёмкина, императрица "решилась к нему послать за веру и верность Св. Андрея" – высший орден империи, не считаясь со "старшинством" генерал-аншефов Долгорукого, Каменского и Миллера. Суворов благодарил Потёмкина в самых цветастых выражениях: "Цалую ваше письмо и руки, жертвую вам жизнию моею и до конца дней". Да и сам князь Таврический в те дни в переписке с Суворовым даже превысил меру галантного века, выражая свою благодарность: "Не нахожу слов изъяснить, сколь я чувствую и почитаю вашу важную службу; я так молю Бога о твоём здоровье, что желаю за тебя сам лучше терпеть, нежели бы ты занемог".
После сражения, ранним утром, русские офицеры заметили возле мыса Кинбурнской косы построенные в линию турецкие суда. Туда на шлюпках турки перевозили своих "живых и мёртвых". Суворов пишет Потёмкину: "Мы их поздравили рикошетами с 6-й и 7-й нижних батарей". На мыс Суворов послал казаков донского полковника Исаева, которые ещё раз показали туркам, что московиты держат косу под контролем.
До весны 1788 года Суворов жил-поживал в Кинбурне. Несколько раз на своём донском коне объезжал укрепления. Такие поездки занимали по пять-шесть дней. Следил за подготовкой к зимним холодам ("Казаки своих лошадей берегут, и есть у них сено на морозы") и к новым боевым действиям.
В декабре, в Кинбурне, Суворов пишет руководство для командиров частей, которое начал с указания на существенный недостаток, всё ещё присущий некоторым армейским частям: "В сражении регулярным войскам крик весьма неприличен и варвары того не чинят; он знак не храбрости, но больше робости, происходящей от недовольного в экзерцировании солдат и от того ненадёжность их на самих себя. Хотя в свете храбрее россиянина нигде нет, крик только опасен, что он один приносит военную расстройку, лишают послушания и уже не внемлят команды. Господам начальствующим в регулярных войсках солдатам крик крайне воспретить и толковать о вреде от оного во всех маневрах и эволюциях". Иное дело – слаженное молодецкое "Ура!" или излюбленная Суворовым барабанная дробь. Эти инструменты повышают боевой дух, сплачивают войско, а от беспорядочного разнобойного крика приходилось избавляться. Говорит Суворов и о конных стрелках, которых должно быть в каждом капральстве по четыре и в каждой казачьей сотне по десятку. Говорит и о пагубной манере "немилосердно убивать" сдавшихся турок, просящих "аман". Это нарушение воинской этики приводит в ярость "басурман" и наносит вред Российской армии.
Полгода Суворов приходил в себя, залечивая раны, а в 1789 году его перевели в армию фельдмаршала Румянцева. Вскоре Румянцев попросился в отставку, общее командование осталось за Потёмкиным, но Суворов продолжал отдавать рапорты и отставленному Румянцеву, проявляя ученическую верность и свободный дух.
Попытаемся восстановить перипетии этого драматического эпизода. Осадную дугу (окружить Очаков мешало море) Потёмкин разделил на три участка. Правым крылом командовал генерал-аншеф И. И. Меллер, который будет главным сподвижником Потёмкина в длительной осаде и штурме Очакова. Центр дуги контролировали войска генерал-аншефа Н. В. Репнина, а левым крылом командовал герой кампании 1787 года, генерал-аншеф А. В. Суворов. В ведении Суворова были четыре гренадерских батальона общим числом 2356 человек. В группировке Суворова действовал и казачий отряд полковника Петра Скаржинского, дежуривший ближе к стенам Очакова.
27 июля, в два часа пополудни турецкий отряд сделал вылазку из крепости и напал на казачий пикет. То были бугские казаки полковника Петра Скаржинского. Он располагал сотней спешенных казаков и шестью десятками конников. Из крепости на казаков вылетели полсотни всадников. Этот отряд прикрывал скрытно двигавшихся на Скаржинского пять сотен пеших янычар. Скаржинский смело атаковал турок – атака захлебнулась. Он перестроил свои скудные силы и напал вторично, но вынужден был отступить, теряя людей.
Получив сведения о турецкой вылазке, Суворов быстро послал на выручку казакам сотню фанагорийцев – и стал готовить атаку. За фанагорийцами на место сражения выступил гренадерский батальон подполковника Фишера. Командовать русскими силами в схватке Суворов поручает генерал-майору И. А. Загряжскому, но и сам бросается в бой. Силы стягивались с обеих сторон – и завязалось сражение, в котором с турецкой стороны приняли участие 3000 солдат. Суворов этого и хотел, для того и ринулся в бой, чтобы закончить дело, ворвавшись в крепость.