Уже в первых поэтических опытах проявилось есенинское ассоциативное восприятие действительности. Поэт выстраивал метафорические цепочки: "Там, где капустные грядки / Красной водой поливает восход, / Клененочек маленький матке / Зеленое вымя сосет", "Дымом половодье / Зализало ил. / Желтые поводья / Месяц уронил". Тогда же в его лирику вошел романсный стих с характерной напевностью, синтаксической простотой и стройностью, законченностью предложения в границах строки или строфы: "Тихо дремлет река. / Темный бор не шумит. / Соловей не поет, / И дергач не кричит". Язык Есенина прозрачен, ясен; обращаясь к метафизическим темам, он избегал недоговоренности, двусмысленности образа.
В 1915 г. С. Есенин из Москвы переехал в Петербург, там познакомился с А. Блоком, С. Городецким, Н. Клюевым, С. Клычковым. С одной стороны, ему открылись двери литературных салонов, с другой - он вошел в круг крестьянских поэтов. Он стал знаменит, приобщился к поэтическому объединению "Краса", создателями которого были С. Городецкий и А. Ремизов. Лирика поэтов из крестьян в ту пору уже стала составной частью культуры "серебряного века", и Есенин вместе с Клюевым и Клычковым привнес в русскую поэзию свою тему.
В 1915 г. у кроткого лирического героя С. Есенина ("На сердце лампадка, / А в сердце Исус") появился мятежный двойник. В его поэзию вошли вийоновские мотивы:
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого - нибудь зарежу
Под осенний свист.
И меня по ветряному свею,
По тому ль песку,
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
Россия в лирике С. Есенина уже не только страна кроткого Спаса, но и мятежников. Поэт теперь считал, что "Не одна ведет нас к раю / Богомольная тропа"; другая тропа - "железного звона цепей". Черная Россия, разбойная Россия стала олицетворением вольницы.
С 1916 по 1918 г. поэт создал цикл религиозно - революционных поэм - утопий, неоевангельский миф о русской революции. В этот период он испытал на себе влияние одного из лидеров левых эсеров, вдохновителя и организатора "скифства" Р.В. Иванова (Иванова - Разумника). С. Есенин - участник альманаха "Скифы" 1917 и 1918 годов, ориентированного на народную, крестьянскую Россию и объединившего вокруг себя Н. Клюева, А. Ремизова, А. Белого, В. Брюсова, Л. Шестова, Е. Замятина и др. Р. Иванов вслед за Н. Клюевым способствовал росту крестьянского самосознания у С. Есенина. Под их влиянием поэт ассоциирует крестьянский рай с революционной идеей, с новым образом России, что нашло отражение в поэмах 1916–1918 годов. И Февральскую, и Октябрьскую революции он принял как крестьянские и христианские по содержанию; их цель - воплотить на земле христианский и крестьянский социализм. Марксизм был чужим для него учением.
Метафизическое восприятие революций было органично русскому сознанию. Религиозные искания С. Есенина были созвучны утопиям века, будь то мысль В. Розанова о постхристианской эре, пророчества Д. Мережковского о Царстве Духа, о Третьем Завете или футуристические идеи В. Маяковского о революционном благоденствии. В религиозно - революционных поэмах "Товарищ", "Певущий зов", "Отчарь", "Октоих", "Пришествие", "Преображение", "Сельский часослов", "Инония", "Иорданская голубица", "Небесный барабанщик", "Пантократор" говорилось о Богом избранной стране России, предназначенной быть земным раем: "Осанна в вышних! / Холмы поют про рай. / И в том раю я вижу / Тебя, мой отчий край" ("Октоих").
Февральская революция трактовалась С. Есениным как революция мужика - старообрядца: "Но гонишь ты лихо, / Двуперстым крестом" ("Отчарь"). Русский мужик представал в поэмах и чудотворцем, и ловцом вселенной, и библейским пастухом. Этот мужик принимал в свои "корузлые руки" младенца Исуса, да и родился Христос в "мужичьих яслях". В написанной в 1917 г. поэме "Товарищ" Исус идет на борьбу "за волю, за равенство, за труд" вместе с Мартином и гибнет за республику, которая отныне подменяет христианское понятие Воскресения.
Послереволюционная Россия - новый Назарет: "Новый Назарет / Перед вами. / Уже славят пастыри / Свет за горами" ("Певущий зов"), "Радуйся, Сионе, / Проливай свой свет! / Новый в небосклоне / Вызрел Назарет" ("Инония"). Революция отождествляется с Преображением и Рождеством. Рождение новой России - вселенское явление; в поэмах и стихотворениях С. Есенина появился образ ожеребившегося новым Назаретом неба, отелившегося Россией Господа, что соответствовало есенинскому мифу о крестьянском коровьем боге.
Религиозному содержанию маленьких поэм соответствовали мистическая образность, библейские персонажи и сюжеты, активно использованный Тёрлибр, в данном случае соотносимый с русскими духовными стихами.
Еретическая и утопическая мысль С. Есенина прозвучала с особой силой в поэме 1918 г. "Инония". Это была поэма о разрушении старой России и старой веры. В ту пору в православии поэт желал видеть обновление. В левизне С. Есенина было больше не политического, а метафизического смысла. "Инония" посвящена библейскому пророку Иеремии; в "Книге Иеремии", в "Плаче Иеремии" речь шла о разрушении Иерусалима и Вавилона, о карающем гневе Саваофа и жертвах Его гнева - страдающих смертных. Есенин, пророк Инонии и одновременно восьмикрылый ангел, хоть и "говорит по библии", но обещает народам иного, не жестокого бога. Поэт не соглашался с библейским каноном.
Его левохристианские позиции были близки к богоборчеству, породили тему иного, послереволюционного бога в иной, послереволюционной России: "Я иным тебя. Господи, сделаю". Желая видеть в Инонии светлую, беспечальную страну, он отверг ортодоксального Христа как символ страдания, как образ истязаемой плоти. Не желая воспринимать спасение "через муки Его и крест", он писал: "Тело, Христово тело / Выплевываю изо рта". Эту не богоборческую, но еретическую мысль С. Есенин высказал 4 января 1918 г. А. Блоку, который записал его слова в дневнике: "Я выплевываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия)". Несмотря на крайний нигилизм С. Есенина, Инония - страна с Богом ("Слава в вышних Богу"), "Со светлым Исусом" ("Новый на кобыле / Едет к миру Спас"). Инония - страна одухотворенная, в ней - приоритет духа, потому в адрес материалистической Америки прозвучали предостережения: "Страшись по морям безверия / Железные пускать корабли!"
Есенинскую утопию Инонию населяют сверхчеловеки - божества, способные плугом вместе с солнцем распахать "нощь", мыть свои руки и волосы "из лоханки второй луны", раскусить месяц, "как орех", "на пики звездные" вздыбить землю, млечный прокусить покров, вытянуть язык "кометой", разломать пополам "нашу матерь - землю", надеть на земную ось "колесами солнце и месяц", встряхнуть за уши горы. У новых людей - иные религиозные символы, потому старые отрицаются: "Проклинаю я дыхание Китежа / И все лощины его дорог", "Языком вылижу на иконах я / Лики мучеников и святых", "Проклинаю тебя я, Радонеж, / Твои пятки и все следы!" Сам Есенин - из ангельской рати: "Грозовой расплескались вьюгою / От плечей моих восемь крыл".
"Инония" была критически воспринята и русскими эмигрантами, и марксистскими идеологами. Критики - марксисты не смогли принять "Инонию", усмотрев в ней утопию в духе Китежа. В пору классовой идеологии и отношения к мужику не только как к труженику, но и как к собственнику С. Есенин изобразил страну со всеобщим счастьем, со свободными хлебопашцами, с кипарисовыми избами. Отрицая Китеж, он оставался верен китежскому канону и создал миф о мужичьем рае. Послереволюционная Россия была связана в его сознании с крестьянским ладом, с природой, с отрицанием технократии. Для И.А. Бунина "Инония", наоборот, стала символом "басурманского", "дьявольского" начала. В статье "Инония и Китеж" он противопоставил две культуры, воплотившиеся в творчестве А.К. Толстого и С. Есенина. Тема "хама, хищника и комсомольца", планетарной матерщины прозвучала и в статье И.А. Бунина "Миссия русской эмиграции". Для него есенинское творчество было "хлыстовскими виршами". По мнению В. Ходасевича, "Инония" была антихристианской и кощунственной поэмой, а философ и богослов В. Ильин считал, что в творчестве Есенина выразилось особое христианство, соединившее в себе и православие, и язычество.
В июне 1918 г. в газете "Знамя труда" была опубликована поэма С. Есенина "Сельский часослов", в которой, помимо темы Третьего Завета, было выражено и некоторое смущение лирического героя по поводу своей религиозной революционности: "О красная вечерняя заря! / Прости мне крик мой". Поэт в замешательстве, он усомнился и в библейской, пастушеской избранности крестьянина: "Пастухи пустыни - / Что мы знаем?.. / Только ведь приходское училище / Я кончил, / Только знаю Библию да сказки, / Только знаю, что поет овес при ветре… / Да еще / По праздникам / Играть в гармошку". В августе вышла в свет "Иорданская голубица" - поэма, в которой Есенин и радовался гибели старой Руси во имя "вселенского братства людей", и искренне оплакивал "отчалившую Русь".
В стихотворении 1919 г. "Кобыльи корабли" есенинский Третий Завет обернулся мором. Поэт описал апокалипсические картины современной России: "черепов златохвойный сад", "рваные животы кобыл", голодные собаки "сосут край зари", "бешеное зарево трупов". Лирический герой - зверь "у людей в загоне", он пришел в этот мир не разрушать, а любить. В "Кобыльих кораблях" С. Есенин приносил покаяние за свой нигилизм; в них он и отрицал большевистскую утопию, и отрекался от себя - мистического революционера из страны Инонии. Так закончился его революционный романтизм. После вселенской мистерии он обратится к реалистическимпроизведениям о судьбе России ("Русь уходящая", "Русь советская", "Страна негодяев" и т. д.).
Предшествующий 1918 г. был знаменателен в жизни С. Есенина тем, что он вплотную занялся проблемами поэтики, теории стиха, общими эстетическими вопросами. Его работа по теории искусства "Ключи Марии" опиралась на массу литературных источников: это работы филологов мифологический школы, с которыми он и соглашался, и спорил, это произведения древнерусской литературы, эпос других народов. Главные идеи "Ключей Марии" - генетическая связь искусства с космосом, двумирность образа, метафоричность поэтического слова. Метафора - суть поэзии, в ней соединены два мира - вселенский и земной.
С. Есенин стремился систематизировать образы по принципу: душа, плоть и разум, выделив соответственно образы корабельные, заставочные, ангелические. Все они метафоричны по своей природе, отражают ту или иную степень уподобления, смешения, взаимопроникновения явлений, понятий, миров друг в друга. Заставочный образ создается из простого уподобления: солнце - колесо, телец, заяц, белка, а тучи - стадо овец, корабли и т. д. Корабельный отражает движение понятий друг к другу. Так Соломон воспринимал Суламифь: зубы ее - как стадо коз, бегущих с гор Галаада. Ангелический образ - новый, в нем состоялась полная метаморфоза одного понятия в другое: в мифах ветры "веют с моря стрелами".
В лирике С. Есенина есть и заставочные образы ("Тучи - как озера, / Месяц - рыжий гусь"), и корабельные ("Рыжий месяц жеребенком / Запрягался в наши сани", "Младенцем завернула / Заря луну в подол"), и ангелические ("Месяц, всадник унылый, / Уронил повода").
Слово С. Есенин воспринимал мистически, как синтез земного бытия и вселенной, как нечто беззначное. В статье 1918 г. "Отчее слово" он дал такую аллегорию: мы бьемся в речи, "как рыбы в воде, стараясь укусить упавший на поверхность льда месяц, но просасываем этот лед и видим, что на нем ничего нет, а то желтое, что казалось так близко, взметнулось еще выше". С. Есенин, как пушкинский поэт - пророк, видит либо стремится увидеть тайны неба; согласно его концепции, поэтическому слову дано выразить тайны мироздания. С. Есенин полемизировал с эстетической позицией Н. Клюева, согласно которой поэтическое слово отражает лишь тени, отсветы мистической и природной тайны:
"Духостихи - златорогов стада, / Их по удоям не счесть никогда, / Только следы да сиянье рогов / Ловят тенета захватистых слов". Версия Клюева восходила к эстетике XIX века - к "Невыразимому" В. Жуковского, как версия Есенина - к "Пророку" А. Пушкина.
Пристальный интерес С. Есенина к поэтике совпал с его знакомством с А. Мариенгофом и В. Шершеневичем и рождением имажинизма. Объединившись в одну литературную группу, ориентированную на признание ценности образа, они высказали тем не менее противоположные эстетические взгляды. В 1920 г. появился теоретический трактат В. Шершеневича "2х2=5. Листы имажиниста", в котором образ объявлялся самоценным, а Есенин назывался еретиком имажинизма, поскольку работал над выразительностью и без того самоценного образа. Шершеневич отвергал интуицию в творчестве и отдавал предпочтение в поэзии логике. В противоположность этой концепции С. Есенин в "Ключах Марии" писал о мистическом, интуитивном начале в искусстве. Мир воспринимался Шершеневичем физически, как плоть - отсюда в поэзии имажинистов максимум плотского откровения и физиологической беззастенчивости, того, что Шершеневич называл "ощупыванием". Для С. Есенина образ выражал двумирность, плотское и духовное, земное и вселенское. Русский язык представлялся Шершеневичу неуклюжим рыцарем в латах, глагол объявлялся аппендиксом поэзии. С. Есенин "Ключах Марии" первенство в поэтической лексике отдал глаголу. В "Кому я жму руку" (1920) В. Шершеневич утверждал, что национальная поэзия - абсурд. В статье 1921 г. "Быт и искусство" С. Есенин отвергал принцип наднациональности искусства, а также принцип поэтического диссонанса, высказанный в "Кому я жму руку". В трактате Буян - остров. Имажинизм" А. Мариенгоф отрицал талант как критерий поэзии, но провозглашал принцип антиэстетизма, нарочитого соития в образе чистого и нечистого. Эти теоретические положения также были неприемлемы для Есенина. Таким образом, в русской поэзии сложились две версии имажинизма.
Разрыв С. Есенина с имажинистами был неизбежен. В его поэзии по - имажинистски организованный, сотворенный образ, родившийся из неожиданных ассоциаций ("Взбрезжи, полночь, луны кувшин / Зачерпнуть молока берез", "Золотою лягушкой луна / Распласталась на тихой воде"), сроднился с крестьянской культурой.
В 1920 г. С. Есенин пришел к выводу о том, что реальный социализм умерщвляет все живое. Из его лирики ушли темы религиозно - революционного преображения России, появились мотивы утекания, увядания жизни, отрешенности от современности ("По - осеннему кычет сова….", "Я последний поэт деревни…"). В образе лирического роя - хулигана уже не было оскорбительного, эпатирующего начала. В "разбойнике и хаме", в "по крови степном конокраде" обозначилась внутренняя оппозиционность С. Есенина в советских условиях.
В его поэзии трагически зазвучала тема противостояния города и деревни. В "Сорокоусте" (1920) город - враг, который "тянет к глоткам равнин пятерню"; сама природа - в состоянии гибели: "Головой размозжась о плетень, / Облилась кровью ягод рябина"; крестьянин переживает духовный кризис: "И соломой пропахший мужик / Захлебнулся лихой самогонкой". Эта же тема - в стихотворении "Песнь о хлебе" (1921). "Мир таинственный, мир мой древний…" (1922) представляет конфликт города и деревни как метафизическую трагедию: город не просто-, железный враг, он еще и дьявол ("Жилист мускул у дьявольской выи"). Победа железного, то есть неживого, ассоциировалась в сознании поэта с социализмом "без мечтаний".
В 1921 г. разочаровавшийся в революции и советской власти С. Есенин обратился к образу мятежника, бунтаря - Пугачева. Он отказался в "Пугачеве" от любовной интриги, обошелся без женских персонажей. Его не удовлетворила и пушкинская трактовка Пугачева, в которой не раскрыта гениальная природа бунтовщика. Есенин относился к нему как к гению, к его сподвижникам - как к крупным, ярким личностям. Тема пугачевщины, народной оппозиции решалась им в жестком ключе, все внимание было сосредоточено на противостоянии власти и народа.
Трагедия пугачевского восстания воспринималась поэтом в контексте современности. "Страна негодяев" (1922–1923) стала логическим завершением темы конфликта власти и крестьянства. Номах, то есть Махно, глава крестьянского восстания в советской России, продолжил в творчестве С. Есенина линию Пугачева. Идея написать "Страну негодяев" созрела после выхода в свет "Пугачева".
Номах, в портретной характеристике которого отразились черты самого Есенина, противостоял организованной карательной машине и одерживал над ней верх. Чекистов, "гражданин из Веймара" и враг Номаха, - чужак в России, русофоб, для которого нет никого "бездарней и лицемерней", чем "русский равнинный мужик". Он приехал в Россию "укрощать дураков и зверей", перестраивать храмы Божий "в места отхожие". В столкновении Чекистова и Номаха прослеживается не только политический аспект, но и нравственный, религиозный, национальный, личностный. Разрешиться он может только кровью: от комиссаров исходит идея массового террора, сто "бандитов" должны качаться на виселицах, а Номах готов двинуть на карателей, на тех, кто "жиреет на Марксе", танки.
Драма Номаха, поначалу примкнувшего к революции и разочаровавшегося в ней, - драма самого Есенина. В 1926 г. из корректуры "Страны негодяев" были изъяты слова Номаха: "Пустая забава! / Одни разговоры! / Ну что же? / Ну что же мы взяли взамен? / Пришли те же жулики, те же воры / И вместе с революцией / Всех взяли в плен…" Есенину важно было показать, что в России еще есть повстанцы; Номах говорит о "бандах" разуверившихся в революции по всей стране. Поэт пришел к мысли о том, что его крестьянская революция еще и не начиналась. 7 февраля 1923 г. он писал в письме к А. Кусикову: "Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по - видимому, в нас скрывался и скрывается какой - нибудь ноябрь".
Тема "Страны негодяев" нашла свой отклик и в цикле "Москва кабацкая", в который вошли стихотворения 1921–1924 годов. Тема цикла - бесприютность поэта, крушение его идеала социалистического рая. Лирический герой включенных в цикл стихотворений - жертва, как и сама деревня; он неприкаян в социалистической стране, "отовсюду гонимый". Но он же - как волк, которого травят охотники и который, чуя смертный час, бросается на врага. При подготовке к изданию поэту пришлось вычеркнуть две строфы из стихотворения "Снова пьют здесь, дерутся и плачут…", в которых выражались его оппозиционные настроения, и звучала тема крестьянских восстаний: "Ах, сегодня так весело россам. / Самогонного спирта - река. / Гармонист с провалившимся носом / Им про Волгу поет и про Чека"; "Жалко им, что Октябрь суровый / Обманул их в своей пурге. / И уж удалью точится новой / Крепко спрятанный нож в сапоге".
Отрекаясь от революции, он отрекался и от своей прежней роли преобразователя, пророка Инонии. В лирическом герое "Москвы кабацкой" "прояснилась омуть в сердце мглистом", происходило освобождение от своего мятежного двойника. В "Москву кабацкую" Есенин включил стихотворение "Я обманывать себя не стану…" - свое поэтическое оправдание:
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.