21 мая император попрощался с супругой и своей дорогой Екатериной, с первой – сдержанно и почтительно, со второй – страстно и трогательно. Долг призывал его отправиться к театру военных действий. Александр уезжал с тяжелым сердцем. Через день после отъезда он пишет из императорского поезда возлюбленной: "Здравствуй, милый ангел души моей. Я довольно хорошо спал, но пробуждение мое было грустным после всего того счастья, которое мы познали вместе. Мое бедное сердце сжимается от того, что я покинул тебя, и у меня такое ощущение, будто я увез твою жизнь с собой, а моя осталась с тобой". Спустя четыре с половиной часа он добавляет несколько строк: "Все утро я провел в работе и только что отдохнул, горестно вздыхая о том, что не могу видеть тебя и наших дорогих деток… Твой навеки". (Константин де Грюнвальд.)
Человек, ехавший на встречу со своей армией, ни в коей мере не обладал качествами полководца. Ему шел шестидесятый год. Его томила усталость. Он страдал от астмы. Сфера его деятельности – кабинет, документы, встречи с министрами и послами, официальные приемы и интимные вечера с молодой любовницей. Он ехал вовсе не ради того, чтобы покрасоваться перед армией. Сознавая свою некомпетентность в области стратегии, он отказался принять на себя личное командование военными операциями, но при этом не мог оставаться в Санкт-Петербурге, в то время как лучшие сыновья России сражались на Балканах. Он тоже хотел испытать свою долю лишений и опасностей. Он и представить себе не мог, что его присутствие с многочисленной свитой не только не воодушевит войска, но и внесет сумятицу в руководство ими из-за соперничества среди генералов. Царя сопровождал генеральный штаб, чья численность составляла несколько сотен человек. Для их транспортировки потребовалось семнадцать железнодорожных составов. Когда штабные генералы и офицеры высаживались из вагонов, роскошь их мундиров и экипажей вызывала восхищение. "За ними тянулась длинная кавалькада великолепных лошадей, – пишет английский военный корреспондент (Арчибальд Форбс и многие другие: Военные заметки "Daily News", 1877, Лондон, 1878, Константин де Грюнвальд), – впряженных в фургоны и кареты, чрезвычайно удобные, способные превратить поездку по пересеченной местности в изящный променад. Кучера с плюмажами из павлиньих перьев, английские грумы, лакеи, снисходительно улыбающиеся с высоты своих скамей, повара, любующиеся окружающим пейзажем, – все это резко контрастировало с простотой и будничностью экипажей армейских генералов. Это свита императора направлялась на боевые позиции".
Все ключевые посты в действующей армии занимали братья суверена. Великий князь Константин, адмирал, командовал флотом, великий князь Николай – Дунайской армией (двести тысяч человек), великий князь Михаил – Кавказской армией (сто тысяч человек). Командование армейскими корпусами было доверено царевичу Александру и его брату, великому князю Владимиру, хотя и тот, и другой отличались крайней некомпетентностью. Только для того, чтобы князья Николай и Евгений Лейхтенбергские приобрели командные навыки, были специально сформированы кавалерийские бригады. В таком семейном окружении царю вполне могло бы показаться, будто он находится не на войне, а на маневрах в Красном Селе. Тем не менее это был отнюдь не спектакль, успех которого зависел от состояния мундиров и стройности шеренг. Шла война. 15 июня русская армия перешла Дунай и после короткого сражения закрепилась на его правом берегу. Затем авангард под командованием генерала Гурко достиг Балканских гор и, продвигаясь на юг, овладел перевалом Шипка. Эти первые успехи воодушевили русских. Они уже видели себя входящими в Адрианополь и – почему бы и нет? – в Константинополь. Все газеты превозносили храбрость солдат, воевавших под знаком креста против варваров, преданных полумесяцу.
Однако очень скоро выявилась неспособность плохо организованной службы тыла удовлетворять потребности войск. Катастрофически не хватало врачей и санитаров. Если молодые офицеры, окончившие новые военные училища, вполне отвечали требованиям той эпохи, представители высшего командного состава страдали старческим склерозом. "Люди весьма преклонного возраста, – пишет английский военный корреспондент Арчибальд Форбс, – они изучали военное искусство сорок-пятьдесят лет назад. Подавляющее их большинство никогда не открывали книгу и очень редко газету. Они вступили в современную войну, едва очнувшись после полувековой дремы". В то же время доблесть русского солдата вызывала у него восхищение. "Простой русский солдат внушает мне самое искреннее уважение, – пишет он. – Он безропотно совершает бесконечные марши, сгибаясь под тяжестью ноши, и при этом еще весело поет. Он смело бросается в атаку с отчаянным криком "ура". Он упорно обороняется и, даже зная, что ему грозит неизбежная гибель, не помышляет об отступлении. Раненый, он не стонет, пытается помочь соседу и ожидает, что пошлет ему Бог или царь, со стоическим терпением, свойственным подлинному героизму". (Арчибальд Форбс.)
Александра глубоко взволновал этот "подлинный героизм". Зрелище погибших и раненых солдат, руин и пожарищ потрясло его, словно ответственность за все это лежала исключительно на нем. В своих письмах Екатерине он сокрушается по поводу того, что вынужден жертвовать таким количеством людей во имя величия страны. "После ужина, – пишет он ей 5 июля 1877 года, – я навестил двух несчастных болгар, жестоко изувеченных турками, которых привезли в госпиталь Красного Креста, расположенный в ста шагах от моего дома. Я пригласил Уэллесли (полковник Уэллесли, британский военный атташе при русском генеральном штабе), ужинавшего со мной, дабы он полюбовался зверствами своих протеже. Один из болгар умер перед нашим приходом, и у его постели рыдала бедная жена. У него на голове два страшных рубца от сабельных ударов в форме креста. У второго на теле три раны, врачи сказали, что есть надежда спасти его".
Дни императора текли монотонной чередой. Он вставал с рассветом, посещал полевые госпитали, читал телеграммы, газеты, изучал документы, прикалывал к картам маленькие флажки, наблюдал в подзорную трубу за перемещениями войск, обсуждал детали операций со своими генералами. Дела шли далеко не лучшим образом. Отступив поначалу, турки быстро вернули утраченные позиции. Объединившись под командованием Осман-паши, они создали укрепленный лагерь возле Плевны, на правом фланге русской армии. Главнокомандующий, великий князь Николай приказал захватить город, без чего продвижение в глубь Балкан оказалось бы невозможным. Одна за одной, 8 и 18 июля, были предприняты две безуспешные попытки наступления, повлекшие за собой тяжелые потери. "Хорошо еще, что турки не стали преследовать наших храбрецов, – пишет Александр Екатерине. – Иначе все погибло бы. Боюсь, как бы наше поражение под Плевной не приободрило турок".
Теперь о новом наступлении в ближайшее время не могло быть и речи. Генерал Гурко получил приказ отойти назад от перевалов, которыми он столь блистательно овладел. Одновременно с этим неутешительные известия пришли с Кавказа. После успешной кампании русские были вынуждены снять осаду с Карса, а затем уйти из Армении. Во время отступления их сильно потрепали войска Мухтар-паши. Тон английской дипломатии резко изменился и стал угрожающим. Подзуживаемая Дизраэли королева Виктория дала понять, что, если война продолжится, она вступит в нее на стороне Турции. Александр потребовал у Уэллесли объяснений. Тот в ответ лишь пробормотал: "Британское правительство не сможет противостоять мнению английского народа, которое желает войны против России". На следующий день Александр пишет Екатерине: "Если Господь ниспошлет нам удачу и мы совершим этот марш (на Адрианополь и Константинополь), никто не гарантирует, что Англия не объявит нам войну еще в этом году, несмотря на лицемерные пожелания успеха нашим войскам, которые Уэллесли передал мне от этой выжившей из ума старухи. И он не посмел это отрицать".
30 августа Осман-паша нанес третье поражение русским под Плевной. Они оставили на поле боя шестнадцать тысяч погибших. Три попытки наступления стоили им в общей сложности двадцати шести тысяч человек. Александр в отчаянии пишет Екатерине: "О Боже, приди нам на помощь и заверши эту проклятую войну во славу России и во благо христиан. Это крик твоего сердца (имеется в виду: сердца, принадлежащего тебе), которое никто не поймет лучше тебя, кумир мой, сокровище мое, жизнь моя!"
Дизраэли ликовал. Берлин предложил Александру отступить в Румынию и там перезимовать. Был спешно созван Военный совет под председательством императора. Все выглядели чрезвычайно озабоченными. На повестке дня стоял единственный вопрос: что делать? Предпринять зимнюю кампанию? Установилась холодная погода, и в Балканских горах уже выпал снег. Как подвозить подкрепления, боеприпасы и продовольствие через горную местность, где отсутствуют более или менее проходимые дороги? Отступить на левый берег Дуная? Русское общественное мнение ни за что не приняло бы позорный отказ от того, что было добыто кровью стольких солдат-героев. Нет, если не мудрость, то честь требовала остаться на достигнутых позициях и организовать по всем правилам осаду Плевны, перерезав все ее коммуникации с Софией. Приняв это решение, Александр спросил себя: сколькими жизнями ему еще придется пожертвовать и каких результатов он при этом достигнет? Полицейские донесения свидетельствовали о том, что в тылу зреет недовольство. Правительство обвиняли в слабости, администрацию – в продажности, генералов, включая великих князей, – в неспособности управлять войсками. У многих вызывала удивление пассивность императора. Вместо того, чтобы командовать, он посещает госпитали, награждает умирающих, молится на панихидах и плачет. Раз он ничего не делает на фронте, почему тогда не возвращается в Санкт-Петербург? Он заметно похудел, дышал с трудом, плохо спал. Врачи советовали ему уехать, но он противился: "Я не покину армию, пока мы не возьмем Плевну". Единственным утешением ему служили письма к Екатерине, которые он писал каждый вечер.
В начале ноября от пленных турок, захваченных во время штурма одного из бастионов крепости, стало известно, что осажденные остро нуждаются в продовольствии. Страдающие от голода, ослабленные дизентерией, деморализованные – их положение представлялось безнадежным. Тем временем к русским прибыло подкрепление – гвардия и гренадерский корпус. Кроме того, румынский князь Карл прислал им на помощь пятьдесят тысяч солдат. Окрыленный великий князь Николай предложил Осман-паше капитулировать. Тот категорически отказался и 28 ноября попытался прорваться из осажденной крепости вместе с гарнизоном, насчитывавшим тридцать восемь тысяч человек. После шестичасовой кровопролитной битвы турки уступили. Раненый Осман-паша попал в плен. Представ перед Александром, он отдал ему свою шпагу. Тот взял ее за эфес, подержал в руке и вернул владельцу, сказав: "Храните ее в знак моего восхищения и уважения". В главном редуте покоренной крепости был отслужен благодарственный молебен. На солдат пролился дождь медалей. Главнокомандующий, великий князь Николай получил большой крест Святого Георгия.
Спустя несколько дней Александр узнал, что на Кавказском фронте войска под командованием генерала Лорис-Меликова овладели, наконец, крепостью Карс. Теперь русские могли осадить Эрзерум. Они стали хозяевами Армении. На Балканах, после падения Плевны, им открывался путь на Филиппополи, Адрианополь и Константинополь. За две кампании их потери составили сотни тысяч убитых, раненых и больных. Но победа была несомненной. По крайней мере на поле боя. Ибо в кабинетах европейских правительств велась лихорадочная работа с целью свести успехи русских к минимуму. Разработав план дальнейших операций, Александр согласился вернуться в столицу для отражения дипломатического наступления.
Утром 10 декабря 1877 года он прибыл на Николаевский вокзал Санкт-Петербурга, где его встречали члены императорской семьи, министры, сановники, духовенство. Невский проспект заполнила огромная молчаливая толпа. При появлении царя раздались радостные крики. Но те, кто увидел его вблизи, поразились произошедшим в нем переменам: "Когда царь уезжал на войну, – пишет один из очевидцев, – это был высокий, бравый солдат, немного склонный к полноте. Вернулся же он сильно похудевшим, ссутулившимся, с тусклыми глазами. Всего несколько месяцев превратили его в старика". (Морис Палеолог.) Беседы, церковные службы, поздравления – Александр поспешил как можно быстрее отделаться от всего этого, чтобы очутиться, наконец, в объятиях Екатерины.
Она его пожалела, утешила, ободрила. Он сказал послу Франции, генералу Фло: "Мы уже многое сделали. К сожалению, это еще не начало конца". Турки, находившиеся на пределе своих возможностей, запросили перемирия. Александр тут же довел до сведения главнокомандующего, своего брата Николая, что об этом не может быть и речи: "Поскольку они не приняли предварительные условия, операции должны быть продолжены с максимальной энергией. Русская армия уже находилась на расстоянии трех дневных переходов от Константинополя. Возможно ли, что он, Александр, осуществит мечту Екатерины Великой? Он не смел думать об этом. Его вполне удовлетворила бы временная оккупация турецкой столицы".
В Англии царила паника. Британская эскадра вошла в Дарданеллы. Не обращая внимания на эту более чем недвусмысленную угрозу, Александр приказал брату продолжить продвижение войск к Константинополю, если полномочные представители Турции не примут его условия в течение трех дней. Турки приняли условия. Мир был подписан 19 февраля (3 марта согласно григорианскому календарю) 1878 года в маленьком городке Сан-Стефано, расположенном на побережье Мраморного моря неподалеку от Константинополя. Турция признавала независимость Черногории, Сербии и Румынии, соглашалась на создание Болгарского княжества, обязывалась провести определенные реформы в Боснии и Герцеговине и, наконец, уступала России устье Дуная, Батум и Карс, а также гарантировала право прохода через проливы как в военное, так и в мирное время торговых судов нейтральных государств.
Англия и Австрия, не желавшие столь значительного ослабления Турции и стремившиеся извлечь собственную выгоду из сложившейся ситуации, выступили с протестом против условий Сан-Стефанского договора. Особенно негодовали англичане. В Лондоне открыто заговорили о подготовке к войне. Александр оказался перед трагическим выбором: пересмотр договора или новая война. Вначале его охватил патриотический порыв. "Разрыв с Англией почти неизбежен, – пишет он великому князю Николаю. – Мы должны быть готовы к энергичным действиям… Мы могли бы не входить в Константинополь, а занять несколько пунктов на берегу Босфора для контроля за проливом". Но вскоре возобладал голос разума: государственная казна была пуста, войска устали, материальная часть пришла в негодное состояние. В таком положении войны не выигрывают. Великие князья Николай и Михаил уговаривали Дмитрия Милютина, чтобы он настоял на заключении мира. Приехавший из Лондона Петр Шувалов тоже ратовал за почетный компромисс. Усталый Александр был вынужден уступить.
Благодаря посредничеству Германии конгресс состоялся в Берлине. Россию представлял престарелый канцлер Александр Горчаков. Утратив остроту и ясность ума, он позволил Бисмарку переиграть себя. Под давлением всей европейской дипломатии русским пришлось отказаться от большей части статей, обеспечивавших им гегемонию на Балканском полуострове. Тем не менее они получили в свое распоряжение Карс, Батум и Бессарабию, была подтверждена независимость Сербии и Румынии, создавалось новое Болгарское государство под турецким сюзеренитетом. И, наконец, Босния и Герцеговина становились протекторатом Австрии, а Англия получала Кипр.
Берлинский договор, подписанный 13 июля 1878 года, был расценен российским общественным мнением, как плевок в лицо родины. Почему славянские провинции Босния и Герцеговина были отданы Австрии? Почему не получила полную независимость Болгария? Почему русской армии не было позволено войти в Константинополь? Почему в Берлине были растеряны все преимущества, полученные в Сан-Стефано? Военные обвиняли дипломатов в том, что те лишили их победы. Пресса метала громы и молнии в Бисмарка и Дизраэли, перехитривших своих российских партнеров. Германия, Англия и Австрия оказались в одной упряжке. У России больше не было друзей. Трое государственных деятелей, участвовавших в переговорах, были дискредитированы в глазах общественности. Петр Шувалов и Николай Игнатьев вынуждены были уйти с дипломатической службы, Александр Горчаков уехал за границу.
По стране прокатилась волна недовольства. Начался поиск виновных. Ходили слухи, будто члены императорской семьи использовали войну с Турцией как возможность попрактиковаться в искусстве военной стратегии, оставаясь при этом в полной безопасности. Александр реагировал на эти домыслы весьма болезненно. Ему казалось, что реформы, осуществленные им ради материального и морального блага его подданных, сегодня поставлены под угрозу из-за результатов войны, которой он не желал. Никто больше не испытывал благодарности к нему за отмену крепостного права и телесных наказаний, введение суда присяжных и реорганизацию административной системы и армии. Никто не вспоминал о том, что он сделал все для того, чтобы избежать войны, в которой его упрекали, и что он вступил в нее, только выполняя волю народа. Никто не принимал в расчет то, что он избежал нового кровавого конфликта, сделав несколько незначительных уступок.