Неподведенные итоги - Рязанов Эльдар Александрович 15 стр.

Бурков – типичный пример "самородка". На съемочной пло­щадке вокруг него всегда толпа из осветителей, механиков, партне­ров-артистов и, чего греха таить, членов режиссерской группы. Бур­ков был талантливейшим рассказчиком. Когда он начинал свои байки, на площадке постепенно останавливалась работа. Съемочная группа окружала Георгия Ивановича. Благодарные слушатели отвечали взрывами хохота на шутки, вымыслы и показы Буркова. А он был поистине неистощим! Такой талант – редкость! И как мне бы­вало обидно нарушать этот изумительный театр одного актера, становиться, по сути, его душителем и кричать:

– Хватит! Хватит! Давайте работать! Начинаем репетицию!

Все, и я в том числе, неохотно покидали Буркова, чтобы продол­жать съемки.

И еще не могу не упомянуть об одном качестве Георгия Иванови­ча. Оттого, что он частенько играл простоватых мастеровых, людей необразованных, зрителю могло показаться, что он и сам такой в жизни. Однако при первом же общении с Бурковым становились за­метны его высокая культура, образованность, тактичность, подлин­ная интеллигентность. И, что свойственно отнюдь не всем артистам, глубокий ум!

НЕ ОТТУДА

Итак, весной 1961 года я закончил эксцентрическую комедию "Чело­век ниоткуда" по сценарию Леонида Зорина. Это была моя третья лента. Картина рассказывала о приключениях снежного человека в Москве и была, как я уже рассказывал, снята в довольно замыслова­той манере.

Герой ленты по кличке "Чудак" – существо с детским, незамут­ненным сознанием – являлся своеобразным камертоном, по которо­му проверялась действительность. Чистый, наивный, душевный дикарь был своеобразной лакмусовой бумажкой. Благодаря этому, ко­нечно же, условному приему было легче обнаружить пороки и откло­нения нашего общества. В картине, несомненно, присутствовал критический, сатирический заряд. Но поскольку критерием были выбра­ны общечеловеческие мерила, фильм был обречен на неприятие его официальными инстанциями. Но тогда я этого еще не понимал.

Необычность формы, непривычность содержания насторожили многих зрителей и, к сожалению, в первую очередь тех, от кого зави­сел выпуск ленты в кинопрокат. Каждый из аппаратчиков "пупом" чувствовал, что в фильме есть что-то "не наше". И было принято ре­шение – как бы выпустить картину и в то же время практически не выпускать. Сделать это было просто. Картине определили мизерный тираж. Да еще по причинам, о которых я расскажу ниже, фильм про­держался на экранах всего 3-4 дня. Так что пусть меня простят те немногие читатели, которые видели "Человека ниоткуда", если я перескажу его сюжет...

...В горах Памира раскинулись палатки антропологической экс­педиции. Возглавляет ее Крохалев, главный девиз которого – "Дайте мне жить спокойно". Его подчиненный, молодой ученый По­ражаев, творческий, остроумный, эмоционально богатый человек, уверен в том, что племя снежных людей, племя тапи, существует. Но Крохалев – трезвый руководитель. Он реально мыслит и не верит в фантазии Поражаева. Как начальник экспедиции, Крохалев не дает возможности Поражаеву заняться поисками первобытных людей.

Сцена спора снималась в черно-белом изображении, совершенно реалистически. Затем шел эпизод, где Поражаев в запальчивости делал шаг назад, оступался, катился по огромному леднику вниз, падал в уще­лье и головой ударялся о какой-то валун. Валун, разумеется, разбивал­ся, а из глаз Поражаева сыпались цветные искры. Таким образом изо­бражение переходило в цвет. Вступала музыка – и мы видели пляску лохматых дикарей, танцующих вокруг костра. Над пламенем висела раскаленная огромная сковорода, имеющая в диаметре около трех мет­ров. Так начиналась фантазия Поражаева, по метражу составлявшая четыре пятых фильма, а по сути – его содержание. Сон героя до мо­мента, пока он очнется от своего забытья, снимался в цвете.

Итак, Поражаев и какой-то длинноволосый дикарь привязаны к скале. А перед ними вокруг сковороды танцует племя людоедов, племя тапи. Предводитель их почему-то сильно смахивает на Крохалева. Вождь рычит ту же самую сакраментальную фразу, которую "в другой жизни" произносил Крохалев: "Дайте мне жить спокойно".

Начинался суд над Поражаевым и привязанным рядом с ним пленником. Поражаева судили как чужеземца, нарушившего покой племени. Его же сосед – коренной житель – совершил огромное количество преступлений. Одно из обвинений пленному дикарю: "Мы белыми стихами говорим, а он, гордец, употребляет рифму". В спис­ке прегрешений соплеменника по имени Чудак и такое: оказывается, он "не ел друзей, как будто он не знал, что друга съесть особенно приятно!".

Внезапно Поражаев вспоминал, что в этом горном районе дол­жен пролететь спутник. Ученый предъявлял дикарям ультиматум: если его не освободят, он нашлет на племя звезду. И действительно, по мановению руки Поражаева, со знакомым звуком "бип-би-бип" над долиной пролетал яркий космический снаряд. Людоеды в ужасе валились на колени. Освободившись из плена, Поражаев забирал ди­каря в Москву, в XX век.

В Москве Поражаев учил Чудака трудиться. Ведь именно труд, как известно, может превратить дикаря в человека. Сюжетные пери­петии приводили к тому, что Чудак становился начальником спортивной организации. Поражаев поинтересовался: "Зачем ты пошел туда? Как это случилось?" Чудак отвечал: "Я думал, что если стану начальником, то буду человеком". Поражаев ему говорил: "Впредь изволь поступать наоборот: сначала стань человеком, а потом уж будь начальником".

В Москве Чудак влюблялся в молодую женщину, принимал учас­тие в забеге и ставил рекорд на стадионе. В театре, во время спектак­ля, он устремлялся в погоню за отрицательным персонажем, увиденным на сцене, отожествляя его с реально существующим человеком. Чудак элементарно хотел его слопать. Да, Чудак – людоед, но лю­доед, так сказать, избирательный: он пожирает только плохих людей. Поэтому, когда на ученом совете Поражаев демонстрировал Чудака, тот пожелал закусить самим Крохалевым.

Столкновение не отягощенного цивилизацией наивного и чисто­го Чудака с нашей действительностью, и давало основной комедий­ный эффект.

Фильм кончался тем, что Поражаева посылали в космическом ко­рабле на далекую планету исследовать неизвестную цивилизацию. (Фильм снимался еще до первого полета человека в космос.) Чудак, который очень привязался к ученому, проникал в ракету зайцем. По­ражаев, пытаясь оставить своего друга на Земле, хотел выпихнуть его в иллюминатор, но в этот момент давали старт, и оба героя, выпав из ракеты, летели, переругиваясь, в космосе. Они грохались на землю и попадали в горы, где жили дикие сородичи Чудака. Там наши герои расставались. Чудак, научившийся у Поражаева быть человеком, возвращался в свое племя. "Я пойду, чтобы научить их стать людьми", – говорил он.

Таково вкратце содержание "Человека ниоткуда", жанр которого я бы определил как "комическую ненаучную фантастику".

"Человек ниоткуда", пожалуй, первая в истории нашего кинема­тографа лента, где широко использовался "юмор абсурда". Фильм делался как бы "на ощупь", многое переснималось. Нелегко было найти и манеру актерской игры. Диалоги страдали литературнос­тью, условностью. Бытовых текстов практически не было. Это тяну­ло актеров на театральность, высокопарность, чего природа кинема­тографа категорически не терпит...

И тем не менее все кончается. Завершилась работа и над этим фильмом. Начались первые контакты со зрителями. Состоялась пре­мьера в Доме кино. Она была шумной и многолюдной. Профессио­налы встретили картину очень горячо. И это легко объяснить: в фильме было много нового, необычного, ощущался поиск, экспери­мент, чувствовались попытки отойти от норм и стандарта.

При показах так называемому нормальному зрителю картина воспринималась далеко не столь единодушно. У фильма появились ярые сторонники и не менее ярые противники. И это естественно. Лента была по тем временам необычной, странной. Публика, честно говоря, оказалась неподготовленной к подобной стилистике – ведь картина в этом смысле явилась "белой вороной". Так что почва для такого рода произведений была еще не совсем взрыхлена. Провели ряд встреч, обсуждений на заводах, в научно-исследовательских ин­ститутах, на различных предприятиях. Во время обсуждений вспыхи­вали споры, сталкивались мнения. И это было прекрасно! Фильм бу­доражил, заставлял думать, главное, не оставлял людей равнодуш­ными. Еще Маяковский когда-то сказал: "Я не целковый, чтобы всем нравиться!.."

Итак, оставался последний этап – встреча фильма с массовым зрителем...

Стояло лето 1961 года. Картина еще нигде не демонстрировалась, выпуск был намечен на осень. Как вдруг 22 июня 1961 года в газете "Советская культура" под рубрикой "Письма зрителей" появилась увесистая разносная статья по поводу "Человека ниоткуда". Называ­лась она "Странно". Письмо зрителя начиналось словами: "Недавно я находился в командировке в городе Полтаве и там посмотрел новую комедию..." Далее шла взбучка фильму. Вот одна из цитат:

"В фильме "Человек ниоткуда" есть некоторые интересные, зани­мательные сцены, смешные эпизоды. Есть и красивые виды Москвы. Но для большого фильма этого мало. Нужны мысли, нужна четкая и определенная идейная концепция, ясная философская позиция авторов, но именно этого не хватает в фильме. Ибо "философия", заклю­ченная в сценарии Л. Зорина, – это либо брюзжание, слегка подкра­шенное иронией, либо двусмысленные (в устах людоеда) и невысоко­го полета афоризмы, вроде того, что нет ничего приятнее, чем съесть своего ближнего. Попытки же уйти в область чистой эксцентрики и гротеска приводят лишь к бессмысленному трюкачеству и погреш­ностям против художественности. В таком, я бы сказал, балаганном стиле сделаны заключительные эпизоды картины – космический полет..."

Было сказано еще немало нелестных слов в адрес картины. Под­пись под статьей гласила – В. Данилян, научный работник. Я ужас­но огорчился. Это была, по сути, первая рецензия, причем очень недоброжелательная. Картина еще не шла, ее никто не видел, а ее уже бранили. Авансом, так сказать. На следующий день после выхода номера газеты мне позвонил автор сценария Леонид Зорин.

– Тебе не кажется, – спросил он меня, – что этот "зритель" проявил недюжинную эрудицию в области кинематографа? Он козы­ряет такими сведениями, о которых не всякий специалист знает. Да и стилистика статьи сугубо "киноведческая".

Я вспомнил текст "письма" и понял, что Зорин ухватил важный нюанс.

– У меня подозрение, что этот нагоняй написал какой-то кине­матографический критик, киновед.

– Зачем же он тогда прикрылся псевдонимом? И вообще выдал свое мнение за голос публики? По-моему, это некрасиво...

– Более того, это типичные нравы буржуазной прессы, – со зна­чением произнес Зорин. – Наша журналистика не должна прибегать к подобным методам, понял?

– Так надо пойти в газету, устроить скандал!

– Ишь какой шустрый! – сказал Леонид Зорин. – В твои годы я тоже был таким же горячим. (Он старше меня на 3 года.) Надо раз­добыть фамилию журналиста, накатавшего статью. Надо иметь неопровержимые доказательства. Тогда мы сможем схватить их за руку, чтобы они не успели спрятать концы в воду....

Дело было не в том, вернее, не только в том, что рецензия оказа­лась ругательной. Хотя этот факт нам, естественно, крайне не понра­вился. Но за всем этим крылась какая-то грязь. Вместо того чтобы выступить с "открытым забралом", раскритиковать нашу ленту, автор почему-то запсевдонимился, предпочел странные, малопочтен­ные ходы.

Но человек любит приятное. И я понимал, что, если бы в письме зрителя о нашем фильме говорились добрые слова, мы бы не пред­приняли тех действий, которые мы предприняли. Нам было бы просто радостно, что рядовой зритель так компетентен, так хорошо све­дущ в истории кино.

Для начала я позвонил в Полтаву в кинопрокат. Выяснилось, что "Человек ниоткуда" там еще не демонстрировался. Первая ложь была налицо. Разведать же в газете, кто именно скрылся за псевдонимом В. Даниляна, оказалось сложнее. Сотрудники газеты не раскалыва­лись, хранили редакторскую тайну. И все-таки Л. Зорин нашел ход. Через бухгалтерию удалось узнать, кто получил гонорар за "письмо" В. Даниляна. Автором оказался заведующий отделом кино газеты "Советская культура" кинокритик Владимир Шалуновский.

Я был поражен. Полтора месяца назад я виделся с ним во Фран­ции, в городе Канны. Мы прикатили туда на два дня в составе боль­шой туристической группы, собранной из кинематографистов, а Шалуновский был откомандирован газетой на кинофестиваль. И там, при встрече, он пел дифирамбы нашей ленте, говорил, что именно "Человек ниоткуда" надо было послать на Каннский фестиваль, а не тот, набивший оскомину "железобетон", который никто не хочет смотреть, и т. п. За язык я его не тянул, а высокое мнение о фильме и слова его, разумеется, запомнил. Кто же равнодушно отмахнется от лестных слов!..

Но когда же он врал? Тогда, в Каннах? Или сейчас, на газетной по­лосе? Чем была вызвана эта статья? Велением сердца или чьим-ни­будь иным велением? Почему он спрятался за псевдонимом? Не хотел марать своего имени в глазах собратьев? Значит, выступал против со­вести? Если это так, то он просто двурушник, человек без стыда и чув­ства чести. Кроме того, выдавая профессиональную статью за письмо дилетанта, зрителя, газета нарушала определенные этические нормы. Одно дело, когда печатный орган, призванный рецензировать филь­мы, помешает очередной разбор специалиста, совсем другое, когда прибегают к фальшивке под видом "голоса из народа". Но в данном случае народ молчал – ведь фильм еще не шел на экранах. Мы имели дело с подлогом, с бессовестным поступком, да еще грубо, небрежно сляпанным. Мы не могли примириться с нечистоплотностью кино­критика и решили наказать писаку, разоблачить его, схватить за руку. Он ведь еще и 30 сребреников получил за фальсификацию... Мы выработали план действий. Главное – надо было набраться терпе­ния, потому что марафон предстоял многомесячный...

Начали мы с того, что отправили письмо редактору газеты. Я не помню его дословно, приведу смысл:

"Уважаемый товарищ редактор! В Вашей газете от 22 июня сего года было помещено "Письмо зрителя", научного работника В. Да­ниляна, о нашем фильме "Человек ниоткуда", в котором содержалась критика в адрес картины. Нам кажется, редакция должна быть заинтересована в том, чтобы создатели фильмов встречались со зри­телями. Нам очень хочется повидаться с тов. В. Даниляном, поспо­рить с ним. Может, мы сможем его кое в чем переубедить, а может, и он заставит нас переменить наше мнение. Просим сообщить адрес или телефон В. Даниляна. Заранее благодарны.

С уважением

Леонид Зорин, Эльдар Рязанов".

Отослав коварное, демагогическое послание, каждый из нас за­нялся своими делами – Зорин сочинял новую пьесу, а я работал над сценарием "Гусарской баллады".

Прошел месяц, но ответа почему-то не последовало. Тогда мы на­писали еще одно письмо, адресованное опять редактору "Советской культуры". Содержание его сводилось к следующему:

"Уважаемый товарищ редактор!

Месяц назад мы обратились к Вам с просьбой – помочь нам свя­заться с тов. В. Даниляном, письмо которого было опубликовано в Вашей газете от 22 июня сего года. Мы недоумеваем, почему нам никто не ответил. Нам кажется, что редакция должна быть заинтере­сована..." (дальше шел тот же набор, что и в нашем первом письме). Окончание нашего послания на сей раз напоминало ноту недружест­венному государству:

"...Мы настаиваем на том, чтобы нам немедленно сообщили адрес или телефон тов. В. Даниляна. Нам непонятна такая позиция газеты. В случае Вашего молчания мы будем вынуждены принять меры...

С уважением

Леонид Зорин, Эльдар Рязанов".

Честно говоря, уважения к редактору мы не испытывали, но мы тщательно соблюдали весь декорум. Игра, которую мы затеяли, тре­бовала полного набора казуистики. До нас доходили сведения из редакции, что наше первое письмо вызвало легкую панику. В газете от­лично поняли наши намерения, сообразили, что мы раскусили всю подноготную, и не понимали, как выкрутиться из создавшейся ситуации. Конечно, затея с нашей стороны была опасная. Пытаясь прижать к стене Шалуновского, мы, по сути, объявили войну газете. А у нас тогда не было принято, чтобы газета вслух извинялась перед обиженными ею людьми или публично признавала свои ошибки. Да и сейчас, в общем-то, тоже. Честь мундира советской прессы была превыше правды! Мы понимали, что борьба неравна, что газете "приложить" нас проще простого, и тем не менее решили пройти весь путь до конца.

На этот раз ответ пришел довольно быстро, буквально через не­делю. В редакции нашли выход, во всяком случае, отсрочку. Ответ редактора газеты гласил:

"Уважаемые товарищи Л. Зорин и Э. Рязанов!

Редакция задержала свой ответ потому, что товарищ В. Данилян на­ходился в командировке. А без его согласия редакция не считала для себя возможным сообщить Вам его координаты. Сейчас В. Данилян вернулся. Он не возражает против встречи с Вами. Сообщаем его адрес: Москва, 2-е почтовое отделение, до востребования. Даниляну В. И.

С уважением

редактор Д. Большов".

Хитрость газетчиков была шита белыми нитками. Неужели вы­мышленный Данилян так испугался нас, что не решился сообщить свой адрес? Ведь, судя по письму редактора, он – хотя его и нет – москвич.

Роман в письмах продолжался. Мы написали во второе почтовое отделение Москвы следующее послание, которое, как мы понимали, никто никогда не востребует:

"Уважаемый товарищ В. И. Данилян!

22 июня в газете "Советская культура" было помещено Ваше пись­мо с критикой в адрес комедии "Человек ниоткуда". Нам кажется, что Вы в некоторых своих оценках были не совсем правы. Нам очень хотелось бы повидаться с Вами и побеседовать, поспорить. Может, мы сможем кое в чем Вас переубедить, а может, Вы заставите переме­нить нас наше мнение. Сообщаем Вам свои адреса и телефоны. Не от­кажите в любезности дать нам знать о времени и месте встречи.

С уважением

Леонид Зорин, Эльдар Рязанов".

А чтобы в газете осознали, что мы не бросили своего предпри­ятия, копию письма, отосланного В. Даниляну, мы любезно препро­водили редактору газеты. На всякий случай. Чтобы был в курсе. Чтобы спал лучше. Чтобы не забыл. Чтобы еще раз вылил ушат своего раздражения на незадачливого Шалуновского, который и подделку-то не смог сделать как следует.

Как мы и думали, тов. Данилян не явился за письмом. Ведь при получении корреспонденции, адресованной "до востребования", не­обходимо предъявить документ. А сфабриковать его оказалось не по плечу хитроумному рецензенту. Поскольку на нашем письме был предусмотрительно обозначен обратный адрес одного из нас, наша невостребованная каверза вернулась домой...

А уже наступила осень, и фильм наконец-то выполз на экраны. Копий картины, а следовательно, и кинотеатров было мало. Появи­лись рецензии в разных газетах. В основном рецензии поносили ленту. Вот названия некоторых статей: "Московский комсомо­лец" – "Очень странный фильм", "Литературная газета" – "Зачем он к нам приходил?".