Раньше, дома, когда я еще не так много думала, мне временами казалось, что я неродной ребенок в своей семье и всегда буду отличаться от Мансы, Пима и Марго. Бывало, по полгода сама для себя играла роль сиротки, а потом начинала казниться и угрызаться, мол, сама виновата, изображая из себя страдалицу, а на самом деле у меня все хорошо. И какое-то время я заставляла себя быть ласковой. Каждое утро, заслышав шаги на лестнице, я надеялась, что это мама идет сказать мне "доброе утро", и приветливо здоровалась с ней, потому что и вправду радовалась ее доброму взгляду. Потом, в ответ на какое-нибудь мое замечание, она грубо обрывала меня, и я удрученная уходила в школу. По дороге из школы домой я находила ей оправдание, у нее-де так много забот, и приходила домой оживленная, болтала без умолку, пока не повторялось то же, что было утром, и тогда я брала свой ранец и в задумчивости выходила от нее. Иногда я решала не прощать ее, но я всегда приносила домой из школы столько новостей, что забывала о своем решении, мне надо было, чтобы мама во что бы то ни стало выслушала меня. А потом опять все менялось, по утрам я больше не прислушивалась к шагам на лестнице, чувствовала себя одинокой и вечерами обливала слезами подушку.
Здесь все стало гораздо хуже, ну да ладно, это ты уже знаешь. Но Господь послал мне помощь – Петера. Я прикасаюсь к своему кулону и думаю: "Ну что мне за дело до всего этого сумасшедшего дома? Петер со мной, и это моя тайна". И мне уже не больно, как бы меня ни обижали. Кто здесь поймет, что происходит в душе девочки-подростка?
СУББОТА, 15 ЯНВАРЯ 1944 г.
Дорогая моя Китти!
Нет смысла снова и снова в подробностях описывать тебе наши свары и споры. Достаточно сообщить, что мы выделили из общего хозяйства очень многие продукты, например жир и мясо, и отдельно жарим себе картошку. Начали добавлять к рациону по кусочку ржаного хлеба, потому что уже в четыре часа ждем не дождемся обеда и просто не в силах совладать с бунтующими желудками.
Мамин день рождения приближается семимильными шагами. Она получила от Кюглера дополнительно сахару, что вызвало ревность у Ван Даанов, ведь на день рождения мефрау Ван Даан такого угощения не было. Но не буду надоедать тебе, описывая все эти взрывы негодования, слезы и колкости, достаточно сказать, что уж нам-то они надоели еще больше.
Мать пожелала себе на день рождения две недели не видеть лица менеера Ван Даана, что пока невыполнимо. Интересно, всегда ли люди, которые долго живут вместе, в конце концов начинают ссориться? Или нам просто не повезло? Когда Дюссел за столом из полчашки подливки берет себе четвертую часть, совершенно спокойно оставляя других вообще без подливки, у меня пропадает аппетит и появляется желание вскочить и выставить его за дверь. Неужели почти все люди такие – жадные и скупые? Конечно, неплохо, что я здесь немного лучше узнала людей, но, по-моему, с меня уже хватит. Петер говорит то же самое.
Но войне нет дела до наших ссор, так же как до нашей любви к свободе и свежему воздуху, и потому нам ничего не остается, как постараться получше устроить свою жизнь здесь.
Конечно, проповедовать легко, но на самом деле если я еще долго здесь просижу, то превращусь в высохшую жердь. А мне так хочется быть нормальным подростком!
В СРЕДУ ВЕЧЕРОМ, 19 ЯНВАРЯ 1944 г.
Милая Китти!
Я (все я да я – прости!) не знаю, что со мной происходит, но после того сна постоянно замечаю, как я изменилась. Между прочим, сегодня мне снова снился Петер, он смотрел мне в глаза своим проникающим в душу взглядом, но этот сон был не таким прекрасным, да и не запомнился так отчетливо, как предыдущий.
Как ты знаешь, я всегда ревновала папу к Марго. Теперь этого нет и в помине; правда, мне по-прежнему неприятно, когда папа, нервничает и обходится со мной несправедливо, но тогда я думаю: я не должна на вас обижаться за то, что вы такие, какие есть; вы так много рассуждаете о детских и юношеских мыслях и чувствах, а на самом деле они для вас – темный лес. От отца мне нужно больше чем поцелуи и ласки. Наверно, это ужасно с моей стороны, что я все время занимаюсь собой. Я хочу быть доброй и ласковой, и, наверно, прежде всего я должна научиться прощать их. Я прощаю и маму тоже, но мне это дается очень трудно, ведь она ехидничает и все время высмеивает меня.
Знаю, я далеко еще не такая, какой мне следует быть: сумею ли я когда-нибудь стать такой?
Анна Франк
Р.S. Папа спрашивает, написала ли я тебе про торт? Дело в том, что мама получила в подарок от служащих конторы настоящий довоенный торт, кофейный. Он был изумительно вкусный. Но меня сейчас очень мало интересуют такие вещи.
СУББОТА, 22 ЯНВАРЯ 1944 г.
Милая Китти!
Может быть, хоть ты сможешь мне объяснить, почему все люди так тщательно прячут от других свой внутренний мир? А я, почему в обществе я всегда веду себя совсем не так, как нужно? Почему люди так мало доверяют друг другу? Я знаю, тут наверняка есть какая-то причина, но иногда меня ужасно удручает, что везде, даже среди самых близких людей, так мало настоящей задушевности. Мне кажется, что после той ночи, когда я увидела тот сон, я повзрослела, в большей степени стала самостоятельной личностью. Ты, наверно, сделаешь большие глаза, если я скажу тебе, что даже к Ван Даанам я теперь отношусь по-другому. Вдруг я увидела все наши споры и т. д. и т. п. не только с предвзятой точки зрения нашей семьи. Ты спросишь, как получилось, что я так переменилась? Видишь ли, мне вдруг пришло в голову, что, будь моя мать другой, будь она настоящей мамой, наши с ней отношения тоже были бы совсем другими. Конечно, мефрау Ван Даан не назовешь симпатичной, я не спорю, но, если бы наша мать не становилась неуправляемой во время любого острого разговора, половины ссор можно было бы избежать. Дело в том, что у мефрау Ван Даан есть одно достоинство, а именно: она слышит то, что ей говорят. При всем ее эгоизме, жадности и каверзности она легко соглашается с доводами собеседника, если только ее не раздражать и не вызывать желания сказать наперекор. Правда, этот метод срабатывает не всегда, но надо набраться терпения и в следующий раз сделать новую попытку, авось и получится.
Все споры о воспитании, о нашей избалованности, о еде и о многом другом проходили бы совершенно иначе, если бы мы вели их откровенно и по-дружески, а не выискивали друг у друга только недостатки.
Я знаю, что ты мне сейчас скажешь, Китти: "Анна, твои ли это слова? Ведь ты чего только не наслушалась от соседей сверху, а как несправедливо они поступали!"
Знаю и все же говорю эти слова. Я хочу разобраться во всем с самого начала, не следуя пословице "Куда матушка, туда и дитятко". Составить собственное мнение о Ван Даанах и решить, в чем мои родители правы, а в чем преувеличивают. Если разочаруюсь, снова буду подпевать родителям, но если нет, постараюсь их разубедить, а не сумею – все равно буду отстаивать свое мнение. При любом удобном случае я буду откровенно обсуждать с мефрау Ван Даан разные спорные вопросы и высказывать свое непредвзятое суждение, пусть даже она обзывает меня "всезнайкой". Выступать против собственной семьи я все-таки не могу, но сплетничать о Ван Даанах со своими с сегодняшнего дня прекращаю, разве что буду их защищать, кто бы ни говорил про них гадости.
До сих пор я была твердо уверена, что во всех ссорах виноваты Ван Дааны, но теперь думаю, что и мы не без греха. То есть мы бываем правы по существу спора, но от разумных людей (а к таковым мы себя причисляем) можно ожидать большего умения и такта в общении. Надеюсь, я этому немножко научилась и найду случай свое умение применить.
Твоя Анна
ПОНЕДЕЛЬНИК, 24 ЯНВАРЯ 1944 г.
Милая Китти!
Со мной произошел случай (хотя о нем очень трудно рассказывать), который мне самой кажется ужасно странным.
Все, что мне приходилось раньше, дома и в школе, слышать насчет интимных отношений между мужчинами и женщинами, либо говорилось по секрету, либо было противно. Слова, которые это обозначали, произносились шепотом, а над тем, кто чего-то не знал, нередко смеялись. Меня это удивляло, и я часто задумывалась, почему об этих вещах говорят либо загадками, либо мерзко. Но что я могла поделать, оставалось расспрашивать подруг. Однажды, когда я уже довольно много знала, мама сказала мне: "Анна, послушай доброго совета, никогда не заговаривай на эту тему с мальчиками и не отвечай, если они заговорят об этом".
Свой ответ я помню дословно, я сказала: "Само собой, надо же вообразить такое!" Тем дело и кончилось.
Первое время здесь, в Убежище, папа часто рассказывал о вещах, о которых я предпочитала бы услышать от мамы, остальное я узнала из книг и бесед.
Петер Ван Даан никогда не приставал ко мне с гадкими разговорами, как делали мальчики в школе, может, лишь разок-другой в самом начале, и то не затем, чтобы вытянуть что-то из меня. Мефрау однажды сказала нам, что она никогда не говорила с Петером о таких вещах и, насколько ей известно, ее муж тоже. Похоже, она даже не знала, насколько Петер в курсе дела.
Вчера мы втроем – Марго, Петер и я – чистили картошку, и разговор зашел о Моффи. Я спросила:
– Так что же, мы до сих пор не знаем, кто у нас Моффи, кот или кошка?
– Почему же, знаем, – ответил Петер. – Моффи – кот.
Меня разобрал смех: хорошенький кот! Петер и Марго тоже смеялись.
А дело в том, что месяца два назад Петер установил, мол, скоро Моффи окотится, у нее просто на удивление раздуло живот. Но оказалось, живот у Моффи раздуло от ворованных лакомых кусочков, приплод перестал расти, а уж на свет и подавно не появился.
Но теперь Петер счел нужным исправить свой промах.
– Пойдем, сама посмотришь. Однажды я четко разглядел, что это кот, когда баловался с ним.
Я не могла превозмочь любопытства и пошла с Петером на склад. Но у Моффи были неприемные часы, и мы так и не смогли его обнаружить. Немного подождали, но замерзли и поднялись по всем этим бесчисленным ступенькам обратно.
Позже я услышала, что Петер второй раз спускается по лестнице. Я собрала все свое мужество, чтобы одной пройти через тихий дом, и очутилась на складе. Моффи стоял на упаковочном столе, и Петер играл с ним, сейчас он как раз взвешивал кота на весах.
– А, привет, ну как, хочешь посмотреть? – Без долгих приготовлений Петер схватил кота, перевернул его на спину, ловко сжал морду и лапы, и урок начался. – Вот видишь, это мужской половой орган, тут у него растут несколько волосков, а вот задний проход.
Кот перевернулся на сто восемьдесят градусов и снова стоял на всех четырех лапах в белых носочках.
На любого другого мальчишку, который показал бы мне "мужской половой орган", я бы потом не могла смотреть. Но Петер как ни в чем не бывало продолжал говорить на эту обычно столь мучительную тему, у него совсем не было никаких грязных задних мыслей, и в конце концов он успокоил меня, и я тоже почувствовала себя как ни в чем не бывало. Мы играли с Моффи, нам было весело, мы поболтали и наконец прогулялись по длинному пакгаузу до двери.
– Ты присутствовал, когда кастрировали Муши?
– Ну да, дело было минутное. Коту, само собой, сделали местный наркоз.
– Ему что-нибудь удалили?
– Нет, врач просто перерезает семенной канал. Снаружи ничего не заметно.
Я собралась с духом: произнести то, что хотела сказать "как ни в чем не бывало", все же оказалось трудно.
– Петер, половые органы у самца и самочки называются по-разному.
– Знаю.
– У самки, по-моему, "влагалище", а как у самца – не помню.
– Да.
– Ну конечно, – продолжала я. – Откуда нам знать эти слова, ведь они могут нам попасться разве что случайно.
– Нет, почему же, я обо всем спрашиваю родителей. Они знают больше, чем я, и у них больше опыта.
Мы были уже на лестнице, и я решила прикусить язык. Честное слово, так просто я не смогла бы говорить про это даже с девочкой. И конечно, когда мать предостерегала меня насчет мальчиков, она имела в виду совсем не такой разговор. Но все-таки я целый день была немного не в своей тарелке; вспоминая наш разговор, я все же находила его не совсем обычным. Но мой жизненный опыт пополнился хотя бы одним: оказывается, молодые люди, и даже разных полов, могут разговаривать на эти темы непринужденно и без шуточек.
Правда ли, что Петер о многом спрашивает родителей? И делает это так же непринужденно, как вчера со мной? Ах, что я знаю об этом?!!
Твоя Анна
ПЯТНИЦА, 28 ЯНВАРЯ 1944 г.
В последнее время я увлеклась родословными и генеалогическими таблицами королевских домов; и знаешь, только начни, и тебя так и тянет все дальше в глубь веков, и на этом пути ждут все более интересные открытия.
Хотя я прилежно учусь, в английском, например, так преуспела, что слушаю "Внутреннее вещание" английского радио (и почти все понимаю), я нахожу время целыми воскресеньями разбирать и сортировать свою коллекцию портретов кинозвезд, она уже приобрела внушительные размеры. Менеер Кюглер каждый понедельник приносит мне очередной номер "Кино и театра", чему я очень радуюсь. Мои не слишком светские сожители по Убежищу ворчат на это баловство и пустую трату денег, зато они же всякий раз поражаются, когда я чуть ли не год спустя могу точно назвать всех актеров, игравших в том или ином фильме. Беп часто в свободное время ходит со своим другом в кино, и вот она называет мне фильм, на который они собираются в очередную субботу, и я тут же отбарабаниваю имена исполнителей главных ролей, а также что пишут об этом фильме критики. Недавно Манса сказала, мол, после освобождения мне не надо будет ходить в кино – ведь сюжеты всех фильмов, имена кинозвезд и мнения рецензентов я держу в голове.
Иногда я являюсь с новой прической, и тут все неодобрительно поджимают губы, а кто-нибудь непременно спросит, у какой же кинозвезды я позаимствовала сооружение, которое красуется у меня на голове. Я отвечаю, что придумала прическу сама, но они не верят. С новой прической мне удается походить не более получаса, каждый норовит сказать про нее что-нибудь плохое, и мне это так надоедает, что я спешу в ванную и восстанавливаю свои обычные кудряшки.
ПЯТНИЦА, 28 ЯНВАРЯ 1944 г.
Милая Китти!
Сегодня я спросила себя, не чувствуешь ли ты себя коровой, которой приходится все время пережевывать старые новости, не зеваешь ли ты во весь рот от такой однообразной пищи и не задаешься ли в глубине души вопросом, когда же эта Анна наконец откопает что-нибудь новенькое.
Прости, тебе, конечно, надоела старая жвачка, но попробуй себе представить, как мне самой осточертело, когда в Убежище начинают в который раз вытаскивать на свет Божий все те же рассказы. Если застольная беседа не касается политики или еды, берут слово мама или мефрау Ван Даан и выступают с навязшими в зубах воспоминаниями молодости или Дюссел лопочет об обширном гардеробе своей жены, о великолепных скаковых лошадях, о гребных лодках, давших течь, о малышах, в четыре года умеющих плавать, о мышечной боли и боязливых пациентах. Дошло до того, что стоит одному из восьмерых открыть рот, как остальные семеро готовы закончить за него начатый рассказ. Все мы заранее знаем, в чем соль каждого анекдота, и рассказчик один смеется и находит его остроумным. Всевозможных молочников, бакалейщиков и мясников, встречавшихся в жизни наших бывших домашних хозяек, мы в своем воображении видим уже бородатыми, так часто их вспоминали за нашим столом, превозносили либо смешивали с грязью; услышать что-то новое, свежее у нас в Убежище просто невозможно. И это бы еще куда ни шло, не будь у взрослых дурной привычки по десять раз пересказывать новости, которые приносят Клейман, Ян или Мип, всякий раз украшая эти истории новыми собственными выдумками: я часто щиплю себя за руку под столом, чтобы сдержаться и не вернуть увлекшегося рассказчика на путь истины. Маленькие дети, вроде Анны, ни в коем случае не смеют поправлять взрослых, какие бы те ни делали ляпы или какие бы небылицы ни высасывали из пальца.
Тема, которую довольно часто избирают Клейман или Ян, – о людях, скрывающихся от преследований, живущих на нелегальном положении; они знают, что все, касающееся наших товарищей по несчастью, живо интересует нас и мы искренне сопереживаем как схваченным подпольщикам в их горе, так и выпущенным на свободу узникам в их радости.
Нелегалы и подпольщики стали для нас чем-то столь же привычным, как в прежние времена папины шлепанцы, которые обязательно должны были стоять у печки. Существует много организаций вроде "Свободных Нидерландов", которые изготовляют фальшивые документы, снабжают нелегалов деньгами, обустраивают места, где можно прятаться, а скрывающейся христианской молодежи помогают получить работу; какие благородные и бескорыстные люди: рискуя жизнью, они помогают другим и спасают других!
Лучший пример – те, кто помогает нам; только благодаря им мы смогли продержаться так долго и, будем надеяться, вообще выйдем сухими из воды, а случись что – им придется разделить нашу судьбу. Ни разу мы не услышали ни слова, ни намека на то, что мы для них обуза, хотя это, конечно, так и есть, никто никогда не попрекнул нас лишними трудами и заботами, которые мы им причиняем. Каждый день они заходят к нам наверх, разговаривают с нашими мужчинами о делах фирмы и о политике, с дамами – о еде и лишениях военного времени, с детьми – о книгах и газетах. Они стараются приходить к нам с веселыми лицами, в дни рождения и праздники приносят цветы и подарки, всегда и во всем готовы нас поддержать. Мы никогда не должны забывать, что наши помощники в своей бодрости и любви выказывают не меньший героизм, чем другие на войне или борясь против немцев в тылу.
Каких только нелепых историй не наслушаешься, а между тем часто они оказываются правдой. Клейман рассказывал, например, что в Хелдерланде состоялся футбольный матч между командой нелегалов и командой Нидерландской военной полиции. А вот как в Хилверсуме выдавали новые учетные карточки. Чтобы многочисленные нелегалы тоже могли получать нормированные продукты (продовольственные карточки либо выдаются при предъявлении учетной карточки, либо покупаются за 60 гульденов), местные власти, выдававшие учетные карточки, велели всем нелегалам в округе явиться в определенное время и получить свои удостоверения за специальным столом.
Но уж конечно, тут нужна большая осторожность, чтобы о подобных историях не прознали мофы.
Твоя Анна
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 30 ЯНВАРЯ 1944 г.
Дорогая моя Кит!
Ну вот и опять воскресенье; правда, теперь я не так мучаюсь, как в первое время, но все равно день неприятный. Я еще не ходила на склад, но сейчас, возможно, у меня получится. Вчера вечером я спускалась туда совсем одна в темноте, а до того один раз ходила с папой. Вчера я стояла на верхней ступеньке лестницы, по небу сновали немецкие самолеты, и я чувствовала, что предоставлена самой себе и не могу рассчитывать ни на чью поддержку. Мой страх исчез, я поглядела на небо и поручила себя Господу.