Узнав, кто эти воры, мы оставили Муши спать на чердаке, и непрошеные гости больше не показываются… во всяком случае, ночью.
Несколько дней назад, вечером, Петер поднялся на чердак за старыми газетами (было только полвосьмого и еще светло). Чтобы слезть с лестницы, ему надо было крепко держаться за люк. Не глядя, он положил руку… и чуть не упал с лестницы от боли и страха. Оказалось, он положил руку на большую крысу, которая сильно укусила его. Рукав пижамы насквозь промок от крови, когда он, бледный как полотно и с трясущимися коленками, появился у нас. Ничего удивительного. Не так приятно погладить большую крысу, а в придачу еще и быть укушенным – это чудовищно.
Твоя Анна
ПЯТНИЦА, 12 МАРТА 1943 г.
Милая Китти!
Разреши тебе представить: Мама Франк, борец за права детей! Лишняя порция масла для молодых, проблемы современной молодежи – во всем мама заступается за молодежь и после дозы препирательств почти всегда добивается своего.
Испортилась банка консервированных языков – пир для Муши и Моффи.
Ты еще не знакома с Моффи, а между тем она была в фирме до того, как мы стали скрываться. Она живет при конторе и складе и на складе пугает крыс. Ее политическое прозвище тоже легко объяснить. Одно время у фирмы "Хис и Ко" было две кошки, одна для склада, другая для чердака. Стоило им встретиться друг с другом, как обязательно начиналась страшная потасовка. Та, что на складе, всегда нападала, но чердачная в конце концов все же выходила победительницей. Точно как в политике. Поэтому и прозвали складскую кошку Немец, или Моффи, а чердачную Англичанин, или Томми. Томми потом усыпили, а Моффи служит нам всем развлечением, когда мы спускаемся вниз.
Мы съели так много бобов и фасоли, что я их больше видеть не могу. Стоит мне только о них подумать, как меня уже тошнит.
Вечернюю выдачу хлеба совсем отменили.
Только что папочка сказал, что у него плохое настроение. У него снова такие грустные глазки, бедный мой папочка!
Я просто не могу оторваться от семейного романа "Стук в дверь" Ины Будье-Баккер. Книга необычайно хорошо написана, правда, что касается войны, писателей или женской эмансипации, не так хорошо, но, откровенно говоря, это меня мало интересует.
Ужасные налеты бомбардировщиков на Германию. Менеер Ван Даан в плохом настроении. Повод: недостаток курева.
Дискуссия насчет того, съесть или не съесть консервы, решена в пользу нашей стороны.
Мне не лезут больше ни одни ботинки, кроме высоких лыжных, в которых ходить по дому страшно неудобно. Пара соломенных сандалий за 6.50 гульденов продержалась всего неделю, после чего они отказались служить. Может быть, Мип раздобудет что-нибудь на черном рынке. Мне надо еще подстричь папе волосы. Пим уверяет, что никогда не будет после войны ходить к другому парикмахеру – так хорошо я выполняю эту работу. Если б только я не так часто прихватывала его ухо!
Твоя Анна
ЧЕТВЕРГ, 18 МАРТА 1943 г.
Милая моя Китти!
Турция вступила в войну. Все в большом волнении. С нетерпением ждем сообщений по радио.
ПЯТНИЦА, 19 МАРТА 1943 г.
Милая Китти!
Уже через час последовало разочарование и рассеяло радость. Турция еще не вступила в войну. Их министр говорил только о скором отказе от нейтралитета. На Даме стоял продавец газет и кричал: "Турция на стороне Англии!" Газеты шли нарасхват. Таким образом радостный слух дошел и до нас.
Кредитки в тысячу гульденов объявлены недействительными. Это настоящая петля для спекулянтов и им подобных, но еще больше для тех, кто скрывается или у кого есть "черные" деньги. Если хочешь обменять тысячегульденовую купюру, надо точно объяснить и предъявить доказательства – откуда ты ее взял. Пока что еще можно ими платить налоги, но и это только до следующей недели. Купюры в пятьсот гульденов будут аннулированы одновременно. У "Хис и Ко" были еще "черные" тысячегульденовые купюры, они оплатили налоги на долгое время вперед, таким образом все сошло.
Дюссел получил педальную бормашинку, и скоро наступит моя очередь серьезного осмотра.
Дюссел ужасно непослушен в соблюдении правил для нелегалов. Он не только пишет письма своей жене, но и состоит в любезной переписке с различными другими людьми. Он заставляет Марго, учительницу голландского в Убежище, исправлять эти письма. Папа строго запретил ему продолжать это дело. Исправления Марго прекратились, но я думаю, что он в скором времени снова начнет писать.
Фюрер всех немцев выступал перед ранеными солдатами. Это было грустно слушать. Вопросы и ответы следовали примерно таким образом:
– Меня зовут Генрих Шеппель.
– Где ранен?
– Под Сталинградом.
– Какие ранения?
– Отморожены две ступни и перелом сустава левой руки.
Так, дословно, радио передавало нам этот отвратительный марионеточный театр. Казалось, будто раненые гордятся своими увечьями, чем больше, тем лучше. А один от волнения, что он мог подать фюреру руку (в том случае, если она у него еще была), слова почти не мог вымолвить!
Я уронила душистое мыло Дюссела на пол. Я наступила на него, и теперь целый кусок выдавлен. Я уже попросила заранее у папы возместить ему ущерб, тем более что Дюссел получает не более одного куска мыла в месяц.
Твоя Анна
ЧЕТВЕРГ, 25 МАРТА 1943 г.
Милая Китти!
Вчера вечером мама, папа, Марго и я мирно сидели друг с другом, как вдруг вошел Петер и стал что-то шептать папе на ухо. Я услышала что-то вроде "на складе упала бочка" и "кто-то трясет дверь".
Марго тоже так поняла, но пыталась меня немного успокоить, потому что я, конечно, побелела как мел и ужасно нервничала. Мы втроем ждали; между тем папа ушел с Петером вниз. Не прошло и двух минут, как явилась мефрау Ван Даан, которая внизу слушала радио, она рассказала, что Пим попросил ее выключить приемник и потихоньку уйти наверх. Но когда хочешь ступать очень тихо, то ступеньки старой лестницы как раз скрипят вдвое громче. Прошло еще пять минут, пока пришли Петер и Пим, оба бледные до кончика носа, и рассказали нам о своих приключениях.
Они сели внизу у лестницы и стали ждать, безрезультатно. Но вдруг, представь себе, услыхали два громких удара, как будто здесь в доме хлопнули две двери. Пим одним прыжком оказался наверху. Петер предупредил Дюссела, который после долгой возни и шуршания наконец тоже появился наверху. Тут мы все в одних чулках поднялись этажом выше к Ван Даанам. Менеер был страшно простужен и уже лежал в постели, так что мы все собрались вокруг его ложа и шепотом делились своими подозрениями. Всякий раз, когда менеер сильно кашлял, я и мефрау думали, что нас хватит удар от страха. Это продолжалось до тех пор, пока кому-то из нас не пришла в голову блестящая идея дать ему кодеин. Кашель тут же успокоился.
Мы снова ждали и ждали, но больше ничего не было слышно, и тогда мы все предположили, что воры, услыхав шаги в доме, обычно таком тихом, дали деру. К несчастью, радиоприемник внизу был все еще настроен на английскую станцию, да и вокруг него были аккуратно расставлены стулья. Если дверь взломана и это заметит противовоздушная оборона и предупредит полицию, то последствия могут быть весьма неприятные. Так что менеер Ван Даан встал, надел брюки, пальто, шляпу и следом за папой очень осторожно спустился по лестнице, за ним – Петер, который на всякий случай вооружился тяжелым молотком. Дамы наверху (в том числе и мы с Марго) ждали в тревоге, пока через пять минут господа не появились наверху и не рассказали, что в доме все тихо. Было договорено, что мы не будем ни открывать кран, ни спускать воду в уборной, но так как от волнения почти у всех жителей дома прихватило желудки, то ты можешь себе представить, какая там стояла вонь, когда мы все друг за дружкой сделали свое дело.
Но, как говорится, беда никогда не приходит одна. Так и теперь. Номер 1 было то, что часы на Вестерторен не играли, а ведь это меня обычно так успокаивало. Номер 2 было то, что менеер Фоскёйл вчера вечером ушел раньше и мы не знали точно, удалось ли Беп завладеть ключом и не забыла ли она запереть дверь.
Но сейчас это было не так важно, все еще был вечер, и мы оставались в неизвестности, хотя все же немного пришли в себя, так как примерно с четверти девятого, когда в наш дом забрался вор, до половины одиннадцатого больше ничего не слышали. Так что при ближайшем рассмотрении нам показалось маловероятным, чтобы вор взломал дверь так рано вечером, когда на улице еще могут быть прохожие. Кроме того, одному из нас пришло в голову, что, вполне возможно, мастер на соседнем складе фирмы "Кех" еще работал, а ведь, находясь в состоянии тревоги и при наших тонких стенках, можно запросто ошибиться в звуках, да еще и воображение в подобных рискованных случаях играет часто немаловажную роль.
Так что мы пошли спать, но не всем удалось заснуть. Папа, как и мама и менеер Дюссел, часто просыпался, а про себя могу сказать, хоть и с небольшим преувеличением, что не сомкнула глаз. Сегодня утром господа спустились вниз и подергали входную дверь, чтобы убедиться, закрыта ли она еще. Но все было в порядке!
Происшествия, далеко не из приятных, были, конечно, рассказаны всей конторе в красках, ведь какое-то время спустя можно легко посмеяться над такими вещами, и только Беп приняла все всерьез.
Твоя Анна
P.S. Сегодня утром засорилась уборная, и папе пришлось длинной деревянной палкой выковыривать из унитаза все клубничные рецепты (в настоящее время – наша туалетная бумага) с несколькими килограммами какашек. Палку потом сожгли.
СУББОТА, 27 МАРТА 1943 г.
Милая Китти!
Курс стенографии закончен, теперь мы начинаем практиковаться на скорость. Какими мы становимся умниками! Чтобы поведать тебе еще кое-что о моих "убивающих дни занятиях" (называю их так потому, что мы не делаем ничего иного, как стараемся возможно быстрее скоротать дни, чтобы приблизить конец нашего пребывания в Убежище). Я обожаю мифологию и особенно увлекаюсь греческими и римскими богами. Тут считают, что это временное увлечение; они еще никогда не слыхали о подростке – почитательнице богов. Ну что ж, тогда я первая!
Менеер Ван Даан простужен, или, лучше сказать, у него немного першит в горле. Он из этого делает неизвестно что. Полоскания с ромашковым отваром, нёбо смазывает настойкой мирры, эвкалиптовый бальзам на грудь, нос, зубы, язык, и к тому же он еще не в духе!
Раутер, один из крупных мофов, произнес речь: "Все евреи до первого июля должны покинуть германские земли. С первого апреля до первого мая будет очищена провинция Утрехт (как будто речь идет о тараканах), с первого мая до первого июня – провинции Северная и Южная Голландия". Как стадо бедной, больной, заброшенной скотины, гонят этих несчастных людей в грязные места убоя. Но лучше я об этом помолчу, собственные мысли доводят меня только до кошмаров!
Еще одна приятная новость: немецкий отдел биржи труда поврежден пожаром. Через несколько дней последовал загс. Мужчины в форме немецкой полиции связали охрану, и таким образом были свистнуты важные документы.
Твоя Анна
ЧЕТВЕРГ, 1 АПРЕЛЯ 1943 г.
Милая Китти!
Настроение вовсе не для шуток (смотри дату), напротив, сегодня я вправе применить пословицу: пришла беда – отворяй ворота.
Во-первых, у нашего увеселителя менеера Клеймана вчера началось тяжелое желудочное кровотечение, и ему по крайней мере три недели придется лежать в постели. Надо тебе знать, что он часто страдает желудочными кровотечениями, против чего, похоже, ничего не помогает. Во-вторых, у Беп грипп. В-третьих, менеер Фоскёйл на следующей неделе ложится в больницу. Наверно, у него язва желудка и ему предстоит операция. И в-четвертых, из Франкфурта приехали директора фирмы "Помозин", чтобы обсудить новые поставки "Опекты". Все пункты этого обсуждения папа обговорил с Клейманом, в такой короткий срок Кюглер не мог быть как следует проинформирован.
Франкфуртские господа прибыли, папа уже заранее трясся по поводу результатов переговоров. "Если бы я мог при этом присутствовать, ах, если бы мне можно было быть внизу!" – выкрикивал он.
"Тогда иди и ложись на пол, прижми к полу ухо. Ведь господа придут в директорский кабинет, и ты все сможешь услышать". У папы лицо прояснилось, и вчера в половине одиннадцатого утра Марго и Пим заняли свой пост на полу (два уха услышат больше, чем одно). Утром переговоры не кончились, а днем папа был уже не в состоянии продолжать операцию подслушивания. Его разбило от непривычной и неудобной позы. В половине третьего, когда мы услышали голоса в коридоре, я заняла его место. Марго составила мне компанию. Разговор был порою такой затянутый и скучный, что вдруг я заснула на жестком, холодном линолеуме. Марго не решалась меня толкнуть, опасаясь, что внизу нас услышат, а окликнуть было совсем невозможно. Я проспала добрых полчаса, потом в ужасе проснулась, позабыв все из важных переговоров. К счастью, Марго была внимательнее.
Твоя Анна
ПЯТНИЦА, 2 АПРЕЛЯ 1943 г.
Милая Китти!
Ах, список моих грехов опять пополнился чем-то ужасным. Вчера вечером я лежала в постели и ждала, когда папа придет ко мне помолиться и сказать "спокойной ночи", и тут вошла мама, села ко мне на постель и спросила очень робко:
– Анна, пока папочка не придет, не помолиться ли нам с тобой?
– Нет, Манса, – ответила я.
Мама встала, постояла около моей постели, а потом медленно пошла к дверям. Вдруг она обернулась и с искаженным лицом проговорила:
– Я не хочу на тебя сердиться, насильно любить не заставишь!
Когда она выходила за дверь, в ее глазах стояли слезы. Я не пошевелилась и сразу почувствовала, как было подло с моей стороны так грубо оттолкнуть ее, но я знала, что иначе не могла. Я не могу так лицемерить и против воли молиться с ней, просто не могу! Я сочувствовала маме, очень глубоко сочувствовала, потому что первый раз в жизни я заметила, что мое холодное отношение ей не безразлично. Я увидела печаль на ее лице, когда она сказала, что насильно любить не заставишь. Говорить правду – жестоко, но ведь она сама оттолкнула меня от себя, она сама сделала меня бесчувственной ко всяким проявлениям ее любви ко мне своими бестактными замечаниями, грубыми шутками над теми вещами, которые я воспринимаю вовсе не как шутки. Так же как каждый раз все сжимается во мне от ее жестких слов, так сжалось сердце у нее, когда она поняла, что любовь между нами на самом деле исчезла.
Она полночи проплакала и всю ночь плохо спала. Папа на меня не смотрит, а когда взглянет, я читаю в его глазах: "Как ты могла быть такой злой, как ты смеешь доставлять матери такие огорчения!"
Все ждут, чтобы я извинилась, но на этот раз я не могу просить прощения, потому что я сказала только правду и рано или поздно мама все равно должна узнать об этом. Я кажусь – и так оно и есть – равнодушной к маминым слезам и папиным взглядам, потому что они оба впервые столкнулись с тем, что у меня не выходит из головы. Могу только посочувствовать маме, которая сама должна решить, как ей держать себя. Я же буду молчать, останусь холодна и впредь не буду отступать от правды, потому что чем дольше скрываешь правду, тем труднее ее услышать!
Твоя Анна
ВТОРНИК, 27 АПРЕЛЯ 1943 г.
Милая Китти!
Весь дом содрогается от ссоры. Мама и я, Ван Даан и папа, мама и мефрау – все друг на друга злятся. Приятная атмосфера, а? Список Анниных грехов, как обычно, обсуждался по всем пунктам.
В прошлую субботу иностранные господа снова прибыли в гости. Они остались до шести часов, мы все сидели наверху и не смели пошевельнуться. Когда в доме никого больше нет или поблизости никто не работает, то в директорском кабинете слышен каждый шаг. У меня опять сидячая лихорадка, сидеть подолгу тихо, как мышка, в самом деле не шутка.
Менеер Фоскёйл уже лежит в больнице Бинненхастхёйс, а менеер Клейман снова в конторе, желудочное кровотечение остановилось быстрее, чем обычно. Он рассказал, что загс еще больше изуродован пожарной командой, которая, вместо того чтобы тушить огонь, залила водой все здание. Это меня радует!
"Карлтон-отель" разрушен. Два английских самолета с большим грузом зажигательных бомб на борту налетели прямо на "Offiziersheim". Весь угол Вейзелстраат-Сингел сгорел. Воздушные налеты на немецкие города усиливаются с каждым днем. Ночью мы больше не знаем покоя, у меня под глазами черные круги оттого, что я не высыпаюсь.
Еда у нас никудышная. На завтрак сухой хлеб и суррогатный кофе. На обед уже четырнадцать дней шпинат или салат. Картофелины двадцать сантиметров длиной, гнилые и сладкие на вкус. Кто хочет похудеть, побывайте в Убежище! Верхние горько жалуются, нам это кажется не такой уж трагедией.
Всех мужчин, которые воевали в 1940-м или были мобилизованы, призывают, чтобы работать на фюрера в лагерях для военнопленных. Это, наверное, мера предосторожности на случай высадки союзников!
Твоя Анна
СУББОТА, 1 МАЯ 1943 г.
Милая Китти!
У Дюссела был день рождения. До сих пор он делал вид, будто об этом ничего знать не желает, но, когда Мип пришла с большой продуктовой сумкой, из которой вываливались пакетики, он заволновался, как маленький ребенок. Его Лотье прислала ему яйца, масло, печенье, лимонад, хлеб, коньяк, пряник, цветы, апельсины, шоколад, книги и почтовую бумагу. Он соорудил праздничный стол, который целых три дня был выставлен напоказ, этот старый дурак! Не подумай, что он голодает, мы нашли в его шкафу хлеб, сыр, джем и яйца. Это позор в высшей степени, что он, принятый нами здесь с такой любовью и только затем, чтобы спасти его от гибели, теперь набивает брюхо за нашей спиной и ничем не делится. Мы же всем с ним поделились! Еще более мерзко, по-нашему, выглядит его мелочность и по отношению к Клейману, Фоскёйлу и Беп, им ничего от него не достается. Апельсины, которые так необходимы Клейману для его больного желудка, по мнению Дюссела, не менее полезны для его собственного желудка.
Сегодня ночью я четыре раза вынуждена была собирать все мои пожитки, так громко пуляли. Сегодня я сунула в чемоданчик самые необходимые на случай бегства причиндалы. Но правильно говорит мама: "Куда же ты убежишь?"
Целая Голландия наказана за забастовку множества рабочих. Поэтому ввели осадное положение, и каждый получит одним талоном на масло меньше. Какие детки непослушные!
Вчера вечером я помыла маме голову, это в наше время тоже не так просто. Мы вынуждены обходиться липким зеленым мылом, потому что шампунь кончился, и, во-вторых, Манс не может как следует расчесать свои волосы, так как на семейной гребенке не более десяти зубцов.