Они хотят, чтобы все было благополучно, хотят красиво, чтобы зло немедленно наказывалось, чтобы все говорили изысканным языком.
Потом была встреча в Доме медработников, потом в другой библиотеке.
Повторялись вопросы, претензии. Но были упреки в безыдейщине, в отсутствии роли партии, требования не личного вкуса, а идеологических штампов.
Часто находились читатели, которые оспаривали казенно-партийный подход, даже требовали большей непримиримости.
Постепенно мой интерес к подобным обсуждениям снижался. В конце концов, я свой материал знал лучше, со своими героями прожил не один год. "Ты сам свой высший суд, взыскательный художник". Правда, иногда меня радовали неожиданные точные подсказки, какой-то психологически немотивированный поступок: "Слишком быстро у вас профессор раскрывает свое коварство, неумно это".
Но затем читательские конференции, встречи надоели. Зачем они? У меня есть несколько читателей, по крайней мере трое разных, мне любопытных, с хорошим вкусом. Достаточно их суждений.
Два спутника, которые меня давно занимают: человек в зеркале, он всегда ждет меня, в каком бы я ни был виде. Никак не удается застать его там отдельно от меня. И второй - это моя тень. У этой свои правила, она то маленькая, то огромная, иногда она прячется, но все равно я знаю: она сопровождает меня всюду. Как соглядатай, от нее не избавиться, ее не уничтожить, правда, ночью она исчезает, но появляется у каждого фонаря.
Если бы дети не задавали вопросов, причем самых простых и трудных, очевидных и невероятных, - взрослые бы ни о чем не задумывались.
Много раз приходилось убеждаться, что дети куда сообразительнее, чем мы думаем, нам кажется, что они еще не знают, а они уже догадались, они обгоняют нас в том, что мы думаем о них. Они, например, чувствуют, что какие-то вещи не стоит спрашивать, это нам будет неприятно.
Еще древние считали Бога справедливым судьей, поскольку он не так сильно гневался, как человек.
Великий поэт Древней Греции Гесиод горевал над правосудием, что находится в руках "жадных до подарков царей", что люди не равны перед законом, что "легок и приятен путь ко злу и труден путь к добродетели".
Это было написано за 900 лет до нашей эры.
Гесиод был современником Гомера. История почему-то любит сводить гениев в одно время в одном месте.
Есть у Гесиода примечательный стих: "Мужчина не может выиграть ничего лучшего, чем хорошую женщину, и ничего худшего, чем плохую".
Читая древних поэтов, убеждаешься, что в поэзии нет прогресса. Три тысячи лет поэзии, она не хуже, не беднее нынешней, ее вершины достойны такого же восхищения. Впрочем, то же самое и в созданиях художников, архитекторов.
Слишком многое утеряно из стихов Сафо, того же Гесиода, утеряны пьесы Софокла, Аристофана, погибли все прекрасные храмы, статуи Фидия, Праксителя.
Мы знаем Древнюю Грецию по отрывкам, обломкам, счастливым находкам. Земля сохранила не так уж много целых статуй, великолепных скульптур, по ним можно представить удивительный расцвет художественного гения этой маленькой страны. Это было какое-то чудо взлета искусства. Возможно, в более древние эпохи существовали народы с не менее мощным выбросом человеческих талантов. Но греческие достижения в течение трех тысяч лет каким-то образом остаются недостижимыми.
Эта особенность странная, почти таинственная, представляется мне связанной с язычеством, с культом Зевса и Афины.
Человек слишком жаден. Как выразился один богослов - "человек ненасытен" и в ненависти, и в любви. Ему нужны кумиры не только для поклонения и любви, они же и для ненависти.
Человек "внутри себя искривлен" (Лютер).
- Мне сказали, что у меня сердечная недостаточность.
- Лекарство прописали?
- Не врач сказал, а учительница.
Я вспомнил эту деревню, пятьдесят лет тому назад мы остановились здесь в ноябре 1943 года, было холодно, мы подожгли дом, чтобы согреться.
В Копенгагене на главном здании Института физики Нильса Бора мы прочитали надпись: "Ничто из того, что делается в этом Институте, не должно оставаться секретным, оно должно поступать во всеобщее пользование".
В 1940 году к Тимофееву-Ресовскому в его институт под Берлином явился знаменитый немецкий изобретатель Манфред Ардена.
В кабинете Зубра он увидел плакат, самодельный, во всю стену: "Осторожно, СС слушает!"
Дерзкая эта пародия в те годы выглядела вызывающе. Ардена всегда вспоминал о ней восхищенно.
Я встречался с ним в его лаборатории где-то в шестидесятые годы в ГДР. Он представлял собой изобретательский "комбайн", его работы и открытия охватывали биологию, медицину, электронику, атомную физику и все-все остальное.
Он успешно работал при Гитлере, и после войны в ГДР, и в СССР.
"Вдруг мне пришло в голову: а свет солнца и звезд, как он доходит до нас? Эфир? Через эфир? А за пределами Вселенной, куда не проникает ни один световой луч? Что там делает эфир?"
Мысль о том, что все мировое пространство заполнено веществом, единственное назначение которого - облегчить нам понимание, как распространяется свет, если он туда попадет, - эта мысль показалась мне абсурдной.
Примерно так рассказывал мне о своих размышлениях Абрам Федорович Иоффе.
Примечательно, какие простые вопросы одолевали великих физиков. Ведь примерно подобное было у М. Планка, у Галилея, у Ньютона.
"Я видел людей, не способных к науке, но никогда не видел, чтобы люди были не способны к добродетели" (Конфуций).
Самая справедливая из властей - это природа. Она исполняет свои законы неуклонно. За нарушение этих законов карает так же неуклонно.
Образ врага всегда был главным в духовной жизни советского человека. Нас с детства учили не любви, а ненависти, не милосердию, а борьбе, не сочувствию к эксплуатируемым, а уничтожению эксплуататоров. Кругом были враги, шпионы. Агенты. Внутри страны - вредители, враги народа, перерожденцы, оппозиция, врачи-убийцы, диссиденты, уклонисты, вейсманисты.
Мы не привыкли понимать противника, прощать заблуждения, уважать чужие взгляды.
"Если враг не сдается, его уничтожают". Только так. Но когда сдавались, тоже уничтожали.
Он прожил жизнь, ни разу не подняв глаза к небу. Служил, копался в огороде, пил, жрал, блудил, на все мои разговоры отвечал: "Творец плевал на меня, не нашел времени сказать мне, на кой черт я живу, я для него - козявка, а у меня, между прочим, кепка 59-го размера!"
- Как же вы, культурный человек, не читали Толстого?
- Ну и что, и Пушкин его не читал.
- Всюду немцы, евреи, татары. Оккупировали они нашу нацию. У Ленина еврейская кровь, цари наши наполовину немцы.
- Считай, на девять десятых.
- Скоро нас, чисто русских, не останется. Моя дочь крутит с испанцем. Зачем нам испанец?
- У нас в лаборатории делают анализ. Хочешь, тебе сделают.
- Какой анализ?
- Сколько в тебе какой крови. Думаю, что там будет и литовская, и польская, конечно, монгольская, будет и французская. Ты ведь смоленский? Будет и финская. Давай?
- Да пошел ты!
СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ
После завтрака детей повели гулять. Марья Никитична надела шляпку и выстроила всех в пары. Катя сказала, что она с Васей не пойдет, потому что он не дышит.
- Как так не дышит? - спросила Марья Никитична.
- Он и на завтраке уже не дышал, - сказала Катя. Марья Никитична испугалась.
- Ты почему не дышишь?
- А неохота, - сказал Вася.
- Как же, все дети дышат, а ты что, особенный?
- Да устал я дышать, - сказал Вася
- Ну тогда не пойдешь гулять, зачем тебе свежий воздух. Но Вася не огорчился, он остался и стал вырезать колечки и рисовать мушек.
Марья Никитична повела ребят в садик, но там она подумала: а что если ребенок задохнется? Все же она отвечала за детей. И она по мобильнику позвонила Васиной маме, пусть та отвечает за своего ребенка.
- Как так не дышит? - спросила Васина мама и заплакала.
-Успокойтесь, - сказала Марья Никитична, - он жив-здоров, он просто у вас избалованный мальчик. Мама срочно приехала.
- Может, тебя обидели? - спросила она. - Что значит надоело? Я всю жизнь дышу, и папа твой дышит. Нет, тут что-то не так. Наверняка мальчика обидели. Почему вы ребенка не повели гулять? - спросила она Марью Никитичну. - Мало ли что не дышит, гулять-то он имеет право?
Марья Никитична не согласилась, потому что все это было непедагогично.
- Вы бы лучше о других подумали, какой он пример подает нашим детям, - сказала она, - неизвестно, можно ли его дальше держать в коллективе.
Мама взяла Васю домой, но и дома Вася не дышал. Он по-прежнему был веселый мальчик, с хорошим аппетитом, но дышать не хотел. Пришлось вызвать доктора.
- Странный случай, - сказал доктор.
Долго он выслушивал Васю, поскольку доктор привык слушать ребят при вдохе и при выдохе. А тут не было ни вдоха, ни выдоха, и ничего он толком не мог определить. Тогда он рассердился:
- У вас, извините, ненормальный ребенок.
- Почему ненормальный? - возмутилась мама. - В конце концов каждый человек имеет право не дышать.
- Ну тогда пусть не дышит, - сказал доктор, - пройдет, надоест ему так жить.
И знаете, он оказался прав. Как только Вася пошел в школу, он задышал, как все дети, правда, первое время он путался, он выдыхал кислород, а вдыхал углекислый газ, но когда ему объяснили, как надо, он стал дышать так же, как все остальные дети в классе.
-
Хочешь быть благородным, честным, добрым, для этого надо иметь много денег. А для того, чтобы заиметь много денег…
В Министерстве невозможно ни с кем поговорить, в кабинетах решают вопрос, как делить банку селедки на пять человек. (1971г.)
Он отличал издали лай своей собаки, мычание своей коровы, голос своего петуха, и они тоже знали его голос.
Долгих, назначенный секретарем ЦК КПСС, чтобы лететь из своего Норильска в Москву, велел переоборудовать самолет в правительственный. Очень его зауважали в столице.
Каждый мужчина чувствует свое превосходство, входя с женщиной в винный магазин.
ПЕТР I
Он не хотел различать подданных по родовитости, по имуществу, предпочитал другой принцип - по годности.
Не было ремесла или искусства, с которым бы Петр не ознакомился будучи в Лондоне: монетное дело, гробовщики, часовщики, обсерватория.
- Что вам больше всего понравилось в Англии? - спросил его король.
- То, что богатые люди ходят в простых и чистых одеждах.
-
Хлеб придает смысл земле, когда она становится ржаным полем.
Женщина и мужчина
- До:
Она капризна, недоступна, ее превосходство во всем, она умнее, воспитанней; он глуп, неуклюж. Она свысока взирает на его ухищрения, ей смешны его приемы, подступы.
- После:
Он величественно усталый, небрежно слушает ее лепет, морщится от ее глупостей, от пошлых вопросов:
- Ты меня любишь? Я тебе нравлюсь? Скажи мне что-то хорошее, ты меня презираешь?
Каждая спрашивает одно и то же. В надежде на что?
Ему не хочется врать, лень, если даже и доволен, зачем облекать это в слова?
Куда девалась ее недоступность? Непонятно, зачем она упиралась. Теперь она позволяет что угодно, даже требует.
Это две разные женщины.
МАРТ 1954 г.
"Крымскую область передали Украине. Весть об этом была радостно встречена народами нашей страны. Советские люди видят в этом благородном акте яркое проявление ленинской национальной политики. Великодушный акт русского народа выражает любовь к украинскому народу!"
Так преподносил нам горкомовский лектор. А когда Хрущева сняли (1964 г.), он же в перерыве рассказывал, как Хрущев по пьянке совершил свой великодушный акт, никого не спрашивая.
Раньше побуждали к действию нравственные заповеди, пример Христа. Ныне побуждает безнравственность, пример с Крымом возмущает душу, проклинаешь и Хрущева с его хамством, самоуправством, хочется бросить вызов всей этой системе, которая до сих пор позволяет начальникам ни с кем не считаться.
ЗАТМЕНИЕ
Пчелы слетаются к улью, наверное, полагают, что наступили сумерки, впрочем, куры, гуси что-то знают, волнуются.
Затмение кончилось. Щенок возвращается к поросенку играть его хвостом. Поросенку это нравится. Гуси вытягивают шею, шипят на прохожих. Корова идет, не уступая дороги людям. Жара с каждым днем нарастает. Трава стала жесткой, сухой. В станице магазины закрывались с 12 до 14, теперь с 11 до 17. На улицах пусто. Все прячутся в погребах.
Грузчик ставит на голову тяжелый сундук, приговаривает: "Не хотела учиться, теперь таскай, не жалуйся".
-
Когда я работал в Союзе писателей референтом, ко мне приходило довольно много чокнутых, иногда такие, что после них я долго был не в себе.
Один мужик вполне приличного вида рассказал, что изобрел жидкость, помажешь ею - и предмет исчезает.
Вытащил бутылку, поболтал, там плескалось что-то зеленое.
- Хотите, покажу?
Спросил, что помазать. Я показал на старый письменный прибор на моем столе. Он намочил ватку, помазал подставку, сказал, что надо подождать.
Сел на диван.
Позвонил телефон, я заговорил, отвлекся, когда повесил трубку, подставка исчезла, мужик сидел на диване, улыбался.
- Хотите, помажу вам ботинок?
- Нет, - сказал я, - достаточно.
Он ушел. Подставка эта пластмассовая так и не появилась, исчезла.
Николай Корнеевич Чуковский умер внезапно. Во сне. Ничего не предвещало его смерть. Но за несколько дней до этого он впервые привел свои бумаги в порядок. Я видел - они лежали, разложенные по папкам: переписка, договора, роман, рассказы.
Можем ли мы до конца представить свою смерть? Кажется, это просто. Солнце будет вставать, автобусы ходить, родные горевать. Но это не так просто. Жить мы привыкли, а к смерти привычки нет. Массу дел, решений откладываем. И вдруг смерть, ничего уже доделать нельзя, то, что продолжается, можно лишь комментировать, как шахматную партию, при этом не знаешь, выиграл ли ее.
Как бы там ни было, умер, и жизнь стала законченным произведением и судится совсем иначе.
Первая мысль о смерти (или при смерти) - жена, дети! Как им будет тяжело! Потом - что скажут? Кто придет на похороны?.. Такая вот всячина. Потом - сколько не успел доделать.
Все сразу начинают думать - как тяжело будет близким.
Узнав о смерти Николая Корнеевича, я через минуту подумал о его жене Марине Николаевне. А она мне сказала: "Я боюсь увидеться с Корнеем Ивановичем, ему так тяжело". Не знала, как ему сообщить.
Нам нужно, чтобы о нас грустили. Хотя бы месяц. Ну - неделю. От их грусти становится как бы легче.
Вот видите, мы умеем чувствовать себя мертвыми.
И живые тоже некоторое время еще считаются с нами, неживыми: "не трогайте ничего на его столе", "не уроните фоб", "воля покойного…".
Конечно, все это можно легко опровергнуть, но именно потому, что легко, не стоит торопиться.
ДИРЕКТОР
На заводе в Челябинске, где мы получали танки "KB", вся наша рота работала в сборочном, помогая работягам ставить тяжелые детали. Сборщики были большей частью ребятишки-допризывники или пожилые люди, все довольно источенные, слабые, а нам полезно было повозиться с новой машиной "И. С.".
Там, в цеху, я наслушался рассказов о легендарном директоре Зальцмане, нашем питерце, раньше он командовал Кировским заводом, потом завод эвакуировали в Челябинск, и теперь он здесь начальствовал.
…В сборочном цеху зимой мороз доходил до минус 40°. Скопилось много машин. Тут такая получилась незадача. Танки приходилось все время прогревать, потому как морозом прихватывало крыльчатку водяной помпы. Из-за выхлопов поднимался такой дым, что у рабочих кружилась голова, они задыхались, бежали в термическую, там отсиживались, и сборка оказалась в прорыве. Явился Зальцман, начал ругать начальника цеха, тот незаметно скомандовал мотористу запустить моторы. Весь цех заволокло. Зальцман даже испугался. На следующий день объявил, что цех выходной. Собрал всех специалистов по вентиляции, сказал: вот вам сутки, не сделаете, запру в цеху, запущу все моторы, пока не угорите.
…Позвонил по ВЧ Сталин. Был январь 1942 года. "Товарищ Зальцман, судьба Москвы решается вашими танками". Это было во время совещания у директора. Зальцман вернулся бледный, две полосы на щеках (так у меня записано, что это значит, уже не помню).
Рассказал про звонок Сталина. Пять дней никто не уходил с завода. Три эшелона танков отправили в Москву.
…Не было раций. Где-то они застряли по железной дороге У Омска. Зальцман вызывает к себе Гутина и требует, чтобы завтра рации были в цеху. Танки ведь нельзя выпускать без рации. Рации были хреновые, но все давали связь. Гутин доказывает, что доставать их невозможно, неизвестно, где эшелон, неизвестно, как добраться к нему, есть ли дороги и т. п. "Бери самолет, лети вдоль железной дороги, спускайся, как завидишь эшелон. Перегрузишь рации из вагона в самолет и прилетай обратно". На все возражения директор повторял: "Невозможный вещей нет!"
И сделали. Привезли. Назавтра рации были в цеху. Утром Зальцман вызывает Гутина. Тот доложил: "Все сделали, как вы сказали". И сам смеется. Зальцман не поверил. Звонит в цех. Они подтверждают. Он тоже смеется: "Вот видишь!"
Так работали в войну, такие были директоры, не один Зальцман, сложилась порода этих жестких, непреклонных хозяйственников, для них не было невозможно, они действовали волей, убежденностью, умом - и достигали.
После войны их методы осуждали, а ведь их любили, ценили и того же Зальцмана.
Как мне сказал один историк: "Списать с двух книг - это плагиат, с десяти - это компиляция, а со ста - это научный труд".
Первым делом он близоруко наклонялся к картине, читал кто автор, название, после этого уже начинал хвалить или бранить. И к людям так же - сперва выяснял: кто такой, кем работает?..