"Инклинги" теперь вошли в историю литературы, и писали о них немало и по большей части чересчур благоговейно. А между тем это был всего лишь кружок друзей, не более - но и не менее; все - мужчины, все - христиане, и почти все интересовались литературой. Считается, что "членами" этого кружка в то или иное время были очень многие; хотя на самом деле никакой системы "членства" в нем не существовало. Просто в разное время разные люди бывали там более или менее регулярно, в то время как другие заходили лишь от случая к случаю. Ядром кружка неизменно оставался Льюис, без него эти собрания были попросту немыслимы. Список прочих имен вряд ли может дать представление об истинной сути "Инклингов"; но если уж имена так важны, то, помимо Льюиса и Толкина (который тоже присутствовал почти всегда), в число тех, кто бывал на собраниях и до, и после войны, входили майор Уоррен Льюис (старший брат К. С. Льюиса, которого все звали просто Уорни), Р. Э. Хавард (оксфордский врач, у которого лечились Льюис и семейство Толкинов), старинный друг Льюиса Оуэн Барфилд (хотя Барфилд, работавший адвокатом в Лондоне, собрания посещал редко) и Хью Дайсон.
Общество было совершенно неформальным. Не следует думать, что одни и те же люди ходили туда каждую неделю, как на дежурство, а в случае своего отсутствия присылали извинения. Однако же кое-что оставалось неизменным. По рабочим дням обычно все или несколько человек собирались утром в пабе "Орел и дитя" (который между собой называли "Птичка с младенцем"), как правило, по вторникам; хотя во время войны, когда с пивом сделалось туго, а в пабах толпились военнослужащие, им часто приходилось изменять своим обычаям. А вечером по четвергам - в большой гостиной Льюиса в Модлин-Колледже, обычно после девяти вечера. Заваривали чай, раскуривали трубки, после чего Льюис гулко провозглашал: "Ну что, у кого-нибудь найдется что-нибудь почитать?" И кто-нибудь доставал рукопись и принимался читать вслух. Это могло быть стихотворение, рассказ или глава из книги. Потом начинался разбор. Иногда прочитанное хвалили, а иногда и критиковали - это общество создавалось не для взаимного славословия. Иногда потом читали еще что-нибудь, но вскоре принимались бурно спорить или просто болтать обо всем на свете и засиживались так допоздна.
К концу тридцатых годов "Инклинги" сделались важной частью жизни Толкина. Сам он читал, в числе прочего, отрывки из рукописи "Хоббита", тогда еще не опубликованного. В 1939 году, когда разразилась война, в дружеском кругу появился еще один человек. Это был Чарльз Уильямс, который работал в лондонской конторе издательства Оксфордского университета, и его вместе с прочими сотрудниками эвакуировали в Оксфорд. Уильямсу перевалило за пятьдесят, его мысли и творчество - а он был романистом, поэтом, богословом и критиком - пользовались известностью и уважением у читателей, пусть и не столь многочисленных. В частности, его так называемые "духовные триллеры", романы, в которых на самом обыденном фоне разворачиваются события сверхъестественные и мистические, находили себе не очень обширную, но при этом восторженную аудиторию. Льюис познакомился с Уильямсом за некоторое время до того и весьма им восхищался, а Толкин встречался с ним всего раза два. Теперь же он преисполнился к Уильямсу очень смешанных чувств.
Уильямc, с его необычным лицом (полуангел-полумартышка, как выражался Льюис), в синем костюме, столь непривычном для Оксфорда, с сигаретой, свисающей из угла рта, и с пачкой гранок, завернутых в "Тайм энд тайд", под мышкой, отличался немалым природным обаянием. Двадцать лет спустя Толкин вспоминал: "Мы пришлись друг другу по душе и любили поболтать (в основном шутливо)". Но добавлял: "На более глубоком (или более высоком) уровне нам друг другу сказать было нечего". Отчасти потому, что, в то время как Уильямс с удовольствием слушал главы из "Властелина Колец", которые Толкин читал на собраниях, Толкину книги Уильямса, по крайней мере, те, с которыми он познакомился, не нравились. Толкин говорил, что ему эти книги "абсолютно чужды и иногда очень неприятны, временами же кажутся смехотворными". Возможно, его настороженное отношение к Уильямсу, или к тому месту, которое Уильямс занял среди "Инклингов", шло не только от рассудка. Льюис полагал и писал в "Любви", что настоящие друзья не испытывают ревности, когда к их кругу присоединяется кто-то еще. Но тут Льюис говорил за Льюиса, а не за Толкина. Очевидно, что Толкин слегка ревновал или обижался, и не без причины, потому что теперь прожектор Льюисова энтузиазма неприметно сместился в сторону Уильямса. "Льюис был очень впечатлительным человеком", - писал Толкин много лет спустя, а в другом месте говорил о "мощном влиянии", которое, по его мнению, оказал Уильямc на Льюиса, особенно на третий роман из его "Космической трилогии", "Мерзейшая мощь".
Итак, появление в Оксфорде Уильямса положило начало третьему этапу дружбы Толкина с Льюисом. Толкин несколько охладел к своему другу - впрочем, пока что даже Льюис этого почти не замечал. Возможно, была и другая причина, еще более тонкая: Льюис становился все более известен в качестве христианского апологета. Поскольку Толкин сыграл столь важную роль в обращении своего друга, он всегда сожалел о том, что Льюис не сделался католиком, подобно ему самому, но начал посещать службы в ближайшем англиканском приходе, вернувшись к религии своего детства. Толкин же питал настолько сильную неприязнь к англиканской церкви, что она временами распространялась даже на ее храмы: Толкин утверждал, что ему мешает по достоинству оценить их красоту печальная мысль о том, что все они - с его точки зрения - совращены с пути истинного католицизма. Когда Льюис опубликовал аллегорическую повесть под названием "Возвращение паломника", в которой рассказывается история его обращения. Толкин счел это название иронией. "Льюис, конечно же, вернулся, - говорил он. - Он не желает войти в христианство заново, через новую дверь - он возвращается к старой, по крайней мере, в том смысле, что, вновь приняв христианство, он принимает вместе с ним или пробуждает вновь все предрассудки, столь усердно насажденные в нем в детстве и отрочестве. Он желает вновь сделаться северно-ирландским протестантом".
К середине сороковых годов Льюис сделался весьма популярен ("слишком популярен, на его собственный вкус или на чей-либо из наших", - замечал Толкин) благодаря своим христианским работам: "Страдание" и "Письма Баламута". Возможно, Толкин, видя растущую славу своего друга, чувствовал себя учителем, чей ученик внезапно обошел его и добился почти незаслуженного триумфа. Однажды он не слишком-то лестно назвал Льюиса "популистским богословом".
Но если даже все это действительно присутствовало в мыслях Толкина в начале сороковых, внешне это никак не проявлялось. Он по-прежнему был почти безраздельно предан Льюису и, возможно, в глубине души питал надежду, что когда-нибудь его друг все же перейдет в католичество. А круг "Инклингов" по-прежнему радовал и поддерживал его. "Hwaet! We Inclinga, - писал Толкин, подражая начальным стихам "Беовульфа", - on aerdagum searothancolra snyttru gehierdon". (Се! Во дни былые мы были наслышаны о хитроумных Инклингах - как мужи мудрые восседали вместе и вели беседы, искусно излагали ученость и песенное мастерство и в думы погружались. То была истинная радость!).
Глава 5
НОРТМУР-РОУД
"А что же делали в это время женщины? Откуда мне знать? Я мужчина и никогда не подглядывал за таинствами Доброй Богини", - пишет Льюис в "Любви", говоря об истории мужской дружбы. Таков неизбежный результат жизни, проходящей в чисто мужском обществе и в таких клубах, как "Инклинги": женщины остаются в стороне.
Эдит Толкин получила весьма скудное образование. В женском пансионе, где она обучалась, основное внимание уделялось музыке, а прочими предметами пренебрегали. Несколько лет она провела в бирмингемских меблированных комнатах, еще несколько - в Челтнеме, в кругу среднего класса, не блиставшем интеллектуальностью, потом она долго жила со своей малообразованной кузиной Дженни… Она не имела возможности ни продолжать учиться, ни развиваться самостоятельно. К тому же она утратила большую часть своей независимости. Она рассчитывала стать учительницей музыки, а возможно, и музыкантом, но эта перспектива как-то незаметно растаяла: сперва потому, что у Эдит не было настоятельной нужды зарабатывать себе на жизнь, а позже - потому, что она вышла замуж за Рональда Толкина. В те времена в нормальных обстоятельствах не могло быть и речи о том, чтобы женщина из среднего класса, выйдя замуж, продолжала работать. Поступить так означало показать всему свету, что ее муж не в состоянии содержать семью. А потому игра на фортепьяно превратилась в обычное хобби, хотя Эдит продолжала музицировать до старости и Рональд любил слушать, как она играет. Он не поощрял ее заниматься какой-либо интеллектуальной деятельностью, отчасти потому, что не видел в этом необходимости для ее роли жены и матери, отчасти потому, что его отношение к Эдит в период ухаживания (вспомним его любимое ласкательное прозвище "малышка") не имело никаких точек соприкосновения с его собственной интеллектуальной жизнью: ей он показывал совсем другую сторону своей личности, чем своим друзьям. Среди приятелей он хотел быть настоящим мужчиной, а дома он рассчитывал встретить мир, где правит женщина.
Несмотря на это, Эдит вполне могла бы вносить некий ценный вклад в его университетскую жизнь. Некоторым женам оксфордских донов это удавалось. Отдельные счастливицы (такие, как Лиззи, жена Джозефа Райта) были коллегами своих мужей и помогали им в работе. А многие другие жены, которые, подобно Эдит, университетов не заканчивали, тем не менее превращали свои дома в некое подобие клуба для друзей мужа и таким образом принимали значительное участие в общественной жизни своего супруга.
Увы, для Эдит все обернулось иначе. Она отличалась застенчивостью, поскольку в детстве и в юности ее круг общения был достаточно ограниченным, и в 1918 году, когда Эдит приехала в Оксфорд, увиденное несколько выбило ее из колеи. Они с Рональдом и с малышом (и с кузиной Дженни, которая оставалась с ними вплоть до переезда в Лидс) снимали скромную квартирку в переулке; и с точки зрения Эдит, не знавшей Оксфорда, университет выглядел неприступной крепостью, шеренгой величественных зданий, где расхаживали надменные люди в мантиях и куда каждое утро уходил на работу Рональд. Когда университет снисходил до того, чтобы переступить ее порог, он явллялся в обличье любезных, но неуклюжих молодых людей, друзей Рональда, которые не умели общаться с женщинами и с которыми ей было не о чем разговаривать, поскольку их миры попросту не пересекались. Иногда к ним заходили супруги донов, такие, как грозная миссис Фарнелл, жена ректора Эксетер-Колледжа, и это было еще хуже: ее даже Рональд боялся. Эти леди лишь подкрепляли уверенность Эдит в том, что университет неприступен в своем величии. Они являлись из своих страшных квартир в колледже или увенчанных башенками дворцов в северном Оксфорде, снисходительно ворковали с маленьким Джоном, лежащим в колыбельке, и, уходя, оставляли на подносике в прихожей визитные карточки (одну - с собственным именем и две - с именем своего мужа), давая понять, что вскоре ожидают ответного визита миссис Толкин. Но Эдит никак не могла решиться. Ну что она скажет этим важным людям, очутившись в их важных домах? О чем ей разговаривать с этими царственными дамами? Все их разговоры были о людях, про которых Эдит даже не слыхивала, о профессорских дочках, титулованных кузинах и прочей оксфордской публике. Рональд нервничал: он знал, что если его жена не будет соблюдать строгого оксфордского этикета, это сочтут страшным нарушением приличий. Он убедил Эдит нанести хотя бы один ответный визит - Лиззи Райт, которая, несмотря на всю свою ученость, была совсем не похожа на большинство профессорских жен и, подобно своему мужу, отличалась открытостью и здравомыслием. Однако и тут Рональду пришлось самому привести Эдит к парадному входу Райтов и самому позвонить в колокольчик. После этого он поспешно юркнул за угол. Все прочие визитные карточки так и пылились на подносике, визиты оставались неотданными, и в Оксфорде стало известно, что супруга мистера Толкина в гостях не бывает и, стало быть, ее должно без лишнего шума исключить из круга званых обедов и неофициальных приемов.
Потом Толкины переехали в Лидс, и Эдит обнаружила, что там все иначе. Люди обитали в обыкновенных скромных коттеджах и не имели дурацкой привычки сорить визитными карточками. Через несколько домов по Сент-Маркс-Террас жила жена другого университетского предподавателя, которая часто забегала поболтать. Эдит также то и дело виделась с учениками Рональда, что приходили на уроки или просто на чай, и многие из них ей очень нравились. Некоторые из этих учеников сделались друзьями семьи, поддерживали с ней отношения в течение многих лет и нередко заходили в гости. В университете устраивались неформальные танцевальные вечеринки, доставлявшие Эдит немало удовольствия. Даже дети (а у Толкинов уже были Джон, Майкл, а к концу пребывания в Лидсе появился еще и Кристофер) не оставались в стороне: университет организовывал чудные рождественские праздники, причем сам вице-канцлер переодевался Дедом Морозом. Позднее Рональд смог позволить себе приобрести дом побольше на Дарнли-Роуд, подальше от городского смога и грязи. Они держали горничную и няню для детей. В целом Эдит была счастлива.
Но вдруг пришлось возвращаться в Оксфорд. Первый дом на Нортмур-Роуд Рональд купил, когда Эдит была еще в Лидсе, не посоветовавшись с ней. Эдит решила, что особняк чересчур тесный. Старшие мальчики заразились стригущим лишаем через общую расческу в фотостудии в Лидсе, и их пришлось подвергнуть длительному и дорогостоящему лечению. Когда они поправились настолько, что стало возможным отправить их в Дрэгон-Скул, им поначалу было очень неуютно среди других мальчишек. Потом Эдит снова забеременела. И только когда в 1929 году родилась Присцилла, а в 1930–м семья переехала в соседний дом побольше, Эдит почувствовала, что все вроде бы устроилось.
Но все равно их семейная жизнь уже никогда не достигала того равновесия, что в Лидсе. Эдит стало казаться, что Рональд ее забросил. С чисто формальной точки зрения, он довольно много времени проводил дома: здесь проходили его уроки, и вечерами он отсутствовал нечасто - один-два раза в неделю. Но проблема заключалась в его привязанностях. Рональд по-прежнему оставался внимательным и любящим мужем, очень заботился о ее здоровье (как и она - о его), немало занимался домом. Но Эдит видела, что одна из сторон его натуры раскрывается только в обществе мужчин своего круга. Точнее, она заметила, что Рональд очень привязан к Джеку Льюису, и ее это раздражало.
Когда Льюис заходил в гости на Нортмур-Роуд, дети были ему рады: он никогда не обращался с ними свысока и приносил им книжки Э. Несбит, которые они обожали. Однако с Эдит Льюис держался застенчиво и неловко. А потому она не могла понять, чего приятного находит Рональд в его обществе, и немного ревновала. Находились и другие проблемы. В детстве у Эдит не было нормального дома, и потому она не знала, как следует вести хозяйство. Неудивительно, что она скрывала неуверенность под маской властности и цеплялась к мелочам: требовала, чтобы за стол все садились минута в минуту, чтобы дети съедали все до крошки, чтобы прислуга выполняла свои обязанности без сучка без задоринки. А между тем она нередко чувствовала себя очень одинокой. Когда Рональд отсутствовал или сидел в кабинете, ей часто и поговорить бывало не с кем, кроме детей и слуг. С годами оксфордское общество стало менее чопорным; однако Эдит все равно побаивалась его и почти не общалась с семьями других донов - пожалуй, единственной ее подругой была жена Чарльза Ренна, Агнесса. Кроме того, Эдит страдала головными болями, из-за которых порой сутками не могла встать с постели.
Рональд быстро обнаружил, что Эдит в Оксфорде плохо и что она недолюбливает его друзей. Он понимал, что его потребность в мужской дружбе временами мешает семейной жизни. Но он считал это одним из печальных свойств падшего мира, в целом придерживался мнения, что мужчина должен иметь право на свои, мужские радости, и готов был отстаивать это право. Сыну, задумавшему жениться, он писал: "Есть много вещей, которые мужчина считает своим законным достоянием, несмотря на то что из-за них вспыхивают скандалы. Лгать о них своей жене или возлюбленной нельзя ни в коем случае! Либо отказаться от них, либо, если оно того стоит, - настоять на своем. Такие вопросы могут возникать очень часто: кружка пива или трубка, привычка не отвечать на письма, новый друг, и т. д., и т. п. Если требования противоположной стороны действительно неразумны (а такое бывает, даже между самыми страстными влюбленными или тепло любящими друг друга супругами), лучше сразу прямо сказать "нет" и пойти на скандал, чем действовать втихомолку".
Еще одну проблему представляло собой отношение Эдит к католичеству. Прежде чем они поженились, Рональд убедил ее оставить англиканскую церковь и стать католичкой; и тогда ее это несколько огорчило. В последующие годы Эдит почти перестала ходить к мессе. На втором десятилетии брака ее нелюбовь к католичеству усилилась, и к 1925 году, когда семья вернулась в Оксфорд, Эдит уже с неодобрением относилась к тому, что Рональд водит в церковь детей. Отчасти ее неприязнь была следствием сурового, почти средневекового требования Рональда исповедоваться как можно чаще; а Эдит всегда терпеть не могла каяться в своих грехах священнику. Кроме того, Толкин не мог обсудить с нею ее чувства рационально, с той же отчетливой сознательностью, какую он проявлял в своих богословских спорах с Льюисом: Эдит он демонстрировал только свою эмоциональную привязанность к религии, а она этого отношения не понимала. Временами ее сдерживаемое отвращение к посещению церкви прорывалось бурными вспышками гнева. Но наконец одна из таких вспышек в 1940 году завершилась настоящим примирением между нею и Рональдом. Эдит объяснила ему свои чувства и даже заявила, что хочет вернуться к исполнению обрядов. В конце концов регулярно ходить в церковь Эдит все же не стала, однако больше до конца жизни не проявляла нелюбви к католицизму, более того, начала живо интересоваться церковными делами, так что даже тем друзьям, которые сами были католиками, казалось, что она сделалась ревностной католичкой.