"Почетная школа английского языка и литературы" (официальное название факультета) по оксфордским меркам была еще молода. Кроме того, внутри ее царил раскол. По одну сторону пропасти находились филологи и медиевисты, полагавшие, что литературные произведения, созданные позднее Чосера, не заслуживают того, чтобы являться основой университетской программы. По другую оказались поклонники "современной" литературы (то есть литературы от Чосера до XIX века), которые считали, что изучение филологии и древне- и среднеанглийского - не что иное, как "педантское пустозвонство". Попытка втиснуть обе фракции в рамки одного факультета явилась во многих отношениях ошибкой. В результате же студенты, решившие специализироваться на "языке" (то бишь древне- и среднеанглийском и филологии), были при этом вынуждены изучать в немалом объеме современную литературу, в то время как людям, интересовавшимся "литературой" (то есть современными авторами), приходилось штудировать тексты из "Англосаксонской хрестоматии" Суита и поневоле знакомиться с филологией. Оба курса были составлены на основе компромисса, и обе стороны оставались недовольны.
Разумеется, Толкин нимало не колебался насчет того, какое из отделений ему выбрать. Он намеревался посвятить себя лингвистике. В наставники ему назначили Кеннета Сайзема, молодого новозеландца, который работал помощником у Э. С. Нейпира, профессора английского языка и литературы. Встретившись с Сайземом и ознакомившись с программой обучения, Толкин "впал в панику: я не понимал, как это можно растянуть на два года и триместр добросовестной работы". Все выглядело чересчур простым и знакомым: Толкин уже успел проштудировать многие из текстов, которые ему полагалось прочитать, и даже неплохо знал древнеисландский, который должен был стать его основной специализацией (под руководством У. Э. Крейги, специалиста по исландскому языку и литературе). Кроме того, поначалу Сайзем показался не слишком многообещающим наставником. Это был тихий молодой человек всего на четыре года старше Толкина - и уж, разумеется, не обладавший яркой индивидуальностью Джо Райта. Но он был добросовестным и трудолюбивым ученым, и вскоре Толкин привязался к нему и проникся к нему уважением. Что же до работы, Толкин теперь проводил за письменным столом больше времени, чем во времена учебы на классическом факультете. Учиться оказалось труднее, чем он думал, потому что требования на английском факультете Оксфорда были очень высокие. Но он достаточно хорошо овладевал предметами, входившими в программу, и вскоре уже писал длинные и сложные работы: "Проблемы распространения фонетических изменений", "Удлинение гласных в древне- и среднеанглийский периоды" и "Англо-норманнский элемент в английском языке". Особое внимание Толкин уделял изучению западно-мидлендского диалекта среднеанглийского, поскольку этот диалект ассоциировался с детством и его предками; кроме того, он читал множество древнеанглийских текстов, которые ему прежде не встречались.
Среди этих текстов был "Христос" Кюневульфа, собрание англосаксонских религиозных стихов. И две строки из поэмы запали в душу молодому Толкину:
Eala Earendel engla beorhtast
ofer middangeard monnum sended.
(Привет тебе, Эарендель, светлейший из ангелов, над средиземьем людям посланный).
В англосаксонском словаре "Earendel" переводится как "сияющий свет, луч", но здесь это слово, очевидно, имеет какое-то особое значение. Сам Толкин интерпретировал его как аллюзию на Иоанна Крестителя, но полагал, что первоначально слово "Эарендель" было названием звезды, предвещающей восход, то есть Венеры. Слово это, обнаруженное у Кюневульфа, взволновало его, непонятно почему. "Я ощутил странный трепет, - писал он много лет спустя, - будто что-то шевельнулось во мне, пробуждаясь от сна. За этими словами стояло нечто далекое, удивительное и прекрасное, и нужно было только уловить это нечто, куда более древнее, чем древние англосаксы".
А в предмете, бывшем его специализацией, нашлось еще больше пищи для воображения. Древненорвежский (или древнеисландский - эти названия взаимозаменяемы) - язык, привезенный в Исландию норвежцами, бежавшими из родной страны в IX веке. Толкин уже был немного знаком с древнеисландским, а теперь принялся углубленно изучать произведения, написанные на этом языке. Он читал саги и "Прозаическую", или "Младшую Эдду". Он также обратился к "Поэтической", или "Старшей Эдде", и обрел древнюю сокровищницу исландских мифов и легенд.
"Старшей Эддой" называется собрание поэм, часть текстов которых сохранилась не полностью или испорчена. Основная рукопись памятника датируется XIII веком. Но большинство поэм гораздо старше и, возможно, восходит к периоду до заселения Исландии. Песни "Старшей Эдды" делятся на героические, повествующие о мире людей, и мифологические, где говорится о деяниях богов.
Самой выдающейся из мифологических песен "Старшей Эдды" является "Voluspa" или "Прорицание вельвы", то есть "пророчицы", где рассказывается об истории мира, космоса, начиная от его создания, и предрекается его судьба в будущем. Наиболее примечательная из всех германских мифологических поэм, "Прорицание вельвы", восходит к эпохе конца северного язычества, когда на смену старым богам вот-вот должно было прийти христианство; однако "Прорицание" в своем описании языческого космоса сохраняет дух живого мифа, ощущение благоговения и таинственности. И, разумеется, Толкин не мог остаться равнодушным к этому духу.
В течение месяцев, последовавших за воссоединением влюбленных, вопрос о религии Эдит оставался весьма болезненным для них обоих. Для того чтобы церковь Рональда могла благословить их брак, Эдит следовало перейти в католичество. Теоретически Эдит этому только радовалась - более того, она полагала, что их семья когда-то, давным-давно, была католической. Но на деле проблема оказалась не из простых. Эдит принадлежала к англиканской церкви и вела достаточно активную деятельность в своей общине. Ведь в те три года, что Эдит провела в разлуке с Рональдом, немалая часть ее жизни была сосредоточена на приходской церкви в Челтнеме, и девушка принимала большое участие в церковных делах. Естественно, что к этому времени Эдит занимала достаточно видное положение в приходе - а приход был весьма достопочтенный, типичный для этого фешенебельного городка. И вот теперь Рональд требует, чтобы она отказалась от всего этого и стала ходить в церковь, где ее никто не знает… С этой точки зрения перспектива перехода в католичество рисовалась далеко не столь радужной. К тому же Эдит боялась, что "дядя" Джессоп, у которого она жила, может разгневаться: он, как и большинство людей его возраста и социального положения, был заклятым врагом католичества. Позволит ли он ей остаться в своем доме до брака, если она вздумает стать "паписткой"? Положение было очень неловкое; и Эдит предложила Рональду обождать до тех пор, пока они не заключат официальной помолвки или пока не приблизится время свадьбы. Но Рональд и слышать об этом не желал. Он хотел, чтобы Эдит перешла в католичество немедленно. Англиканскую церковь он терпеть не мог и называл ее "жалким и размытым месивом полузабытых преданий и искаженных верований". А если Эдит подвергнется преследованиям за свое решение перейти в католичество - что ж, ведь с его дорогой матушкой было то же самое, и она-то это пережила! "Я искреннейше верю, - писал он Эдит, - что малодушие и мирские страхи не должны препятствовать нам неуклонно следовать свету". Надо заметить, что сам он вновь начал регулярно ходить к мессе и, очевидно, предпочел забыть о своих прошлогодних прегрешениях. Очевидно, что он принимал вопрос о переходе Эдит в католичество близко к сердцу. Возможно, это отчасти было также испытанием ее любви, после того как Эдит изменила ему, обручившись с Джорджем Филдом, хотя сам Толкин в этом ни за что бы не признался.
И Эдит поступила так, как он хотел. Она сообщила Джессопам, что намерена перейти в католичество. "Дядя" среагировал именно так, как она опасалась: он приказал девушке убираться из его дома, как только она найдет себе другое жилье. В этих обстоятельствах Эдит решила поселиться вместе со своей старшей кузиной, Дженни Гроув, миниатюрной решительной женщиной, страдавшей искривлением позвоночника. Они принялись вместе подыскивать себе квартиру. Вроде бы высказывалось предположение, что они поселятся в Оксфорде, так чтобы Эдит могла чаще видеться с Рональдом, но, похоже, она не особенно к этому стремилась. Быть может, ей не понравилось давление, которое он оказывал на нее в вопросе перехода в католичество. Как бы то ни было, до брака она стремилась остаться независимой. Они с Дженни выбрали Уорик. Уорик находился неподалеку от их родного Бирмингема, но был куда привлекательнее. Поискав, они сумели найти временную квартиру, а в июне 1913-го к ним приехал Рональд.
Уорик, с его вековыми деревьями и замком на холме, поразил Толкина своей красотой. Стояла жара, и они с Эдит ходили кататься на плоскодонке по Эйвону. Они вместе присутствовали на бенедикции в католической церкви "и ушли счастливые и умиротворенные, - писал Толкин, - потому что это был первый раз, когда мы смогли спокойно сходить в церковь вместе, рука об руку". Однако предстояло еще подыскать жилье для Эдит с Дженни, а когда подходящий дом нашелся, пришлось улаживать еще множество всяких дел. Рональд обнаружил, что часы, ухлопанные на домашние заботы, порядком раздражают. Вообще, они с Эдит далеко не всегда бывали счастливы вместе. Они успели стать достаточно чужими людьми: ведь три года, проведенные ими в разлуке, прошли в совершенно разной среде. Его среда была чисто мужской, шумливой, академической, ее - разнополой, безмятежной, домашней. Оба выросли и повзрослели, но росли они в разные стороны. Отныне каждый из них должен был идти на уступки ради того, чтобы достичь подлинного понимания. Рональду приходилось мириться с тем, что Эдит поглощена сиюминутными мелочами жизни, несмотря на то, что ему самому они казались не заслуживающими внимания. Ей было необходимо приложить все усилия, чтобы понять, что Рональд действительно с головой погружен в свои книги и языки, хотя ей это могло казаться эгоцентричным. Увы, ни ему, ни ей не удалось полностью преуспеть в этом. Их переписка была полна нежных чувств - но временами и взаимного раздражения. Рональд привык обращаться к Эдит "малышка" (ему нравилось так ее называть) и с любовью говорить о ее "маленьком домике", но на самом-то деле она была вполне взрослым, сформировавшимся человеком, и, когда они сходились, столкновение их индивидуальностей нередко приводило к взрыву. Отчасти проблема заключалась еще и в том, что Рональд взял на себя роль сентиментального любовника и эта маска не имела ничего общего с тем лицом, которое он показывал своим друзьям-мужчинам. Их с Эдит связывали искренняя любовь и понимание, но зачастую Рональд облекал эти чувства в затертые романтические клише - а ведь, возможно, если бы он не постеснялся продемонстрировать ей свое "книжное" лицо и познакомить ее со своими друзьями, она бы не стала так возражать, когда все это всплыло после свадьбы. Однако он предпочитал жестко разграничивать эти две стороны своей жизни.
После Уорика Рональд отправился в Париж в качестве наставника и воспитателя при двух мальчиках-мексиканцах. В Париже к ним присоединились третий мальчик и две тетушки, которые практически не знали английского. Рональд стыдился своего испанского, который пребывал в зачаточном состоянии, а столкнувшись с необходимостью говорить по-французски, он обнаружил, что и французский почти забыл. Париж ему очень понравился, и он с удовольствием бродил по улицам в одиночестве, но французы, которые встречались ему на этих улицах, ужасно раздражали, и он писал Эдит, что они "вульгарны, непрерывно тараторят, плюются и вообще непристойны". Францию и французов Толкин невзлюбил задолго до этой поездки, и то, что он увидел теперь, не излечило его от галлофобии. А то, что случилось позднее, лишь укрепило его в нелюбви к Франции - и неудивительно. Тети и мальчики решили посетить Бретань. Толкин был чрезвычайно доволен: ведь коренное население Бретани - кельты - и до сих пор говорит на языке, во многом напоминающем валлийский. Но они остановились в Динаре, курортном городишке, точно таком же, как и все прочие курорты. "Я в Бретани - и что же? - писал Рональд Эдит. - Вокруг - одни туристы, мусор да купальные кабинки". Но худшее было еще впереди. Через несколько дней после приезда Толкин шел по улице вместе с одним из мальчиков и старшей тетушкой. Внезапно на тротуар вылетела машина и сбила тетушку, причинив ей многочисленные внутренние повреждения. Рональд помог отнести пострадавшую в отель, но через несколько часов та скончалась. Остаток каникул прошел в бестолковых хлопотах по отправке тела домой, в Мексику. Рональд привез мальчиков обратно в Англию и сказал Эдит: "Никогда больше не возьмусь за такую работу - разве что окажусь в крайней нищете".
Осенью 1913 года в Оксфорде появился его друг Дж. Б. Смит. Он закончил школу короля Эдуарда и стал стипендиатом колледжа Корпус-Кристи. Он собирался изучать английскую литературу теперь ЧКБО было в равной степени представлено как в Оксфорде, так и в Кембридже: в последнем уже учились Р. Кв. Джилсон и Кристофер Уайзмен. Четверо друзей временами встречались, но Толкин никогда не говорил им о существовании Эдит Брэтт. Теперь, когда приближалось время ее вступления в лоно католической церкви, они решили заключить официальную помолвку, и Толкину поневоле пришлось сообщить об этом друзьям. Он написал Джилсону и Уайзмену, явно не зная, что и как сказать: он даже не назвал им имени своей невесты. Очевидно, он полагал, что такие вещи не имеют отношения к мужскому товариществу ЧКБО. Друзья поздравили его, однако Джилсон проницательно заметил: "Впрочем, я не боюсь, что такой стойкий ЧКБОист, как ты, когда-нибудь переменится".
Наставником Эдит в католической вере был отец Мерфи, приходской священник из Уорика. Он добросовестно выполнял свою работу - и не более того. Рональд позднее многое относил на счет того, как плохо ее наставляли в ту пору. Но сам он ей не помогал. Ему было трудно передать ей свою собственную глубокую и страстную веру, которая к тому же тесно переплеталась с воспоминаниями о покойной матери.
8 января 1914 года Эдит была принята в лоно римско-католической церкви. Они с Рональдом нарочно выбрали именно эту дату - то была первая годовщина их воссоединения. Вскоре после этого они с Рональдом были официально помолвлены в церкви отцом Мерфи. Эдит впервые исповедалась и причастилась, и это доставило ей "удивительное, великое счастье". Первое время она оставалась в этом восторженном состоянии духа, регулярно ходила к мессе и часто причащалась. Но католическая церковь в Уорике выглядела так бедно по сравнению с роскошным собором в Челтнеме (даже сам Рональд называл ее "убогой"), и, хотя Эдит помогала церковному клубу для работниц, у нее было мало друзей среди прихожан. К тому же необходимость исповедоваться начала ее раздражать. А потому, когда она плохо себя чувствовала (а такое бывало частенько), она охотно отказывалась от посещения мессы. Она сообщила Рональду, что необходимость вставать к мессе ни свет ни заря и ничего не есть до причастия для нее невыносима. "Мне и хотелось бы пойти к мессе, - говорила она, - и мне очень жаль, что я не могу ходить туда чаще, но это совершенно невозможно: мое здоровье этого не позволяет".
Жизнь ее превратилась в унылую рутину. Жить в своем доме, в обществе кузины Дженни, оказалось в принципе неплохо, но они временами действовали друг другу на нервы, а в отсутствие Рональда поговорить больше было решительно не с кем и заняться нечем, кроме как хозяйством. Правда, в доме имелось фортепьяно, и ей никто не мешал упражняться часами - но теперь Эдит уже знала, что пианисткой ей не стать - брак и дети этому воспрепятствуют, - а потому заниматься подолгу не было смысла. Органистки в католической церкви не требовались. Эдит тосковала по светской жизни Челтнема, а на то, чтобы почаще ходить в театр или на концерты, не было денег. Так что письма от Рональда, в которых он описывал оксфордскую жизнь, наполненную обедами, студенческими шалостями и походами в кинематограф, ее порядком бесили.
А Рональд тем временем все больше привыкал к шикарной жизни. Он покупал себе мебель и японские гравюры. Заказал два костюма у портного: он обнаружил, что одежда, сшитая на заказ, ему весьма идет. Организовал еще один клуб на пару со своим другом Колином Каллисом; клуб назывался "Шахматная доска" и собирался на обеды вечерами по субботам у него или у Каллиса. Его избрали президентом дискуссионного клуба (имевшего большое влияние в Эксетер-Колледже) в результате предвыборной борьбы, во время которой Рональд впервые вошел во вкус политики колледжа. Он плавал на плоскодонках, играл в теннис и временами работал, достаточно, чтобы весной 1914 года выиграть премию Скита, присуждаемую его колледжем за успехи в изучении английского языка. На пять фунтов премиальных он накупил книг на средневековом валлийском и несколько произведений Уильяма Морриса: "Жизнь и смерть Язона", "Сагу о Вельсунгах" в переводе Морриса и его роман в прозе и стихах "Дом сынов Волка".
Моррис когда-то сам учился в Эксетер-Колледже, и, возможно, это подогрело интерес Толкина к нему. Но до сих пор Толкин, по всей видимости, не знакомился с художественными произведениями этого автора. Вообще, его познания о современной литературе были весьма ограниченны, поскольку программа оксфордского английского факультета не требовала, чтобы он, лингвист, изучал писателей постчосеровского периода более чем в минимальном объеме. В тот период Толкин написал несколько обрывочных заметок о Джонсоне, Драйдене и драме эпохи Реставрации, но, судя по всему, его интерес к ним был преходящим. Что же до современной художественной прозы, он писал Эдит: "Романы я читаю редко, ты же знаешь". Для него английская литература заканчивалась на Чосере - или, иначе говоря, ему вполне хватало той радости и вдохновения, которые он получал от великих произведений древне- и среднеанглийского периода и от древней литературы Исландии.