Папу любили женщины, и немудрено. Когда в поле зрения появлялась хорошенькая женщина, у папы в глазах загорались такие особые искорки, он весь подбирался, превращаясь в фейерверк остроумия и любезностей. Дамы летели на этот огонь и обжигали крылышки, потому что, не в пример своему отцу, папа был по-староеврейски преданный семьянин. С мамой их связывала такая глубокая дружба, что никакие утехи плоти не могли с ней конкурировать. Мама любила папу до полного самоотречения. Она охраняла его покой и сон, старалась доставить ему как можно больше радости и никогда ни в чем не ограничивала. Поэтому всех своих поклонниц папа смело приводил к нам в дом знакомить. Думаю, это было средство самозащиты: смотрите, мол, какая у меня замечательная семья, рассчитывать вам не на что. Но дамы, конечно, пытались, несмотря ни на что. Всякие бывали, некоторые славные, некоторые не очень. Не очень славные исчезали с горизонта довольно быстро: у папы была хорошая защитная реакция и хороший вкус.
Случались, конечно, и серьезные ситуации. Одна из папиных поклонниц была ослепительно красивая женщина. Резко изломанные черные брови над синими глазами, феерическая фигура, но довольно склочный характер. Ее собственный муж-профессор смертельно ей надоел, и она находилась в постоянном поиске подходящей замены. Избранник должен был быть непременно хорошо обеспечен и знаменит. Выбор пал на папу, и атака была яростная по всем фронтам, но папа устоял. На ней потом женился крупный художник, академик.
Вдова Ландау Кора написала в своих воспоминаниях, что папа за ней приударял. Папа страшно возмутился: "У Коры мания величия!"
Но бывали и романы, иногда длительные. Один знакомый, имевший виды на мою маму, как-то попытался ей сообщить, что несколько раз встречал папу в театре с другой дамой.
– Мне совершенно безразлично, как Яков Львович относится к другим женщинам. Мне важно, как он относится ко мне! – отрезала мама, навсегда отбив у поклонника охоту ябедничать, а заодно и надежду.
Меня в детстве и ранней юности крайне раздражал этот хоровод. Я совершенно не понимала, что все эти дамы находят в моем отце. Мне он казался очень некрасивым – среднего роста, слишком высокий лоб, орлиный нос. Я содрогалась, когда мне говорили, что я похожа на папу, и всерьез устраивала маме скандалы и истерики за то, что она родила меня от такого урода. Мама огорчалась и безуспешно пыталась меня разубедить.
Дело в том, что в детстве мне страшно не везло в любви. Я развивалась очень поздно, и на смешную нескладную ярко-рыжую веснушчатую девчонку никто не смотрел всерьез. Мои кумиры предпочитали цветущую и пышную красавицу Маришку, мою молочную сестру. А я, как назло, постоянно влюблялась в ее поклонников. До сих пор помню, как мой любимый предложил прокатить меня на велосипеде, и, сидя у него на раме, я замирала от счастья. Но счастье мое оказалось скоротечнее чахотки, потому что мой нежный друг вдруг заорал:
– Смотрите все, какой рыжий прыщик выскочил у меня на раме!
Вот ведь сколько лет прошло, а помню… Недавно мы встретились в Нью-Йорке – он приплыл из Европы на шикарном океанском лайнере. Он хирург, работает бортовым врачом. Первое мгновение было тяжелым для нас обоих: не сразу в этом зрелом господине удалось мне увидеть черты тоненького сероглазого мальчика моей мечты; да и то, что увидел он, тоже, увы, глаз больше не ласкает… Но обрадовались мы оба чрезвычайно: я-то ведь ждала этого поцелуя пятьдесят лет…
А тогда, в детстве, амурные неудачи я целиком относила за счет ужасного своего невезения: угораздило же маму родить меня от такого некрасивого носатого отца! Обиднее всего было, что папе это совершенно не мешало. Его успех у женщин и интриговал меня, и раздражал. Я была слишком глупа, чтобы оценить его неотразимое обаяние и искристый юмор – все это я принимала как должное, это был стиль нашей жизни.
Впоследствии, когда я повзрослела и поумнела, возникла новая проблема: папа стал для меня той планкой, по которой я равняла своих поклонников; до этой планки мало кто мог дотянуться, даже вставши дважды на собственные плечи… К счастью, я встретила Володю. Папа с мамой очень его полюбили. Во времена, когда родители вынуждены были жить с детьми и внуками до самой смерти, внутренние трения могли превратить жизнь в настоящий ад, но моим родителям повезло: они всегда радовались Володиному обществу, и за всю нашу совместную жизнь между ними и Володей не возникло никаких трений, чем сама я не могу похвастаться…
Моя мама умерла в 1971 году от внутреннего кровотечения, которое, как это случается в медицинских семьях, вовремя не распознали. В маминой смерти папины "дамы" увидели свой шанс. Я и глазом не успела моргнуть, как одна из моих подруг под самым моим носом чуть не превратилась в подругу папину. Это была молодая темпераментная особа: ей не было еще и сорока, а папе за семьдесят. Я в ужас пришла, когда обнаружила, куда она клонит. Думаю, папа с ней не протянул бы и года.
Спасла положение Катя. Папа с Катей познакомились на кладбище. Катин муж скоропостижно скончался за год до смерти моей мамы. Он был боевой летчик, герой Сталинградской битвы. Имел чин генерала. Красивый был, совсем не старый еще человек. Умер внезапно от инфаркта во время отпуска, в Крыму. Он похоронен с мамой бок о бок, за соседней оградой. Папа часто навещал мамину могилу и постоянно встречал у соседней могилы милую изящную женщину, которой никак нельзя было дать ее шестидесяти лет. Так начался этот роман и продолжался двадцать пять лет, до самой папиной смерти. Папа был по-настоящему влюблен. В свои семьдесят с лишним лет он летал от счастья, как мальчик. Я сначала очень ревновала: на долю моей мамы выпали самые тяжелые годы папиной жизни, на Катину долю – самые счастливые и яркие. Я очень люблю Катю, горько только, что маме не довелось разделить папино счастье…
ГЛОРИЯ МУНДИ
И назовет меня всяк сущий в ней язык…
А. Пушкин
Вера народа в папину всемирную славу и могущество была трогательна и безгранична.
1972-й. Русские евреи только-только начали просачиваться в Израиль сквозь тонюсенькую дырочку в железном занавесе. Связь с ними резко ограничена. Письма не доходят, телефоны не соединяются.
У нашего соседа по даче уехали в Израиль дочка и внучка. И вот ранней весной он приходит к папе и говорит:
– Яков Львович! Верочка окончила школу и хочет поступать в Иерусалиме в медицинский институт. Вы бы не могли оказать ей протекцию?(!)
Боже, как мы смеялись!
Самое поразительное, что папа той Верочке помог: он написал письмо своему израильскому коллеге, отправил его официально через Институт сердечно-сосудистой хирургии, и письмо дошло до адресата. Израильский коллега устроил девочку на какие-то подготовительные курсы, после которых она успешно поступила в институт.
После этого случая легенда о папином безграничном могуществе вышла далеко за рамки нашего дачного поселка.
Мы с Викой ждем поезда в лондонской подземке, а поезд все не идет. Кроме нас на платформе только здоровенный негр с огромным выпуклым лбом и небольшими, глубоко посаженными глазами. Он внушает мне ужас. Мы с Викой тихо разговариваем, а негр поглядывает на нас. Я пытаюсь сообразить, в какую сторону в случае чего бежать отсюда, как позвать на помощь. Поздно! Поезд все не идет, зато по направлению к нам решительно идет гигант негр! У меня все холодеет внутри, я пытаюсь закрыть собой Вику, но гордая девочка не дается. Негр подходит все ближе, ближе, вот он уже совсем, совсем рядом! Смотрит на меня, протягивает руку и… произносит по-русски с сильным украинским акцентом:
– Здравствуйте! Я слышу, вы говорите по-русски. Вы из России?
Я остолбенела.
– Да, мы из Москвы, а вы-то вот откуда? Почему говорите по-русски? И почему у вас украинский акцент?
– Я учился в Киеве в ординатуре. Я врач, патологоанатом.
– Патологоанатом?! Вот занятно! Мой отец, ее дедушка, тоже патологоанатом, он даже написал учебник по патологической анатомии.
– Не Рапопорт?
Нет, это неслыханно! Негр в лондонской подземке, знающий моего отца!
– Рапопорт!
– Нет, правда?! Вы дочь самого Рапопорта?! Не могу поверить! Это для меня такая честь! Подумать только, встретить в Лондоне дочь самого Рапопорта! Классификацию иммунных клеток по Рапопорту знает весь мир, а я стою здесь и разговариваю с его дочерью! Могу я пригласить вас в паб?
Вот что такое истинная международная известность.
Папа и его автомобиль
О том, как папа водил машину, ходили легенды. Он водил ее прекрасно, но очень уж… непосредственно: ехал туда, куда хотел, а не туда, куда предписывали дорожные знаки. При этом вопрос о том, куда папа хочет ехать, часто решался в самое последнее мгновение: папа за рулем думал о важных мировых или научных проблемах и возвращался к реальности только по мере крайней необходимости.
Словом, мы могли ехать по улице Горького в крайнем левом ряду, и вдруг папа понимал, что ему хочется свернуть направо на улицу Неждановой, которую мы как раз вот-вот проедем, чтобы купить билеты в Консерваторию. Ничтоже сумняшеся папа приступал к осуществлению маневра. Сзади скрежетали тормоза, гудели клаксоны, но мы каким-то чудом всегда благополучно достигали цели.
– Жаль, что в нашу машину нет трансляции из задних автомобилей, – говорила я папе. – Ты бы мог существенно пополнить свой словарный запас и почерпнуть несколько интересных идиоматических выражений.
Так однажды и случилось. Автомобиль, который мы "подрезали", обогнал нас, перегородил дорогу и прижал к тротуару. Из автомобиля, изрыгая проклятия, выскочил раскаленный водитель.
Дело было летом, окна машин были открыты, и я вся сжалась в ожидании неминуемой расправы. Водитель подлетел к папиному окну: "Ты что, мать-перемать!" – и неожиданно расплылся в широчайшей радостной улыбке:
– О, здравствуйте, Яков Львович!
Капризы пресловутой трубочки
Наша фамилия Рапопорт в Советском Союзе была известна каждому водителю и любому милиционеру благодаря научно-техническим достижениям какого-то нашего однофамильца, автора "трубочки Рапопорта". Тезка наш был хороший химик и неплохой инженер, и трубочка его отличалась зверской чувствительностью. В нее вам настоятельно предлагали подуть, если милиция подозревала, что вы… В Америке для той же цели делают анализ крови. "Трубочка Рапопорта" куда более технологична!
В эпоху постдиссертационных банкетов папе довольно часто приходилось вести машину после хорошего застолья. Популярный оппонент, папа никогда не обижал диссертантов отказом разделить с ними триумф. Да и любил папа банкеты, правду сказать. Он был великолепным, ярким и остроумным тамадой, душой собрания. Однажды друг одного из диссертантов, с папой незнакомый, принял его за тамаду-профессионала. Друг тоже собирался вскоре защищаться по какой-то инженерной части. Перед десертом он пробрался к папе и спросил по-деловому:
– Сколько берешь за банкет?
Папа не сразу сообразил, о чем речь, а, сообразивши, не растерялся:
– Человек на пятьдесят, с твоим харчем? Стольник. Идет? Скажи дату, я должен внести тебя в список.
Тут подошел диссертант. Услышав, о чем папа беседует с его другом, он чуть со стыда не сгорел. Долго потом извинялся, звонил по телефону, прислал открытку… Папа смеялся: вот дуралей, испортил гешефт…
Впрочем, другой раз в той же "Праге" папа отличился замечательно. Он пришел в ресторан с опозданием, зашел в зал и примостился с краю. Диссертант, как и полагается, сидел во главе стола в центре. Папу немного удивило, что за несколько дней, прошедших с момента защиты, он так изменился внешне. Еще больше папу удивило, что рядом с диссертантом сидит милая девушка в нарядном белом платье и в фате. Впрочем, закуска была отменная, и папа решил не обращать внимания на такие пустяки. А, выпив и закусив, решил, что следует сказать тост в честь научных успехов диссертанта. И сказал. Гости покатывались со смеху, так двусмысленно звучал этот тост из области патологической анатомии на свадебном банкете. Впрочем, никто не удивился: жених и родственники со стороны жениха полагали, что папа – гость со стороны невесты, а невеста и ее родственники приняли папу за гостя со стороны жениха. В тот момент, когда папа произносил свой тост, мимо открытой двери зала проходил настоящий диссертант. Он услышал папин голос, остолбенел, вошел и спросил потрясенно:
– Яков Львович! Что вы тут делаете? Вас же все ждут! Мы вас обыскались, без вас не начинаем! Звонили вашей дочери, перепугали ее. Пожалуйста, идите в следующий зал, а я пойду позвоню, успокою Наташу.
Папа утверждал, что гости новобрачных не хотели его отпускать и всей толпой провожали в соседний зал со слезами на глазах…
Но вернемся к автомобильной проблеме. На банкеты папа обычно приезжал на своей машине, и как я с этим ни боролась, изменить ничего не могла.
Однажды праздновали юбилей папиного знакомого, генерала медицинской службы Жорова. Как всегда, папа отправился туда на машине. Я настойчиво предлагала за ним заехать, но папа отказался мне сообщить, в каком ресторане отмечают юбилей: дескать, что за глупости, я всегда, "как стеклышко". Он позвонил мне в начале двенадцатого, сказал, что выезжает и скоро будет, вот только по дороге развезет по домам юбиляра и его коллег.
– А тебя самого не развезет? – встревожилась я. – Скажи мне, где вы, я подъеду и всех развезу.
– Что за глупости! Я как стеклышко!
Прошло несколько часов. Я металась по квартире, не находя себе места. Наконец, часа в три ночи, звонок:
– Ты не спишь? – (Вот ведь лицемер!) – Не волнуйся, все в порядке, меня сейчас привезут.
– Кто привезет?! Где ты?!
– Не волнуйся, все в порядке, я в отделении милиции. Милиция и привезет.
Оказалось, ехали они по Беговой улице, юбиляр и его коллеги – все генералы, все в форме. Хорошо ехали, интересно беседовали. На выезде на Ленинградский проспект, где одна линия направо, остановились на красный свет. И продолжали беседовать. Светофор сменился на зеленый, потом на красный, на зеленый, на красный… В машине шла интересная беседа. Сзади на Беговой улице стояли и гудели машины. Папа заметил:
– Надо же, как машины разгуделись! Видно, где-то пробка… В этот момент к ним подошел милиционер. Увидев папу, сразу оценил ситуацию. Папа, впрочем, тоже.
– Генерала с банкета везу, – сказал он милиционеру сладким голосом.
– А ты довезешь? – усомнился милиционер.
– Я как стеклышко, – попробовал было папа, но с милицией такие штучки не проходят. Милиционер вытащил трубочку:
– Подуй-ка.
– Так это же трубочка Рапопорта! – обрадовался папа. – А я как раз Рапопорт, это моя трубочка!
Номер этот часто удавался даже мне, но на этот раз орешек попался крепкий:
– Вот и подуй в свою трубочку!
Словом, милиционер пересадил папу на заднее сиденье, развез генералов по домам, а папу отвез в отделение, где у него сначала отобрали права, а потом привезли домой.
В назначенный день папа явился в милицию "на разборку" и оказался в обширном вестибюле ГАИ в компании прожженных ханыг. В ожидании вызова в кабинет пострадавшие делились своими историями. Автора "трубочки" при этом поминали непрерывно и с подходящими к случаю эпитетами. Один, особо агрессивный, жаждал крови:
– Попадись мне этот Рапопорт, я бы ему яйца оторвал! В этот момент, в совершенно кинематографическом стиле, отворилась дверь, и милиционер вызвал:
– Рапопорт!
Надо ли говорить, что права папе вернули, и выходил он из отделения в сопровождении нескольких милиционеров, не без основания разделявших папины опасения, что эти вполне могут привести угрозу в исполнение…
БАЙКИ НАШЕЙ КУХНИ
"Иных уж нет, а тех долечим…"
Из протокола вскрытия в чукотской больнице: "Вскрытие показало, что чукча умер в результате вскрытия".
Русский народный юмор
По роду своей профессии папа находился в постоянном контакте с оборотной стороной медицинской медали и в быту старался по возможности избегать общения с ординарной медициной.
Я как-то неслась с горы на лыжах, упала и сильно ударилась головой. Появились признаки легкого сотрясения.
– Полежи несколько дней, – посоветовал папа.
– А, может, к врачу сходить?
– К врачу?! Да ну их к черту! – живо отозвался папа с очень искренним чувством…
Мы обожали папины рассказы о медицинских казусах. Вот некоторые из них.
Диагноз
Старожилы помнят, что до революции на Тверской был большой книжный магазин Цейтлина. И была в Москве в те годы модная клиника нервных болезней профессора Минора. Лечиться у Минора считалось хорошим тоном, и аристократические жены наперебой болели разнообразными нервными болезнями, ходили бледные, нюхали соли и ездили на воды. Жена Цейтлина не уступала другим. И вот однажды Минор ей говорит:
– Вам надо провести курс лечения на водах, в Баден-Бадене. Я дам вам вашу историю болезни в запечатанном конверте, вы передадите ее моему коллеге в Баден-Бадене, профессору Оппенгейму, и он о вас позаботится.
Мадам Цейтлина получила конверт с историей болезни в августе 1914 года. В Баден-Баден она не поехала… Тысяча девятьсот четырнадцатый органично перешел в тысяча девятьсот семнадцатый. Короче, книжный магазин Цейтлина национализировали, а вместо Баден-Бадена мадам Цейтлина поехала в коммунальную квартиру, где оказалась соседкой моих родителей. Интересный медицинский феномен: после революции мадам Цейтлина совершенно перестала болеть нервными болезнями!
Цейтлины прожили с моими родителями бок о бок несколько лет, потом куда-то переехали.
И вот однажды папа идет по Тверской, а навстречу ему по другой стороне улицы – Цейтлин. Увидел папу, бросился через улицу прямо под конку, кричит:
– Все врачи жулики и негодяи! У меня есть такой документ, такой потрясающий документ, я завтра отнесу его в газету "Правда"!
Оказалось, Цейтлин разбирал свой архив и нашел запечатанный конверт, врученный когда-то его жене профессором Минором. Ему стало любопытно, какими нервными болезнями болела его жена до революции. Он вскрыл конверт. К кусочку картона была прикреплена небольшая записка: "Дорогой Оппенгейм! Посылаю к тебе свою пациентку Цейтлину. У них большой книжный магазин в центре Москвы".
– В чем дело, Цейтлин? – удивился папа. – Чем вы возмущены? Это самый верный диагноз, который я встречал в своей медицинской практике! И уж во всяком случае не рекомендую вам ходить в газету "Правда" и лишний раз напоминать, что у вас был большой книжный магазин в центре Москвы…
Послесловие
В середине девяностых годов по приглашению одного из университетов я приехала на неделю в Париж. У меня в Париже есть друзья, Жак и Диана Кольниковы, французские издатели папиной книги. Я заранее радовалась предстоящей встрече, но, к моему огорчению, на следующий день после моего приезда Жак с Дианой уезжали в Швейцарию.