Семен, не оборачиваясь, сплюнул в костер, потер ладони.
- Я разный, начальник.
Перевал взяли скоро, хорошо поев перед высотой. Ради такого случая Чаров расщедрился на две банки тушенки и лапшу. До самого вечера шли горной долиной, постепенно спускаясь в тайгу, и к ночи, когда вот-вот должен был начаться весь день собиравшийся дождь, выломились на Кудалкан, холодную непутевую речуху. Здесь еще километра два им везло, попалась добрая тропа. Умаялись зверски - как-никак, а за плечами килограммов по тридцать с лишним. Одна палатка, впитавшая в себя влагу, тянула черт знает сколько. Ее нес Чаров, крупно вышагивая впереди Семена.
У реки попили чаю и завалились спать. Но, несмотря на усталость, уснули не враз, а еще курили, вздыхали. Чаров, рыская по эфиру транзистором, оторвал кусок чьей-то фразы насчет дружбы и товарищества. Дальше пошел треск.
- Щебетун! - презрительно сказал Семен. - Друг, товарищ…
- А чего ты? - спросил вдруг Чаров. - Чего ты на все сквозь кулак смотришь?
- Я всю дорогу сам по себе. Сделаю веселье - весело будет, сделаю хреново - хреново станет, - прикрылся Семен.
- Одному все равно нельзя. Без людей пропадешь…
- А я не один.
- Ну?
- У меня внутри еще такой же сидит. Вот мы с ним и беседуем, не скучаем.
- О чем?
- Про жизнь…
- Получается?
- Когда да, когда нет… А от людей я не бегаю. Я их в общем-то уважаю. А вот они меня - это как когда…
- А почему - задумывался?
Семен усмехнулся:
- Вишь ли, начальник, тут бы с собой сперва договориться… С людями-то после можно. Что ж ты думаешь - так я и буду весь век возле костров обретаться? Не-ка…
- А как мыслишь?
- Поживем - увидим. А про радио я знаешь почему так? - Семен показал на транзистор. - Громко говорят. А товарищество - это дело святое. Об ём не шумят. Товарищество, когда надо, само наружу выходит. Само. И заклинать об ём не стоит. Пустое дело. Человек к человеку и без того - человек… Я так думаю.
Море штормило, и обычно ровная голубая линза Байкала сейчас была черной, изрезанной снежными полосами волновых гребней. На береговых откосах мотались облысевшие осины, а дальше, по распадкам, пламенел, ярился, захлестывая одну краску другой, осенний лиственный пожар. Узкие вечереющие луговины, подстриженные косами, пахли ушедшим летом, и березы, стоящие обочь дороги, шили первые сумраки яркими белыми нитками. На кордоне лаяли собаки, но звуки под ветром теряли направление и приходили на слух не от моря, а откуда-то сбоку, чуть ли не сзади. Семен шел шаг в шаг Чарову, раздувая ноздри, хищно вдыхая то, что обещало скорую сытость, теплый ночлег, уют. И опять он, уставший и голодный, обросший, как леший, никотиновой бородой, думал об Аксинье, что вот ночью будет он слышать, как она дышит за перегородкой, как мягко ворочается и изредка говорит что-то во сне; за окном, во дворе, будет слабо постукивать о землю нековаными копытами лошадь, звенеть железкой, и в избе станут шелестеть по обклеенным газетами стенам тараканы. Море будет ухать всю ночь, намывая пески, и в темноте, на холодной глубине, натыкаясь на сети и застревая в них, будет ходить жирный омуль.
Теперь уже все было позади. Чаров, согнувшийся под панягой, быстрее зашаркал голенищами сбитых сапог. А впереди снова залаяли собаки, и через какое-то время вдали показался огонь.
- Кордон, - оглянувшись, сказал Семену Чаров. - Дома!
- Ага, кордон, - кивнул Семен.
И Семен, и Чаров привыкли к тому, чтобы никто и никогда не узнавал об их усталости. К тому же главное в жизни не то, чтобы проделать маршрут. Нет. Надо пройти, степенно освободиться от поклажи, помыться, приготовить спальники к ночи, покурить, поесть, а уж потом лежать, изнемогая от полного, не известного никому бессилия.
Аксинья засуетилась, захлопотала, встретив гостей, особенно Чарова. В избе застоялся запах печеного хлеба, и было душновато.
- Это я туристам пеку, - виноватилась Аксинья. - Пришли, просят, муку свою принесли. Как отказать? Люди же. Вы мойтесь, я сейчас на стол. Наверное, сголодались. Мой-то тоже в тайге, вторую неделю нету.
Семен подумал о другом, а сказал:
- Да ты не гоношись. Успеется. Где спать нас определишь?
- В пристрое, в пристрое. Там вам, Вячеслав Романыч, удобно будет. А если желаете, то здесь.
- Нам все равно, - сказал Чаров.
- А я сейчас, последняя выпечка, скоро должны прийти за хлебом-то ребята. Садитесь ешьте. Чем бог порадовал.
На столе задымилась в чугуне картошка, в банке зазеленела соленая черемша, омуль заблестел на железной тарелке.
Семен с Чаровым молча начали есть, постепенно все больше и больше увлекаясь. Аксинья стояла у печи, сложив на груди руки, и смотрела понимающе и ласково.
- Жалко, выпить нет, - посетовал Семен.
- Успеется. На станции. Завтра, - сказал Чаров.
Во дворе залились собаки. Аксинья метнулась в сенцы. Стало слышно, как она кричит на собак, пропуская в избу пришедших. Новые гости неловко затоптались у порога.
- Проходите, проходите, - сказал Чаров. - Не стесняйтесь.
Парни и девушка были в разноцветных свитерах, в синих штормовках. Они подсели к столу.
- Угощайтесь, - предложила Аксинья. - Я сейчас еще омуля принесу.
- Спасибо, - сказала девушка, почему-то взглянув на Семена.
- Спасибо потом… - выручил Чаров. - Ешьте. Смелее.
- Да мы не из пугливых, - улыбнулась девушка.
Парни тоже заулыбались.
Аксинья принесла на щербатой доске рыбу и столкнула ее в тарелку.
- Хлеб я вам спекла. Не знаю уж, понравится ли?
- Понравится. Чего уж не понравится! - враз заговорили парни.
- Вы откуда, ребята? - спросил Чаров.
- Из Москвы, - за всех ответила девушка. - Ох, да мы не познакомились. Меня зовут Ирина, а это Юра и Миша. Первый раз на Байкале. В отпуске. Послезавтра последний пароход. Поплывем в Иркутск, а оттуда домой. Жалко - быстро время прошло.
- Меня зовут Слава, а его Семен. Так что будем знакомы.
Семен искоса поглядывал на Ирину, убеждаясь, что она очень похожа на ту, в черном свитере, с парохода "Ленинград".
- А вы где ночуете? - спросил Чаров.
- Здесь недалеко, в бухте. Там нас еще четверо. В палатках.
- Не холодно?
- Что вы! Это такая прелесть в палатке! - заторопилась Ирина.
Семен усмехнулся:
- Романтики, значит?
Парни снова заулыбались:
- Вроде.
В открытую дверь избы гляделась ночь, собаки Чомба и Стрелка ласково-влажными глазами изучали сидящих за столом, Семен в свою очередь смотрел на гостей и думал про них привычно пренебрежительно: "Романтики, беженцы, носятся по земле, а вот копни - ни черта не умеют… И не переспать им ни в жизнь в снегу…"
Но скованность за столом исчезла. Чаров нашел о чем говорить с московскими инженерами. Семен не встревал, а сидел с распахнутым воротом выцветшей ковбойки, взмокшими желтоватыми волосами и черным от загара лицом, пил чай внакладку - требовалось это после жирной солоноватой рыбы - и слушал. Говорилось обо всем сразу - о Москве, о ресторанах, о погоде, об ученых делах, про Вьетнам. Парни вспоминали разные анекдоты, и все смеялись. Семен тоже кривил губы, хотя скрытый юмор не совсем доходил до него.
Потом, наевшись до отвала, Семен встал из-за стола и собрался на улицу, зацепив рукой по дороге как бы невзначай Аксинью. Она пыхнула на него глазами, но он уже скрылся в дверном проеме.
Было темно, но не очень, серая мгла дышала подмороженным ветром с моря, в лугах стлался по земле светлый туман, в соснах шумело ровно и протяжно. Семен бесцельно пошел к берегу, где смутно чернели на тусклом песчанике лодки. Здесь он присел возле ворота на отсыревшее бревно, закурил и начал смотреть на прибой, мерно и сильно накатывающийся из темноты.
"Ирина, - думалось ему, - ничего себе деваха. И до чего же смахивает на ту, с парохода… А вот, поди ты, смотрит только на Чарова… А почему? Што тот много знает. Подумаешь…"
Семен сплюнул.
А Ирина - складное, однако, прозвище. Мягкое. Ну, а што бы он стал делать, если бы она, москвичка, втрескалась в него? Поехал бы жить в Москву? На зачем? Не смог бы. В городе не по нраву. Суетно, шумно. Да и заработки там - птиц не прокормишь. Он бы ее сюда перетянул, в тайгу. Дом бы срубил, пятистенный, на охоту бы ходил, а она… А вот что бы она делала? Рожала…
Семен вслух расхохотался. Потом спел:
Никогда я не был на Босфоре…
Он слегка озяб, но уходить от моря ему не хотелось. Завтра Семен получит расчет и последним пароходом отвалит в Огарск. Хорошо, что они с Чаровым сегодня дошли до кордона. И Семен сразу же вспомнил минувший день, особенно утро, когда они переходили через Кудалкан и шел дождь, а кедр, который они рубили, упал не в ту сторону, и как Чаров сорвался в реку…
Макс прыгнул за ним, и его сразу же разбило о камни, а Чаров полетел вниз, в пенистом водовороте, показывая из воды то руки, то белое лицо. Ладно еще, что веревка оказалась под боком, прихваченная к паняге ремнем. Семен полоснул ножом по ремню и, размахнувшись, швырнул веревку Чарову. В последний момент перед ударом о валун, торчащий из воды, тот успел схватиться за нее. Семен впился ногами в землю, а потом увидел, как метрах в двух-трех от него начинают расходиться волокна веревки: видимо, он случайно хватанул финкой и по ней, когда обрезал ремень.
- Держись! - завопил Семен и, перехватывая веревку, покатился по берегу.
И - все обошлось. А после, в зимовье, они долго сушились возле развалившейся печки, дым ел глаза, но им было не до дыма, а Чаров, когда они согрелись, сказал:
- Спасибо, Семен. А собаку жалко. Зазря пропал Макс…
- Конечно, зазря, - подтвердил Семен.
- А тебе еще раз спасибо. Ловкий ты мужик.
- Да ладно, - отмахнулся Семен, хотя ему было приятно слышать скупую похвалу начальника.
- Вот ведь гадкая река! - сетовал Чаров. - Надо же.
- Бывает…
Семен встал с бревна и, увязая в сыром песке, направился к избе, из окна которой лучился желтый свет керосиновой лампы. Гостей он встретил у калитки.
- До свидания! - сказала Ирина.
- Спокойной ночи! - сказали парни.
- Всего вам, - ответил Семен.
Чаров уже лежал в спальнике на полу пристроя. Посветил на Семена фонарем.
- Возьми его. Укладывайся, - сказал он.
Семен пошарил фонариком по пристрою. В углах были навалены мешки, стояли бочки, на стенах висели хомуты.
Уже засыпая, Семен услышал, как Чаров сказал:
- Хорошие ребята. И Ирина - славная девчонка…
- Чего теряешься? - вяло спросил Семен. - Она ж на тебя глаз положила…
- Дурак, - фыркнул Чаров и замолчал. Потом, спустя какое-то время, еще раз потревожил Семена: - Завтра на станцию вместе поплывем. Общий обед для них устроим. Прощальный…
В середине дня на траверзе Даршинской губы еще сильнее задымилось море. Лодка шла сквозь густую рвань седых испарений, слегка шевелилась из стороны в сторону, маслянистая волна побукивала где-то внизу, под днищем, и походило это сейчас по звучанию на тот стук валька, которым байкальские женки выбивают белье.
Невыспавшийся Семен, придя к этому неожиданному для самого себя сравнению, даже зажмурился, больно явственно представились ему - августовский ввечеру, зализанный полуприбоем пологий берег, солнечное веретено на воде - и молодухи. Шустрые, с мокрыми подолами и высоко голыми ногами - стучат, стучат, стучат…
- Семен! Вы спите? - окликнула его Ирина.
- Да нет…
Семену стало не по себе: думает черт знает о чем. Ладно, хоть никто из людей не может знать, про что думает человек.
- А что?
- Подплываем к вашему дому.
"Куда уж там, - подумал Семен, - к дому…"
- Ага…
Поселок Дарше выбежал на стукоток лодки всеми своими пятнадцатью домиками, ставшими в ряд на берегу овальной губы и окнами в море.
- Заповедник, - сказал Чаров, выключая мотор, лодка шла накатом к берегу, - это двести сорок восемь тысяч гектаров. Так-то…
Ирина закачала головой, зацокала языком. Лодка с разбегу со скрежетом вонзилась в пологий берег. Никто их не встречал, только на крыльце магазина замаячила женская фигура в красной юбке и белом халате.
- Грабежиха! - сказал Чарову Семен.
Тот посмотрел в сторону магазина.
- Она. Как же, покупатели явились!
"Ждет, - подумал Семен. - Опять приставать будет…"
От Аньки Грабежовой ушел муж, тот самый егерь, что увел с собой жену Чарова. С тех пор она точно сбесилась.
Всей толпой, облепив лодку по бортам, быстро втащили ее на берег.
Чаров отряхнулся и, смущенно улыбаясь, сказал туристам:
- Пошли ко мне! У меня изба всех вместит. Гулять будем.
По-над берегом низко-низко прошла, разрывая сырой воздух гортанными кликами, гусиная ватага. Ирина завороженно смотрела на перелетных, потом помахала им рукой. Семен надолго запомнил ее вот такую: вытянутую в струнку, с выбившейся из-под капюшона штормовки прядью волос и раскрасневшимся на сквозном ветру округлым лицом, с глазами слегка подрисованными и от этого чуть раскосыми. Он не удержался и крякнул от удовольствия.
Пир, что называется, шел горой. То гитара, то "Спидола" не скупились на музыку. Семен захмелел, но сидел в основном молча, наблюдая, как совсем незнакомо для него танцуют москвичи. Он удивился, когда Чаров, с подстриженной бородой, тоже ловко задрыгал длинными ногами, ужом извиваясь вокруг веселой Ирины. Песни пелись тоже незнакомые, с непонятными словами. Семен охотно разливал в кружки водку, и чем больше пьянел, тем все больше ему хотелось что-нибудь отколоть такое, что бы могло обратить на него внимание. Но придумать ничего не мог и только гулко глотал водку. Один раз он уже ходил в магазин к Аньке Грабежовой, неся в потном кулаке деньги, которые сбрасывала в кучу компания. Своих Семен не тратил, он получил не так уж много, но следил за складчиной внимательно, мысленно прикидывая, на сколько чего хватит.
Грабежиха жеманилась за прилавком.
- Гуляем, Семен Сергеевич? С полевыми вас! Ко мне в гости не думаете заглянуть? Я новые шторы приобрела. Тюль замечательная!
Семен совал в рюкзак бутылки, косил на продавщицу пьяно и сердито.
- Загляну как-нибудь.
- Не пишет Чарову побежница-то? - ехидно интересовалась Анька.
- Отстань…
- А я вот одна совсем. Скучно. Собака не человек, не поговоришь…
- Посля…
Когда вино кончилось снова, сильно завечерело.
- Семен, будь другом, сгоняй еще раз, - попросил Чаров.
И тут Семен объявил неожиданно для себя:
- Я, конечно, сгоняю. Но один не пойду. Вот если с Ириной.
- Пойдемте, Семен. Какой разговор! Я с удовольствием пройдусь.
- Женщину уводят!
- Грабят!
- Не пускать! - зашумело застолье.
- Ну что вы на самом деле! - подняла руки Ирина. - Мы быстро…
На улице Семен растерялся, а Ирина, взяв его горячей рукой под локоть, жарко дохнула в ухо:
- Побежали!
И потом уже, когда возвращались назад. Семен не знал, о чем бы поговорить с нею. Перед самым чаровским домом Ирина остановилась, поправила волосы. В темноте светлело ее лицо.
- Жалко, - сказала она, - кончается отпуск. А тайги я так толком и не видала, все мечталось в зимовье пожить, побродить по ночному лесу…
- А что?! - сказал Семен. - Пошли. Здесь недалеко, километров пять, есть зимовье… Если хочешь, я провожу…
Ирина придвинулась к нему, и он увидел, что она улыбается:
- Чего еще придумал?
- Да нет, я ничего, - начал оправдываться он, - просто так… Если хочешь, я провожу…
- Подумаем, - с хитринкой в голосе сказала Ирина и потянула Семена за рукав. - Нас ждут. А через час потихоньку, чтоб никто не заметил, пойдем.
- Заметят, как так не заметят, - сказал Семен. - Ты же одна…
- Ничего. Придумаем. Только учти, сходим на зимовье и назад.
- Конечно, - обрадовался Семен, все еще не веря, что ему удалось склонить так легко эту красивую, веселую москвичку.
- Знаешь, Ирина, - начал было Семен, - ты на одну женщину здорово смахиваешь…
- О господи! И этот: "Вы на кого-то похожи!" Ты серьезно, что ли?
- Я такую видал… А што?
- Ладно, - перебила его Ирина. - Пойдем. Потом расскажешь…
Рассвет поднимал темноту над морем. Поддавалась она с трудом, провисая над водой, и прозрачная светлая кайма, то возникая, то пропадая, куда-то тянулась по горизонту неровно, коряво. Вокруг было тихо, только под берегом однотонно шуршал несильный накат. Из двери зимовья, что стояло на выгоревшем, безлесом юру, было видно, как мигает в поселке на крыше станции газовый маячок.
Ирина сидела на приступке, кутаясь в платок. Семен возился возле железной печурки. Огонь рвался из раскрытой дверцы, освещая его суровое, сосредоточенное лицо. Тень от Семена вспыхивала на противоположной стене, огромная, несуразная. Зимовье было старым, на низких нарах лежали потерявшие хвою ветки. Семен стучал полешком об пол, откалывая щепки, совал их в огонь, и зимовье быстро нагревалось.
- А вы красивый парень, - задумчиво сказала Ирина, - вам бы в кино сниматься. Лесной человек… Егерь - красивое слово…
- Скоро чай будет готов…
Он подошел к Ирине с двумя кружками.
- По предпоследней… Я вам совсем капельку капнул…
- Ну, если по предпоследней… А ловко мы убежали от всех? Пусть ищут…
- Баловство, - усмехнулся Семен, вспомнив, как Ирина затеяла под утро игру в прятки и они потихоньку смотались сюда.
Закусили холодной колбасой, которую Семен принес в кармане. Колбаса пахла махоркой.
- Дождемся солнца и пойдем назад. На пароход бы не опоздать.
- Не опоздаем. Я ведь тоже им поплыву, - проговорил Семен, но тут же поправился: - Хотел плыть, да дела задержали… Не опоздаем… Здесь ходу-то час всего…
Когда они шли сюда по ночной отсыревшей тропе, Семен все-таки рассказал Ирине о той, на которую она похожа. Потом почти до самого зимовья оба молчали. Семен, вышагивая рядом, думал не об Ирине, а о тех женщинах, которых встречал раньше, и все сравнивал Ирину с ними.
Первой у него была официантка со скорого поезда "Москва - Владивосток". Целый день просидев в вагоне-ресторане, он возвращался на свое общее место, перепутал вагоны и вломился случайно в служебное купе, где его остановила подгулявшая компания. Сначала он пил с кем-то, потом подрался, и ему разбили губу. Официантка пошла с ним, но Семен толком ничего и не понял, а запомнил, как официантка, задыхаясь, шептала: "Сладенный ты мой!.."
Потом была Ксения. На Бурундукане. С ней он сошелся после сезона работы в горах и имел в карманах тысяч тридцать на старые.