Таким образом, восстание 1863 – 1864 годов стало важным рубежом в развитии польского народа. Перспектива возрождения государственности утратила для поляков всех трех частей разделенной страны реальные очертания и в лучшем случае стала представляться делом неопределенного будущего. Культ жертвенности ради этой прекрасной мечты у большинства мыслящих национальными категориями поляков уступил место теории малых дел. В их сознании наметился сдвиг с трудно предсказуемыми в тот момент последствиями. Ясно было одно: путь отчаянных и бесплодных национальных восстаний ведет в тупик, лишает польский народ его лучших сынов и дочерей и подрывает материальные основы его существования. Но на вопрос о том, по какой дороге следует идти дальше, единого ответа у польской элиты не было. Ситуацию осложняло и то, что именно в это время на польской политической сцене появилась новая сила – социалистическое движение, делавшее упор на классовые противоречия.
В это переломное для польской нации время и появился на свет человек, с именем которого спустя десятилетия его сторонники будут связывать (и продолжают это делать сейчас) воскрешение Польши из политического небытия. Имя этого человека – Юзеф Пилсудский.
Глава первая
ГОДЫ юности
5 декабря 1867 года в поместье Зулуве Виленской губернии в семье богатого помещика Юзефа Винценты Пилсудского родился четвертый ребенок, получивший спустя десять дней при крещении, по обычаю польских католиков, два имени – Юзеф Клеменс. Как и подавляющее большинство его соплеменников, он всю жизнь будет пользоваться только первым из них и свои именины станет отмечать 19 марта, в день святого Иосифа, супруга Богородицы.
Пилсудские вели свою родословную от упоминающегося в документах XV века литовского боярина Гинета, который, в свою очередь, согласно легенде, имел самое непосредственное отношение к княжеской династии Довспрунга, правившей в Литве до Гедиминовичей. Точно известно только то, что в XV столетии этот Гинет был причислен к польской шляхте, а один из его потомков принял фамилию Пилсудский по названию своего имения Пилсуды. История рода хорошо прослеживается только с XVIII века, от Роха Миколая Пилсудского, волковысского стольника, женатого на Малгожате Панцежиньской, сестре известного и богатого виленского епископа Кароля Панцежиньского. Приданое Малгожаты существенно улучшило материальное положение до этого момента не слишком богатой семьи. Эта ветвь Гинетовичей была достаточно богатой, однако в начале XIX столетия мотовство Казимежа, прадеда будущего первого маршала польской армии, поставило семью на грань разорения. Его поместье пошло с молотка, а сыновья Казимира Петр и Валериан средства для жизни зарабатывали арендой чужих имений. Один из троих детей Петра, Юзеф Винценты, и был отцом нашего героя. В спутницы жизни он избрал свою кузину Марию – скромную милую девушку из старинного и весьма зажиточного рода Биллевичей, на девять лет моложе жениха. В детстве Мария переболела костным туберкулезом, вследствие чего одна нога у нее была короче, и при ходьбе она прихрамывала. Их свадьба состоялась 23 апреля 1863 года. Слишком близкое родство молодоженов порождало определенные трудности, в связи с чем за разрешением на брак пришлось обращаться к местному епископу.
За Марией было дано весьма солидное приданое – более 11 тысяч десятин земли в поместьях Зулув, Сугинты и еще одном в Таурагеском уезде, а также несколько сот тысяч рублей, что в совокупности с собственностью жениха гарантировало новой семье безбедное существование.
Юзеф Винценты, как и другие польские помещики в Литве, симпатизировал восстанию 1863 года и принял в нем посильное участие, выполняя функции комиссара Ковенского (Каунасского) уезда. В его обязанности входил сбор продовольствия и денег для партизанских отрядов. В восстании принимали участие и многие близкие родственники Юзефа. Его двоюродный брат Александр Пилсудский, студент Московского императорского университета, погиб в бою, а бабушка и тетка будущего маршала некоторое время провели в заключении. Когда стало ясным, что виленский генерал-губернатор М. Муравьев решительно настроен на полное искоренение смуты во вверенном его власти крае, семья почти сразу после свадьбы покинула родную Жемайтию и переехала в имение Зулув, расположенное в 60 километрах от Вильно. Именно здесь и началась подлинная история этой семьи.
Думается, что не только хорошее материальное положение и набожность родителей Пилсудского были причинами того, что Мария, не отличавшаяся особым здоровьем, за 18 лет родила 12 детей, из которых только двое близнецов, Петр и Теодора, умерли в младенчестве. Сохранившиеся свидетельства о Марии Пилсудской рисуют ее бесконечно любящей свою семью, необыкновенно заботливой матерью.
А с детьми как раз не все было в порядке. Биографы Пилсудского полагают, что близкое родство супругов стало причиной высокого процента отклонений от нормы среди их детей. Самый младший сын, Каспар, был проклятьем семьи, неисправимым клептоманом. Старший, известный этнограф Бронислав, заразившийся в ссылке на Сахалине венерической болезнью периодически впадал в прострацию и в конце концов в 1918 году покончил жизнь самоубийством. Старшая дочь Хелена была умственно отсталой, еще одна дочь, Мария, помешалась уже в зрелые годы.
Отец Пилсудского, получивший хорошее агрономическое образование, был энергичным, полным идей и планов, но абсолютно непрактичным человеком. Вот описание некоторых его хозяйственных инициатив в "Воспоминаниях" известного польского социолога Людвика Кшивицкого: "Он покупал сельскохозяйственные машины, о которых где-то услышал и которые были бы уместны где-нибудь за границей, но на Виленщине из-за необыкновенной дешевизны рабочей силы они были невыгодными – самый неотесанный работник прекрасно управлялся с сохой и деревянной бороной, но не знал, что делать с различными видами железных борон. Не использовавшиеся машины приходили в негодность, постепенно превращаясь в груды ржавого железа. Тогда он построил завод по производству спирта. Зулувские земли были пригодны для возделывания картофеля, но их владелец оказался никудышным предпринимателем-спиртоделом. Аккурат в начале производственного сезона, открытие которого зависело, в частности, от присутствия акцизного чиновника, Пилсудский уехал из имения. Когда начали гнать спирт, оказалось, что не хватает емкостей. Пришлось использовать все имевшиеся в домашнем хозяйстве котлы, кастрюли, жбаны, ведра. Их, естественно, не хватило, и спирт, производство которого не было остановлено, просто выливали на землю". Сходной была судьба и многих других начинаний владельца Зулува, которые, по его расчетам, должны были приумножить его состояние. Спустя годы Пилсудский-сын вспоминал, что вследствие различных инициатив его отца Зулув выглядел как селение, подвергшееся ураганному артобстрелу.
Но до поры до времени семья Пилсудских не очень-то задумывалась над тем, что попытки отца завести современное высокодоходное хозяйство могут в конце концов подорвать основы ее благополучия. К ее услугам были большой барский дом с двенадцатью комнатами и большой штат прислуги. По традиции в поместье проживали также вышедшие на покой служащие и приживалки.
Зулув был раем для детей: река, пруд, большой тенистый сад, начинавшийся сразу же за усадьбой дремучий лес с затерянным в его глубине озером – все это было в их распоряжении в любое время года. Не забывали родители и о их образовании. Опять же по традиции до поступления в гимназию детей учили дома специально нанятые с этой целью домашние учителя. В числе обязательных для поступления в классическую гимназию предметов много места отводилось языкам. Польские биографы Юзефа Пилсудского, которого домашние ласково звали Зюком (производное от уменьшительного звучания его имени "Юзюк"), всегда отмечают, что его учили немецкому и французскому языкам. Но серьезнее всего он конечно же должен был заниматься русским языком, поскольку на территории Российской империи в последней четверти XIX века преподавание во всех государственных гимназиях велось только на нем. Дома же его учили читать и писать по-польски.
Из родителей Зюк эмоционально больше всего был связан с матерью, все свое время проводившей с детьми. Мария, сама воспитанная в польском патриотическом духе, стремилась привить свои убеждения детям. Благодаря ей они рано познакомились с польской классической литературой. Наиболее близка Зюку была поэзия одного из крупнейших польских романтиков Юлиуша Словацкого; на протяжении всей своей жизни он перечитывал и часто цитировал его произведения. Именно мать воспитала в Юзефе чувство горечи за утрату былой славы и величия Польши и желание сделать все от него зависящее для ее воскрешения.
Безмятежное существование семьи было прервано самым неожиданным образом в июле 1874 года. В жаркий день, в отсутствие отца и работников-мужчин, уехавших в город за очередной машиной, в поместье вспыхнул пожар, быстро поглотивший все хозяйственные постройки и барский дом. Сгорел и только что собранный урожай зерна; причиненный огнем урон был огромным. Тут-то и оказалось, что оставшихся у семьи от еще не так давно немалого капитала средств явно недостаточно для восстановления поместья. Пилсудские так никогда и не сумели оправиться от этой катастрофы.
Было принято решение переехать всей семьей на съемную квартиру в Вильно. Нынешняя столица Литвы в то время представляла собой среднего размера губернский город, со смешанным, большей частью польским и еврейским населением, без единого высшего учебного заведения. Существовавший здесь еще в период автономии Царства Польского университет был в 1832 году закрыт, а его здание отдано под государственную Первую мужскую виленскую гимназию. Именно в ней и предстояло получать образование отпрыскам Пилсудских.
Переезд в город не уберег семью от дальнейшего ухудшения материального положения, о чем свидетельствуют неоднократные переезды с одной квартиры на другую, каждый раз меньшую и худшую. Очередные наполеоновские планы главы семейства по кардинальному изменению ситуации, как и прежде, не давали ожидаемых результатов, а банковские кредиты, получаемые под залог земли, в основном уходили на пропитание большой семьи.
Зюк поступил в гимназию в 1877 году. Он чувствовал себя в школе достаточно уверенно, потому что классом выше учился его старший брат Бронислав, к которому он был очень привязан. Но особой любви к школе он не питал. Ему не нравились царившая там рутина, нежелание педагогов видеть в своих учениках равных себе людей, их бесконечные придирки, стремление унизить, глумление над всем тем, что он ценил и любил. Политика русификации, последовательно проводившаяся после разгрома восстания 1863 – 1864 годов в Западном крае (так назывались области, в результате разделов Речи Посполитой отошедшие к России), не могла не вызывать несогласия и внутреннего протеста в душе мальчика, воспитанного матерью в духе глубокого патриотизма, любви к польской истории и культуре и неприязни ко всему русскому. Известно, что родители при всем своем гостеприимстве никогда не приглашали домой русских и не водили с ними близкого знакомства.
Несомненно, проведенные в гимназии годы также имели громадное значение для формирования личности Юзефа. Он относился к той категории учеников, которые никогда не доставляют особых хлопот ни родителям, ни учителям. Если и прогуливал уроки, то всегда по уважительным причинам – по болезни или семейным обстоятельствам. За все время обучения в гимназии он только три раза был наказан карцером – один раз за разговор по-польски в школьной раздевалке и дважды за то, что не поклонился на улице генерал-губернатору и директору гимназии. Вряд ли в этом следует усматривать какой-то бунт мальчика против школьного регламента, а уж тем более политический протест, как это делали некоторые биографы маршала.
Учился Зюк без особого напряжения, особым прилежанием не отличался, домашние задания, в частности по русскому языку, выполнял не всегда аккуратно, поэтому говорил на нем и писал с ошибками. Зато очень много читал по-польски – и художественных произведений, и исторических трудов, особенно по военной тематике. Любовь к занятиям историей сохранится у него на многие годы, и особенно глубоко он будет изучать историю Наполеоновских войн и восстания 1863 – 1864 годов.
В школьные годы все более определялись его характер, привычки, манера общения с окружающими. Юзеф отличался живым, веселым и при этом достаточно сильным характером. Был честолюбив, любил находиться в центре внимания окружающих и умел этого добиваться. Свойственный ему подростковый эгоцентризм временами переходил в эгоизм, но в целом он умел ладить и со сверстниками, и с взрослыми, и, по свидетельству Бронислава, был баловнем семьи. Сохранились свидетельства, что во время учебы в гимназии он давал частные уроки, зарабатывая на карманные расходы и помогая тем самым семье.
Естественные для молодых тяга к тесному общению со сверстниками и неприятие конформизма взрослых выразились у виленских гимназистов-поляков в создании в 1882 году кружка закрытого характера "Спуйня" ("Связь"). В то время в России среди гимназистов старших классов и студентов различного рода кружки были в большой моде. При отсутствии легальных возможностей обсуждать вопросы общественной жизни и политики кружки нередко становились единственным местом, где можно было свободно говорить о волновавших молодежь проблемах и искать ответы на наболевшие вопросы бытия. Именно из таких кружков вышли народовольцы и ранние социалисты.
Судя по направленности деятельности "Спуйни", главной своей задачей члены кружка считали самообразование, знакомство с новыми общественными движениями и теориями, о которых не могло быть и речи в классических гимназиях. С этой целью они приступили к созданию библиотеки, комплектуя ее книгами из домашних библиотек, приобретаемыми новинками и легальными периодическими изданиями на польском языке. На периодически организуемых "сессиях" кружка его участники обсуждали прочитанное, читали вслух, рассуждали на различные темы. Помимо литературы патриотического содержания особой популярностью у них пользовались бывшие в то время на слуху труды Ч. Дарвина, О. Конта, Т. Гексли, Г. Спенсера, Л. Бюхнера и других естествоиспытателей и социологов, большинство которых сразу же после выхода в свет на родине переводились на русский язык. По мнению Анджея Гарлицкого, одного из знатоков биографии Пилсудского, "скорее всего молодые конспираторы из прочитанного понимали не очень много, но это было свидетельством идейных поисков того поколения".
Перечень волновавших гимназистов тем был весьма широким. Они обсуждали еврейский вопрос, особенно актуальный для Вильно, входившей в "черту оседлости", спорили о роли шляхты в польской истории, о степени ее ответственности за несчастья страны и способности противодействовать политике русификации, о социализме как наиболее популярной в то время среди передовой молодежи теории переустройства мира на справедливых началах. Какой-либо запрещенной деятельности кружковцы не вели, связей с другими аналогичными объединениями в Вильно или других городах не поддерживали, следов в делах охранного отделения не оставили.
Юзеф Пилсудский, будучи членом "Спуйни", относился к ее деятельности без особого интереса, предпочитая проводить свободное время за чтением Генрика Сенкевича, и только в выпускном классе стал проявлять активность. Это свидетельствовало о том, что у него постепенно формировались интерес и вкус к общественной деятельности.
1 сентября 1884 года семья Пилсудских понесла невосполнимую утрату. После продолжительной болезни умерла мать, на которой, собственно говоря, и держался дом. Мария была необычайно сильна духом, стоически переносила свой недуг и сыпавшиеся на семью несчастья. Выросшая в атмосфере полного достатка, даже богатства, с годами она вплотную столкнулась с призраком бедности, неумолимо вторгавшимся в жизнь глубоко любимой ею семьи. Болезнь, проникшая в ее организм в детстве, все явственней производила свою разрушительную деятельность, и последние годы Мария почти не вставала с постели. И все-таки она не сломалась, не пала духом, до последнего дня своей жизни продолжая поддерживать в семье атмосферу душевного тепла и любви. Однажды Пилсудский, возвращаясь мыслями к прожитым годам, признался, что именно от матери он унаследовал твердость характера. Марию Пилсудскую похоронили в родных местах, в Сугинтах, и лишь спустя полвека, по желанию уже смертельно больного сына, ее останки были торжественно перенесены из ставшей к тому времени независимой Литвы на виленское кладбище Росса.
Прошли экзамены на аттестат зрелости, отгремел выпускной бал, и в 1885 году перед семнадцатилетним юношей встал вопрос о выборе профессии. Можно было остаться в Вильно и попытаться помочь отцу спасать остатки поместья. Но для этого нужно было иметь хорошие административные способности и отстранить отца от ведения дел. А это было нереально, к тому же Зюк никакого интереса к занятию сельским хозяйством не проявлял. Отец хотел, чтобы Юзеф, как и его старший брат Бронислав, отправился в Петербург и поступил в один из технических институтов, тем более что ему неплохо давалась математика. Профессия инженера в стране с бурно развивавшейся промышленностью была и престижной, и хорошо оплачиваемой. Но Зюка не влекли к себе ни столица империи, ни техническое образование.
Его выбор остановился на медицинском факультете Императорского Харьковского университета. Как он сам признавался позже, сделал он это не из-за желания нести помощь больным и страждущим, а наперекор отцу. Некоторые исследователи полагают, что определенное влияние на выбор провинциального университета могли оказать и чисто материальные соображения: жизнь в провинциальном городе была существенно дешевле, чем в столице. Но с таким же основанием можно допустить, что дело было в другом. Юзефу не нравился громадный, не имевший ничего общего с его любимым Вильно Петербург. Ведь не случайно же он после окончания первого курса решил перевестись из Харькова в Дерпт (Тарту), а не в столичный университет. Между тем обучение в Петербурге позволило бы отцу сэкономить на квартирной плате, да и жить вместе с любимым братом было бы намного веселее.
Несмотря на недостаточно хорошее знание русского языка, учеба в Харькове шла достаточно успешно, были сданы все экзамены и зачеты. Пилсудский явно не относился к числу студентов, живших только учебой. Проявившийся в гимназические годы интерес к общественной активности не угас. Пилсудский принял участие в несанкционированной студенческой демонстрации по случаю 25-й годовщины отмены крепостного права в России. За это вместе с девятнадцатью другими задержанными участниками выступления он был наказан шестью днями карцера и предупрежден, что в случае любой новой провинности он будет немедленно исключен из университета. Это был уже второй его арест за время учебы в Харькове; первому, сроком на два дня, он подвергся в зимнем семестре 1885/86 учебного года.