Боевики попытались уйти за кордон в районе западной границы. Опперпута чекисты с помощью местных жителей окружили неподалеку от деревни Алтуховка Смоленской губернии. Перед этим еще 18 июня он едва не попался близ Яновского спиртоводочного завода. Тогда, ранив пытавшихся задержать его милиционера Лукина, рабочего Кравцова и крестьянина Якушенко, он сумел бежать. На сей раз удача отвернулась от Опперпута: в перестрелке он был убит.
"1927 года. Июня 19 дня. На хуторе гражданина дер. Ал–туховка МИХАЙЛОВА Кузьмы Гурьевича, Брилевского сельсовета, Гриневской вол., Смоленского уезда, мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что произведенной облавой сотрудниками ОО БВО (Особого отдела Белорусского военного округа), милиционерами конного резерва Смоленской губернии, красноармейцами артполка 64–й дивизии, крестьянами прилегающих деревень, в лощине, прилегающей к хутору Алтуховка, при оцеплении убит гр–н преследуемый в течение последней недели, начиная от гор. Дорогобужа, станция Пересня, и места убийства. Приметы убитого: фуражка темно–зеленого цвета, полинявшая с красноармейским значком, черный пиджак английского покроя, серые брюки в полоску, рубашка серая. При убитом обнаружены: 1) Документ на имя БОРИСОВА Николая Петровича, выданный Московским Советом за № 3844 от 27 апреля 1927 года, 2) Записная книжка в черной обложке, 3) пятьсот финских марок, 4) четырнадцать рублей 42 к. советскими знаками, 5) безопасная бритва, 6) черные открытые металлические часы, 7) золотой перстень клеймо "На–та", 8) маленький маузер № 348232, 9) к нему 4 патрона, 10) большой маузер № 46302, 11) к нему семнадцать патронов. Одежда убитого снята в целях опознания. Подписали присутствовавшие:
Уполномоченный 00 БВО
Начальник конного резерва Смолгубмилиции
Член Брилевского сельсовета
Хозяин хутора
Присутствовавшие граждане".
Захарченко–Шульц и Вознесенский пошли к границе другим путем. Возле местечка Рудня на дороге из Смоленска в Витебск они остановили легковой автомобиль, принадлежавший штабу Белорусского военного округа. Угрожая оружием, они потребовали от водителей (тех было двое), чтобы они развернули машину, шедшую в Смоленск, и повезли их к Витебску. Водители наотрез отказались. Одного из них – Сергея Гребенюка – террористы тут же убили, второго – Бориса Голенкова – ранили. Рядовые красноармейцы до конца выполнили свой долг и успели вывести автомобиль из строя.
Убедившись, что воспользоваться машиной им не удастся, Захарченко–Шульц и Вознесенский скрылись в лесу. И снова местные крестьяне пришли на помощь чекистам. При участии добровольцев, изъявивших желание задержать убийц, была организована погоня. Преступники были настигнуты в районе станции Дретунь и убиты в завязавшейся перестрелке.
Вторая группа террористов в составе Виктора Ларионова, Дмитрия Мономахова и Сергея Соловьева 7 июня совершила теракт в Ленинграде. Боевики метнули две бомбы (взорвалась только одна) в зал Ленинградского партийного клуба (бывшего Делового клуба) на Мойке, 59, где в это время читали странную для тех лет и аудитории лекцию об… американском неореализме. При взрыве было ранено двадцать шесть слушателей, половина из них – тяжело. Один коммунист при попытке задержать преступников был смертельно ранен. Террористам удалось скрыться.
В августе бывший капитан Александр Балмасов и Александр Сольский также перешли финско–советскую границу, прошли всю Карелию и направились к… Киеву. Оба были задержаны и впоследствии расстреляны.
Несколько раньше был задержан на территории СССР бывший штабс–ротмистр лейб–гвардии Кирасирского полка Георгий Эльвенгрен, участник многих контрреволюционных заговоров и терактов. Это Эльвенгрен при поддержке Савинкова с группой террористов готовил весной 1922 года в Берлине покушение на советскую делегацию (в ее составе были Г. Чичерин, М. Литвинов, Л. Красин, В. Боровский, X. Раковский, Н. Нариманов и другие ответственные работники), следующую на Генуэзскую конференцию через германскую столицу.
Эльвенгрену, а также еще тринадцати террористам и шестерым шпионам был вынесен смертный приговор…
Дабы отомстить за гибель жены, перешел нелегально границу и Георгий Радкевич вместе с уже упомянутым ранее Дмитрием Мономаховым. Он добрался до Москвы и 6 июля 1925 года бросил бомбу в бюро пропусков ОГПУ (подъезд выходил на Лубянскую площадь). Погоня настигла террористов возле Подольска. В перестрелке Радкевич был убит (по иной версии, застрелился сам). Мономахову же и на сей раз удалось скрыться…
* * *
Так завершилась деятельность "Треста". Сразу после бегства Опперпута почти одновременно в Москве и на периферии были арестованы все члены МОЦР – настоящие контрреволюционеры и заговорщики.
Ошеломленный масштабом провалов, сам Врангель вынужден был признать: "Попались на удочку ГПУ почти все организации. Огромное большинство политических деятелей чувствуют, что у них рыльце в пушку, что углубление вопроса обнаружит их глупую роль".
За утрату должного контроля над ставшим предателем агентом Опперпутом–Стауницем Артузов получил свое первое и последнее взыскание; неожиданно мягкое, но воспринятое им самим очень тяжело – ему "поставили на вид". Но на карьере Артура Христиановича эта история отразилась гораздо серьезнее. С 1921 года в ОГПУ существовало Секретно–оперативное управление (СОУ), координирующее деятельность всех оперативных отделов. Начальником СОУ был Менжинский, его заместителем Ягода, Артузов числился помощником начальника, возглавляя все это время КРО.
После смерти Дзержинского, когда Менжинский был назначен председателем ОГПУ, начальником СОУ стал Ягода, почти откровенно относившийся к Артузову с неприязнью (на что тот отвечал полной взаимностью). Воспользовавшись болезнью Менжинского, Ягода реорганизовал работу СОУ и превратил его фактически в "прообраз" будущего Главного управления государственной безопасности НКВД. В СОУ входили отделы: Секретный, Контрразведывательный, Особый, Информационный, Транспортный, Восточный, а также Отдел центральной регистрации. Иностранный отдел (ИНО) в СОУ не входил, поскольку его тогдашний начальник Михаил Трилиссер одновременно был заместителем председателя ОГПУ.
Первым помощником начальника СОУ был назначен известный чекист Терентий Дерибас, вторым помощником – Артузов, секретарями – Игнатий Сосновский и Павел Буланов, уполномоченным (затем старшим уполномоченным) – Борис Гудзь из КРО.
Для Артузова это было явным понижением, поскольку Дерибас, став первым помощником, оставался начальником Секретного отдела, а его спустя несколько месяцев от должности начальника КРО освободили. Новым начальником контрразведки стал Ян Калистович Ольский (Куликовский), бывший заместитель Артузова и по совместительству первый помощник начальника Особого отдела.
Артузов глубоко уважал Дзержинского и Менжинского, полученные от них приказы, распоряжения, указания всегда выполнял точно, искренне старался сделать это наилучшим образом. Им не требовалось "подминать" его под себя, как, впрочем, всех остальных сотрудников ВЧК-ОГПУ, независимо от занимаемых ими должностей.
Теперь Генрих Григорьевич Ягода был не только прямым (как заместитель председателя ОГПУ), но и непосредственным начальником Артура Христиановича Артузова – по линии СОУ. Артузов как дисциплинированный сотрудник обязан был беспрекословно и точно выполнять его распоряжения. Но он был не из тех, кто позволял кому бы то ни было "подминать" себя… Став начальником ИНО, Артузов отошел от сугубо контрразведывательной деятельности и, тем самым, собственно следовательских дел. К тому же не принято было и сотрудникам самого высокого должностного положения вникать в дела других отделов. В должной степени это относилось и к Артузову.
Сегодня не секрет, что уже в конце 20–х годов в ОГПУ, да и во всех советских учреждениях не только зародились, но окрепли и развивались неслужебные отношения. А попросту – карьеризм, бюрократия, борьба за власть, "хлебные" места, а в замаскированной форме – стяжательство, насколько это было возможно в те времена и в тех масштабах. Шла скрытая борьба различных кланов за влияние и властные должности на местах и, разумеется, в центральном аппарате. Борьба тем более опасная для всех, кто только мог быть затронут сферами ОГПУ и самих ее участников, что происходила в стенах самого могущественного силового ведомства.
Разобраться в ее перипетиях крайне затруднительно даже спустя восемьдесят лет. Тем более выносить приговоры – кто был прав, кто виноват. Потому ограничимся только известными фактами.
По устным распоряжениям давно забытых второстепенных лиц были арестованы десятки важных агентов – секретных внештатных сотрудников. Главным образом из числа "бывших людей", задействованных в крупных и успешных операциях ВЧК-ОГПУ. Их не расстреливали, даже не осуждали, просто держали за решеткой "про запас" во Внутренней тюрьме. На случай, пригодятся в свое время в какой–то подковерной борьбе, схватке, просчитанной интриге.
14 декабря 1929 года во время служебной командировки был арестован Александр Якушев, работавший в лесозаготовительной организации "Верхневолголес" и проживавший там, где и жил с семьей: Москва, Плотников переулок (это на Арбате), дом 12. Арестован без санкции прокурора и даже без ордера на арест. Последний был оформлен лишь… четыре с половиной года спустя – 31 марта 1934 года! Подписал ордер заместитель председателя ОГПУ Г. Е. Прокофьев, сам к операции "Трест" ни малейшего отношения не имевший. Обвинение стандартное для всех лиц, выезжавших даже по служебным надобностям за границу: измена, шпионаж и т. п. Якушев требовал вызвать к следователю своих руководителей Артузова и Стырне в первую очередь. Никто из них вызван не был. Сегодня мы можем только гадать, почему… Доподлинно известно только одно: все они, а также другие ответственные сотрудники ОГПУ-НКВД, задействованные в операции "Трест", по делу Якушева не свидетельствовали и мясорубку Большого террора за единичными исключениями не пережили.
Борис Гудзь рассказывал автору, что Артузов очень тяготился как самим фактом ареста Якушева, так и бессилия от сознания, что ничем помочь ему не может. 5 апреля 1934 года Александр Александрович Якушев был осужден к 10 годам лишения свободы и 12 февраля 1937 года скончался в лазарете Соловецкого лагеря.
Самарский исследователь Михаил Тумшис выдвинул версию, что арест и долгое сидение Якушева в тюрьме и лагере связаны с попыткой дискриминации председателя ОГПУ Вячеслава Менжинского. Прямых доказательств в пользу данной версии пока не найдено. Тем не менее она правдоподобна, а потому не может быть отвергнута с порога. Симптоматично, что Георгий Прокофьев всего через полгода после смерти Якушева был расстрелян "в особом порядке".
Доподлинно известны по меньшей мере два факта, способные по тем временам и нравам скомпрометировать кого угодно. Так, еще до Первой мировой войны публицист В. Менжинский в ряде газетных статей жестоко критиковал партийного журналиста В. Ленина. Явление нормальное. Никто из споривших уже после войны и революции никакого значения этому не придавал. Но теперь… О–о!
Далее. Александр Якушев и Вячеслав Менжинский учились одновременно на малочисленном юридическом факультете Санкт–Петербургского университета, правда, Якушев на курс моложе, и не могли не знать друг друга. К тому же Якушев не мог не быть знакомым по банковским делам и светской жизни со старшим братом Менжинского – Александром.
Это ли не компромат!
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО АТАМАНА АННЕНКОВА
"…Анненков Борис Владимирович, 37 лет, бывший генерал–майор, происходящий из потомственных дворян Новгородской губернии, бывший командующий отдельной Се–миреченской армией, холост, беспартийный, окончивший
Одесский кадетский корпус в 1906 году и Московское Александровское училище в 1908 году.
Денисов Николай Александрович, 36 лет, бывший генерал–майор, происходящий из мещан Кинешемского уезда, Клеванцовской волости, Иваново–Вознесенской губернии, бывший начальник штаба отдельной Семиреченской армии, холост, беспартийный, окончивший Петербургское Владимирское училище и ускоренные курсы академии Генштаба, обвиняются:
первый, Анненков, в том, что с момента Октябрьской революции, находясь во главе организованных им вооруженных отрядов, систематически с 1917 по 1920 год вел вооруженную борьбу с Советской властью в целях свержения ее, то есть в преступлении, предусмотренном статьей 2 Положения о государственных преступлениях… в том, что с момента Октябрьской революции, находясь во главе организованных им вооруженных отрядов, в тех же целях систематически, на всем протяжении своего похода, совершал массовое физическое уничтожение представителей Советской власти, деятелей рабоче–крестьянских организаций, отдельных граждан и вооруженной силой своего отряда подавлял восстания рабочих и крестьян, то есть в преступлении, предусмотренном статьей 8 Положения о государственных преступлениях;
второй, Денисов, в том, что, находясь во время Гражданской войны на начальствующих должностях в белых армиях и отрядах и будучи начальником штаба отдельной Семире–ченской армии и карательных отрядов Анненкова, систематически…" – те же обвинения, те же статьи.
(Из обвинительного заключения суда военной коллегии по делу атамана Анненкова, объявленного на процессе 12 июля 1927 года.)
* * *
Заснеженная солончаковая степь стонала от движущейся конницы. На рысях шли полки, точнее, их остатки. Из–под конских копыт в разные стороны разметались комья мокрой хляби. Позади оставался черный след, который не могла скрыть зима. Он не зарастет травой и летом. Это был поистине черный след, замешенный на людской крови.
Впереди, в трех–четырех верстах шел казачий разъезд – авангард. Казаки то и дело привставали на стременах, оглядывали степь и, убедившись, что она безлюдна, красной засады не видать, двигались дальше. За авангардом шла охранная сотня командующего, а за ней полки с наспех набранными крестьянскими парнями, формирования басмачей. Замыкал шествие самый надежный полк командующего – Оренбургский, сформированный из зажиточных и богатых казаков.
Вся эта конная лавина катила волей командующего отдельной Семиреченской армией атамана Анненкова. Под ним ходко шел резвый, с тонкими ногами вороной жеребец. Чтобы поспеть за ним, казакам приходилось то и дело нахлестывать нагайками, плетьми, камчами своих уставших лошадей.
Конная ватага, уже не державшая строй, оставлявшая за собой выжженные села, сотни и тысячи ограбленных, изнасилованных, убитых, спешила к Джунгарским Воротам, к тому заветному проходу шириной в десяток километров между Джунгарским Алатау и хребтом Барлык, который открывал путь к спасению.
Впору бы подкрепиться чорбой или зеленым чаем. Да и кони устали. Они несли на себе не только всадников, но и притороченные к седлам тяжелые баулы, чувалы, просто тюки, набитые вовсе не кормом для коней, а туго скатанными коврами, кожами, мехами, золотыми и серебряными окладами, содранными с икон, царскими десятками и рублевиками, одеждой.
"При позорном своем бегстве в Китай, – впоследствии вспоминал преследовавший остатки анненковской армии военком полка В. Довбня, – Анненков оставил за собой широкий и длинный кровавый след. На протяжении более двухсот верст, от села Глинского по берегам озер Ала–Куля и Джаланаш–Куля вплоть до Джунгарских Ворот… дорога была усеяна трупами…"
Еще издали атаман заметил спешившийся передовой разъезд. "Неужели достигли Джунгарских Ворот?" Отсюда до Китая – рукой подать. Навстречу Анненкову скакал казак. Осадив коня, доложил:
– Господин генерал! Вот они, Джунгарские Ворота! – И, повернувшись в сторону виднеющихся гор, махнул рукой, как бы показывая: вон они, эти Ворота.
– Добро, брат! Спасибо за службу! – отрывисто бросил Анненков.
В обычных разговорах казаки называли его атаманом и братом–атаманом. Но в строю – другое дело. Здесь для них он был генералом, даром что совсем недавно – в империалистическую – был всего лишь хорунжим. Как только "Верховный правитель Российского государства" адмирал Александр Колчак пожаловал ему погоны с зигзагами, Анненков стал требовать, чтобы в официальной обстановке подчиненные величали его генералом, считая, что уже само это слово дисциплинирует людей. Тем не менее, чтобы приблизить к себе казаков, Анненков ввел в обиход слово "брат", оно больше импонировало казакам, нежели "господин".
Анненков подал знак на привал – отдых для людей и коней. Всадники остановились, начали спешно расседлывать и стреноживать взмыленных, тяжело дышащих, с впалыми боками лошадей. Они тотчас же потянулись к торчащим из–под снега жестким былинкам. Казаки раскладывали брынзу, копченую свинину, бочонки с топленым маслом.
Перед Анненковым кто–то услужливо расстелил плотную попону из верблюжьей шерсти. Отцепив шашку, отделанную серебром и самоцветами, он лег на попону, вытянув затекшие от долгой езды ноги, прикрыл глаза. Так пролежал несколько минут. Потом привстал, оглядел казачий лагерь, кого–то поманил пальцем. К нему торопливо подошел начальник штаба Денисов, почтительно наклонился, ожидая распоряжений.
– Буду держать совет, – приглушенно заговорил Анненков. Денисов опустился перед ним на корточки.
– Такая армия в Китае нам ни к чему. Граница надвое разделит ее. Слишком много горючего материала мы с тобой везем в чужую страну. Вчерашние крестьяне захотят домой. Настала пора размежеваться. Те, кто не с нами, должны остаться на этой земле.
– Что будем делать? – вопросительно поднял глаза начальник штаба.
– Я буду говорить с казаками, а ты тем временем отправляйся в Оренбургский полк, потолкуй кое с кем, укажи диспозицию пулеметчикам…
Денисов отлично понял, что необходимо сделать и почему выбор атамана пал на оренбуржцев. На совести этого полка кровь не сотен, а тысяч людей, причем не только коммунистов и советских работников, но и простых бедняков. Опьяненные кровью анненковские головорезы истребляли всех, кто попадал им под горячую руку. Надписи на вагонах, орудийных лафетах призывали: "Руби направо и налево!" Они как бы узаконивали жесточайший террор. Анненкова повсюду сопровождал "вагон смерти". Кто в него попадал, живым оттуда не выходил. Самые жестокие, самые зверские карательные акции колчаковское правительство поручало Анненкову. Это он по распоряжению военного министра омского правительства Иванова–Ринова зарубил 87 делегатов крестьянского съезда Славгородского уезда. Это он дотла сжег село Черный Дол, поднявшее восстание против Колчака. Это по его приказу головорезы ворвались в непокорное село Черкасское и с ходу уничтожили две тысячи человек.